Минут сорок пробыли на детской площадке. Машка (с моей помощью, то есть держа меня за руку) бегала по буму. Сначала довольно робко ходила, а потом— бегала.

После ужина успели еще заняться азбукой и сплести из белой и голубой бумаги очень нарядную салфетку.

Бабушка и мама, восторгаясь этим нашим рукоделием, спросили:

— Кто это сделал?!

Машка промолчала, а я, желая поощрить ее, сказал:

— Маша. Она плела и клеила.

Это и правда и неправда. Машка пробовала плести и— неудачно. А клеем мазала главным образом по моим пальцам. Я сделал ошибку. Надо было сказать:

— Я, а Маша мне помогала.

А тут и отец получился врунишка и дал нехороший урок дочери: как можно задешево купить славу.

* * *

Засыпает вечером хорошо. И не боится. Сама заметила это и похвалилась:

— Мамочка, я теперь не боюсь спать (одна).

Вообще, кажется, прошел, слава богу, этот период страхов, когда она на каждом шагу подвывала: “Бою-у-усь. Собаку боюсь! Машину боюсь! В коридоре боюсь. На кухне боюсь”.

* * *

Сегодня утром за завтраком:

— Папа, что я пью? Это какао, что ли, называется?

Откуда это частое детское “что ли”, подмеченное К.И.Чуковским в его “От двух до пяти”? Ведь во взрослой интеллигентской речи это “что ли” или не встречается или встречается крайне редко.

* * *

Сегодня кисленький, сухой, но вместе с тем как будто и туманный, какой-то сизый, дымчатый день. Унылый до такой степени, что даже неприятно делается: вспоминается детство, когда бежишь (заставляешь себя бежать) утром в училище, на улицах прохладно, тихо, пахнет дымом, по всему телу разлилась сонливость,— кажется, лег бы и заснул в первом подъезде на его каменных плитах...

За завтраком Машка ревела. Ей предложили, видите ли, к манной каше брусничного варенья, а она пожелала инжирного. Ничего, слопала (и тарелку облизала) с брусничным.

Собирается с бабушкой на прогулку.

* * *

Весьма кстати. Нашел сейчас заметку на отдельном листочке:

К вопросу об “Армии Спасения”. (Это, к той странице, где речь идет о моих попытках повлиять на Машу с помощью отцовских воспоминаний детства.)

Можно создать искусственный климат, но невозможно, нелепо создавать искусственную нужду, недоедание, голод.

Впрочем, кое-что, по-видимому, можно все-таки сделать. Но для этого следует каждый день и каждую минуту быть начеку. Следить, чтобы ребенок не переедал, не объедался, не зажирался. Чтобы всегда был аппетит и чтобы он удовлетворялся умно— тем, что бог пошлет, а не чего моя душа пожелает.

Все это, разумеется, требует труда, усилий, а часто и той строгости, безжалостности, которая выше любви, которая и есть любовь.

13.10.60.

Вчера говорили с мамой о том, что вечерние занятия, перед сном, не очень-то полезны. Решил попробовать заниматься утром, урвав полчаса от рабочего времени.

Сегодня занимались от 11 до 11.40. Такая передвижка часов заметно сказалась на Машкиных успехах. Только к концу урока утомилась, стала отвлекаться, отвечать невпопад. На уроке присутствовала мама, радовалась нашим успехам.

Боюсь: не рано ли? То есть не рано ли стали учить ее! Сегодня я высчитал, что, когда я начал учиться грамоте, я был месяца на два, на три постарше. И у меня уже все созрело тогда. Я жадно хотел научиться читать. И научился в два-три дня...

14.10.60.

Вечером гуляла с папой.

Показывал ей домик Петра, Ши-Цзяо, невскую черную воду, к которой она боялась сначала спускаться, а потом просила:

— Постоим еще! Как красиво!..

* * *

Гуляя с бабушкой, пыталась читать вывески:

СТОЛОВАЯ

СБЕРЕГАТЕЛЬНАЯ КАССА

Помнит уже почти все буквы. И я уже не знаю, как застопорить, затормозить процесс ее “образования”.

15.10.60.

Вчера вечером читал ей “Спящую красавицу”. Дошли до того места, где злая фея готовится сделать что-то худое новорожденной.

— Почему? Зачем?— всполошилась Машка.— Ведь она же (показывает пальцем на спеленатого младенца) не виновата! Ведь это она— мама— обидела фею!..

Во всем, всегда, везде ищет справедливость.

16.10.60.

Добрые люди уверяют, что пороки по наследству не передаются. Еще как передаются!

В детстве я долго и упорно грыз ногти. С этим жестоко боролись. Отец достал где-то или сам изобрел рецепт “лекарства” от этой болезни: спиртовой настой из уксуса, перца, горчицы и других специй. Пальцы мои один за другим окунали в рюмку с этой гадостью. Не помогло. Очень скоро я догадался, что достаточно вымыть или хотя бы вытереть о штанину пальцы— и они снова “готовы к употреблению”.

И вот— дочь моя тоже грызет ногти. Давно уже. Бьемся, отучаем ее— не помогает.

Когда она это проделывает— неизвестно. На глазах у нас не кусает. Но ногти у нее обгрызены по самые лунки.

На днях я ее сильно пробрал и говорю:

— Когда ты это делаешь? В кровати, что ли?

— Да,— говорит,— под одеялом.

Вчера утром, разглядывая свои ногти, она совершенно серьезно сказала матери:

— Хорошо, что я на ногах не грызу ногти. Хоть там у меня подарочки остались!..

* * *

Дала слово, что грызть ногти не будет, что будет следить за собой (то есть, не слово, конечно, а просто обещание). Я долго говорил ей, как это некрасиво, когда у девочки такие огрызки на пальцах. На следующий день осмотрел ее руки.

— Что такое?! Опять кусала?!!

— Нечаянно. Сама не заметила...

Вчера опять осмотрел пальцы. И она— уже с искренним отчаянием:

— Не растут почему-то! А я не грыжу.

17.10.60.

После обеда ходили втроем на прогулку. Пешком дошли до диетического магазина на Невском. Мама пошла в магазин, а мы ждали ее в сквере у Казанского собора.

Очень ей понравилась электрическая реклама— зажигающиеся на небе буквы. Сидели и читали: “Покупайте подарки в Ювелирторге”, “Храните деньги в сберкассе”, “Не давайте детям играть с огнем”.

Разглядывала зеленого Кутузова и расспрашивала о нем:

— Он хороший?

— Да, он был хороший.

— Он детей любил?

— Да. У него была внучка Катенька, он ее очень любил.

— А других детей любил?

— И других— тоже.

— А меня он тоже любил бы?

— Думаю, что и тебя любил бы.

Потом встретили маму и пошли по каналу домой.

18.10.60.

Ездил вчера с Машуткой в “Советский писатель”. На лестнице в Доме книги встретили дядю Леню Рахманова, он уговорил нас зайти к ним, согласившись подождать нас...

В издательстве Машку встретили не хуже, чем другие мои произведения,— пожалуй, даже лучше.

Кто-то спросил, сколько ей лет. Меня рядом не было.

— Три, кажется,— ответила Машка.

Пришел веселый седеющий дядя, А.Н.Узилевский, заместитель директора издательства.

— А-а, девочка, здравствуй! Ты у нас работать хочешь?

— Хочу.

— Ну, будешь работать. Вот тебе стол, вот карандаш, вот бумага.

Пока я разговаривал с Кузьмичовым и другими, Машка успела нарисовать красным и синим карандашом девочку, у которой ноги растут прямо из головы, и еще кого-то.

Рахманов ждал нас на площадке второго этажа. Там— зеркало. И вдруг я вспомнил себя в этом зеркале— семнадцатилетнего, когда мы с Гришей Белых впервые появились в этом доме. Как смущались мы оба. Как я краснел, разговаривая с главным бухгалтером ГИЗа Лихницким. Он, помню, даже спросил: “У вас что, больное сердце”?— “Нет”.— “А почему же вы так краснеете?”

Да, не в отца пошла наша Маша.

У Рахмановых сидели минут пятнадцать.

Дома были около четырех. На Марсовом поле успели набрать полные карманы снежной ягоды.