К счастью, бабушка рассердилась на этот раз, кажется, по-настоящему.
И я тоже очень просила ее выдержать характер, “не сдаваться”.
Не знаю, что будет дальше, а пока наша бабуся характер выдерживает.
Машка даже удивлена. Приходит ко мне на кухню и говорит:
— Бабушка что-то долго меня не прощает.
— Если хочешь, чтобы она тебя простила, надо заслужить.
— А как заслужить?
— А так, что надо вести себя хорошо. Ты думаешь, набезобразничала, а потом придешь, попросишь прощения— и все? И простят тебя? Нет, могут и не простить, могут и разлюбить.
— И ты можешь разлюбить?
Из педагогических соображений покривила душой. Говорю:
— И я могу, и папа...
— Я, мама, не знала, что ты можешь разлюбить.
— Не знала, так теперь знай.
— А я, мама, тебя всегда буду любить.
— А я— не всегда. Мне не нужна такая дочка, которая обижает бабушку.
— Хорошо, мамочка, я не буду больше.
— Хорошо, Маша. Посмотрим.
Весь вечер была предупредительна и вежлива. А на бабушку смотрела с некоторым удивлением.
Теперь мне нужно следить за бабушкой, чтобы она не сдала позиций.
27.11.60.
Маша у нас хворает. И, несмотря на это, бабушка держится с ней строго. Это ей не свойственно и, я чувствую, мучает ее.
Маше скучно. Папа, который так много времени уделяет ей, уехал. А там, в Комарове, хворает. А хуже нет, когда папа и Маша хворают в разных местах.
Пишет папа
4 ГОДА 5 МЕСЯЦЕВ
16.1.61. Ленинград.
22-го мы с мамой должны ехать в Малеевку. Мама разбирается в своих вещах и говорит бабушке:
— Прямо не знаю, что взять в Малеевку! Это платье слишком кричащее...
Машка (перебивает). Мамочка, возьми вот это, черненькое. Оно и не кричит, и не плачет.
И это— совершенно серьезно, без какой-либо попытки шутить, острить, “хохмить”.
* * *
Показываю ей глобус. Началось с того, что я сказал, что Земля круглая— вот такая, как этот глобус. Показал, где на глобусе Ленинград, где Москва, где Тбилиси. Даже Зеленогорск показал.
— А Комарово где?
— Комарово— вот туточки, чуть-чуть пониже.
Потом она спрашивает:
— А почему называется зимной шар? Он что— только зимой бывает?
* * *
Нарядилась, надела на голову картонный зеленый кокошник, из золотой елочной мишуры сделала себе длинную косу, стоит перед зеркалом и любуется.
Я заглянул в комнату:
— Ой, кто это?
Медленно, медленно, поступью павы подходит ко мне. Я говорю:
— Кто это такой?
Как это ни удивительно, она верит, что я не узнал ее. Тихо, совсем тихо говорит:
— Я— принцесса.
Потом опять— к зеркалу.
Появляется мама. Повторяется та же игра:
— Кто это?
— А вы сами угадайте!
— Фея?
— Нет.
— Принцесса?
— Нет.
Я говорю:
— Снегурочка?!!
Радостно прыгает и хохочет. Но когда я вышел, она призналась матери:
— Во-перьвых, и папа не угадал. Я— русалка.
17.1.61.
Вчера вечером “пела”. Ни голоса, ни слуха у нее, насколько я понимаю, нет, а все-таки поет.
Между прочим, когда мы пели с ней гамму— до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до,— она по ассоциации вспомнила стихи Шарля Кро в переводе Иннокентия Анненского. Стихов не помнит, но смело импровизирует:
Папаша моется у мами
Шипят рога у рамной брами...
(В подлиннике:
Папаша бреется. У мамы
Шипит рагу. От вечной гаммы etc)
Я спрашиваю:
— Как это рога шипят?
— Это блюдо такое— “рога”. Его едят.
* * *
До сих пор искажает, не может научиться (и не хочет учиться) правильно произносить некоторые слова.
— Папа, давай собирать марточки. Можно, я отклею марточку?
Это она почтовые марки так называет. И упорно держится за этот гибрид (помесь марки и карточки).
* * *
Вчера вечером писала письмо дяде Ване Халтурину. Он на днях прислал Машке в подарок составленный им сборник толстовских рассказов.
Еще недавно Машка не понимала и не могла понять, что такое буква, слог, слово. Теперь на каждом шагу:
— Ш-т-ан-ы! Перва буква “ша”? Да? Потом “та”, потом “ны”?
* * *
Упорно говорит вместо “темно”— “димно”. И не может, при всех усилиях, произнести “темно”.
* * *
Рассказывала маме сказку:
“Девочка Пуся или Муся идет по лесу.
Встретила бабушку:
— Ты куда, девочка?
— Я в Союз писателей иду, на елку.
— Зачем тебе в Союз писателей? В лесу тоже много елок.
— А тут елки не нарядные.
...Ходила Мусенька целых три часа. Уже димно стало. Тут бабочка, которая летела, ущипнула вечер:
— Хватит тебе димно делать!..”
* * *
После очередного конфликта с родителями испытывает счастье примирения, отпущения грехов.
Открыла шкаф (“Папочка, можно книги почитать? Папочка, можно шкаф открыть? Папочка, можно книгу достать?”). Достает книги, суетится, поминутно бегает ко мне:
— Папочка, тут что написано? Папочка, прочти, пожалуйста!..
Нет, это не подлизыванье. Это— любовь, которая прошла через такое испытание.
* * *
Третьего дня сказала маме:
— Как мне нравятся “Спящая красавица” и “Золушка”! Ах, как этот французский писатель Шар Перо хорошо пишет!..
* * *
Пересказывала мне толстовский рассказ “Филипок”:
— Один раз мама уехала в город, папа ушел в лес, а бабушка спала на плите.
Я даже на стуле подскочил:
— На че-о-о-ом?!!
— На плите.
И только тут я понял, что городскому человеку ее поколения очень нетрудно спутать печь с плитой.
* * *
Сейчас спросила у меня:
— Это кто книжку написал?
— Барто.
— Это тот же самый? Барто?
— Барто— это тетя.
— Тетя?
Очень удивлена. Не так-то часто встречаются тети-писатели. Чтобы не усложнять дела, я не сказал, что есть и дядя Барто.
21.1.61.
Морозец 10°. Солнышко. Маша с бабушкой гуляют. Мама с папой собираются в дорогу— завтра уезжаем в Малеевку.
* * *
Показывает на своего закутанного в платок львенка Леву:
— У меня дети больные.
— А что у него?
— Это— девочка. У нее корень. Она вся в прыщах.
Корь!!!
* * *
Маша знает, что детям не дают острого: ножей, ножниц, вилок и тому подобного.
Собирается с мамой на прогулку. Пытается сама повязаться косынкой.
Мама говорит:
— Маша, ты все сама надевай, а косынки дети сами не надевают.
— Гм... А что это— острая штука?
* * *
Разглядывает (в который раз) “Венеру” Джорджоне.
— Красивая?— спрашиваю.
Вздыхает:
— Да. Немножко похожа на тетю Шуру Любарскую.
Знала бы наша милая тетя Шура, как высоко ставят ее в этом доме. А она еще “бабушкой Шурой” себя называет!..
* * *
Ох, до чего горько уезжать из Ленинграда на целый месяц!
Четыре года назад это было куда проще.
