Но раньше расскажу, хотя бы вкратце, о событиях этой недели.

Вчера мы ходили с тобой в лес. И не в тот паршивый лесок, куда ходим обычно, а подальше, в сторону моря. Там хорошо, тихо, темно, растут елки, каких ты в Разливе не видела. Попав в этот дремучий лес, ты даже немножко испугалась, стала хватать меня за штанину и хныкать:

— Боисся! Боисся!

Опасения твои не были напрасными. Волки и медведи на нас не напали, но зато налетели комары, от которых ты уже столько натерпелась в июне и в августе... Тебя здорово искусали. На обратном пути ты не переставая чесалась и жаловалась:

— Бойно!..

Какой-то подлец комар умудрился укусить тебя в правый глаз. Верхнее веко опухло. Мы заспешили домой.

Но зато мы нашли три гриба: две сыроежки и горькушку.

А главное, нам посчастливилось— увидели наконец живую лягушку!

Ее поймали в канаве какие-то мальчики. Услышав, как они кричат “лягуха! лягуха!”, я прибавил шагу и еще издали стал просить их:

— Ребята, не отпускайте ее! Покажите девочке!..

Лягушка была, правда, совсем маленькая, полудохлая, но все-таки еще успела попрыгать, прежде чем эти маленькие разбойники унесли ее.

* * *

До сих пор большую часть ночи ты спишь на маминой постели. К этому тебя приучили зимой, когда ты хворала и дома у нас было очень холодно.

Решили, что сразу же по возвращении в город каждый будет спать в своей кровати. И мама тебя к этому уже подготавливает. Но и ты, как я понимаю, тоже готовишься к бою.

На днях между тобой и мамой произошел такой разговор.

Мама, укладывая тебя спать, говорит тебе:

— Маленькие дети должны спать в маленьких кроватках.

— Маша большая,— отвечаешь ты.

— Большая? А разве большие дети когда-нибудь пи-пи в штанишки делают?

— Маша маленькая,— говоришь ты, и выясняется, что наша дочь за словом в карман не лезет.

3.10.58. Ленинград.

26-го мы перебрались в наше ленинградское гнездо. И ты очень быстро вошла в городскую колею.

Ты ходишь по квартире, останавливаешься перед закрытым на ключ шкафом, показываешь пальчиком и говоришь:

— Бурятина!

Совершенно верно: в этом шкафу, за этой дверкой, лежит в полусогнутом состоянии, правда, не Буратино, а Петрушка... Ты его не видела пять месяцев, ты забыла его имя, но образ его в твоей памяти хранится. И ты смотришь на меня снизу вверх и очень мило спрашиваешь:

— Помнишь?

Впрочем, это, пожалуй, не вопрос. “Помнишь”— это значит “помню”, как “боисся” значит— “боюсь”.

Это “помнишь” слышится теперь довольно часто.

Увидела простынку, приколотую кнопками к стене над папиной постелью:

— О! Кино! Кино! Помнишь?!!

Совершенно верно, простынка эта заменяла экран, когда я показывал тебе диафильмы.

В овладении фразовой речью ты делаешь успехи.

На днях пришла с прогулки и сообщила мне:

— Маша кушала кефир в садике.

В садик тебе принесла кефир бабушка. Я знаю это и все-таки спрашиваю:

— А кто тебе принес в садик кефир?

Задумалась. Глазенки забегали. Наконец “сообразила” и говоришь:

— Койовка?!

...А на днях ты нас насмешила и огорчила. Чем? Написал я сейчас: “своей хитростью”,— и зачеркнул. Какая же это хитрость? Это не хитрость, это называется по-другому.

Воспользовавшись тем, что никого не было в столовой, ты открыла буфет и стибрила конфету-тянучку. После чего сразу же села за свой маленький обеденный столик, ручки положила, как благонравная девочка, на край стола, и— лопаешь себе краденую тянучку. Бабушка входит и— ах! А ты с безмятежным видом жуешь конфетину: дескать, что вам от меня надо? Ем как полагается: сижу за столом, локтей на столе не держу...

Все-таки тебе влетело, голубчик!..

* * *

Все чаще и чаще слышится твое требовательное и настойчивое:

— Сама! Сама!

Все тебе хочется делать самой: и с лестницы спуститься, и кнопку в лифте нажать, и котлетку съесть, и лицо полотенцем вытереть...

1.11.58.

Мама сегодня занималась чем-то на кухне. Прибегает Маша:

— Мамочка! Мамочка! Лёлечка повесилась!

У мамы сердце захолонуло. Что такое? Какая Лёлечка?

Бежит в столовую и видит: с больших медицинских весов сдернуто покрывало, на чашке весов сидит Машкина кукла Леля, а Машка стоит тут же и передвигает на рычаге разновес.

Я хвораю, не видел этого. Позже мама— в присутствии Машки— рассказывала мне эту историю. Из педагогических соображений я Машку побранил, потом спрашиваю:

— Сколько же весит твоя Лёлечка?

Сдвинула бровки, подумала:

— Семь градусов.

* * *

А на днях Машка расшалилась с мамой и говорит:

— Маша маму съест... бабушку съест... папсиньку съест.

— Да? А сама что будешь делать?

После очень короткой паузы:

— Пьякать.

5.11.58.

Время идет, Машка растет. Болтает она с каждым днем все бойчее и бойчее.

Вот еще примеры.

Пришла ко мне. Я лежу, читаю.

— Папсинька, поцелуемся немножко?

* * *

Играла у меня в комнате. И не хотела оттуда уходить. А ей пора было идти обедать.

Я говорю:

— Вот что, Машенька, ты сходи вымой ручки, переоденься, пообедай с бабушкой, а потом я покажу тебе разные штучки.

Все быстро сделала— не успел оглянуться, она уже опять у меня:

— Покажи штучку!

* * *

Были в Зоопарке. Притомившись, уселись на скамейку перед большим круглым загоном, где живут олени и их родственники. Сквозь кустики акаций мы видели большую голову оленьей самки. Вдруг раздался громовой голос:

— Граждане! В четырнадцать часов ноль-ноль минут в лектории Зоосада состоится лекция “Обезьяны”.

Машка побледнела, съежилась, вытаращила глазенки.

Я говорю:

— Кто это?

И она— хриплым шепотом:

— Корова!

Думала, что это олениха закричала: рупор громкоговорителя как раз над самой головой этой безрогой особы.

7.11.58. Ленинград.

Праздник. А папа весь день дома. Прихварывает и хандрит. Поздно встал. А Машка утром гуляла с бабушкой. Была на Неве, видела разукрашенные флагами корабли, была в парке. Домой пришла тоже с флагом. Гостей у нас не было, но вечером устроили “бал”: мама поставила на проигрыватель “Славянский танец” Дворжака, нарядилась сама, нарядила Машку— танцевали.

После ужина я вышел в ванную покурить. Уселся на бортик ванны, вытянул по бортику ноги.

Машка посмотрела и говорит:

— Ваня, Ваня— простота...

Это песенка такая— про Ваню, который “купил лошадь без хвоста”. А там картинка— похожая.

4.12.58.

Сегодня вечером мама и папа уезжают в Москву. Папа едет на писательский съезд. Впервые оба родителя на такой большой срок, то есть на несколько дней, покидают Машку, оставляют ее на попечение бабушки и тети Ляли.

Машка не понимает, конечно, что значит “Москва” и что такое “несколько дней”.

Последние три-четыре дня папа не работал, у него болел глаз, врач запретил ему читать и писать. И все эти дни с утра до отбоя папа был с Машей.

Играем или смотрим картинки в книгах или что-нибудь еще придумаем... Потом я начинаю забивать в мундштук сигарету. Машка видит это, вскакивает:

— Идем курить?

И мы направляемся в ванную, где я устроил себе курилку и где Машка с удовольствием (и без вреда для себя, так как там хорошая вентиляция) проводит время.

* * *

По-прежнему много и с удовольствием вспоминает, наслаждается этим новым даром жизни. Увидела в книге теленка. Повернула ко мне голову (это непременно— чтобы увидеть мои глаза):

— Помнишь— в Разливе теленочек?

Или— чищу ей ваткой нос.

— Помнишь, Тамарочке нос чистили? (Тамарочка— это кукла.)

Как-то днем я укладывал ее спать (вернее, лежать, так как днем она не спит уже больше двух месяцев). Пытаясь усыпить Машку, я стал слегка покачивать ее кроватку. Это вызвало, по-видимому, приятные ассоциации, напомнило лето, Разлив, где ее возили в коляске, укачивали и убаюкивали. Машка встрепенулась, села в кроватке: