Но в один прекрасный день, когда Адалрик сидел в своем кабинете, методично записывая данные одного из своих пациентов, в кабинет бодрым шагом зашел Филипп. Врач узнал его по пружинистой быстрой походке и сразу вскинул голову, внимательно уставившись на гостя. Тот усмехнулся привычной полуулыбкой, но вышла она у него какая-то вымученная, явно ему далась очень сложно.

— Привет, док, — Фил как-то неловко переступил с ноги на ногу, как бы смущаясь, не зная, что ему делать и куда себя деть.

— Здравствуй, — как всегда гостеприимно улыбнулся Адалрик, жестом указав на кресло перед столом. — Я рад тебя видеть, Филипп. Давно с тобой не общались.

— И не говорите, — безэмоционально выдавил из себя Моррис, присаживаясь на указанное место. — Я, собственно, хотел у вас кое-что выяснить. Относительно того, что меня ждет, когда Эмиль вылечится. Вы ведь чувствуете, что ему становится лучше?

Филипп как-то странно обхватил себя руками, словно ему в одно мгновение стало холодно. Майер поерзал на месте, прикусив губу. Он знал, что рано или поздно этот вопрос будет озвучен. Не то чтобы они вообще не обсуждали перспективы, однако в лоб Филипп ничего не спрашивал. Но не в этот раз. И рассчитывал на честный ответ. Адалрик задумался, подбирая верные слова, но Моррис его опередил, пристально взглянув в глаза.

— Я перестану существовать вообще? — задало самый важный для него вопрос альтер-эго, ощутив, как внутренности сжались в необъяснимом и тягучем, как смола, страхе. — Я исчезну?

— Нет, — твердо ответил Адалрик, подвинувшись чуть вперед и по привычке скрестив руки перед собой. — Ты немного не понимаешь своей ценности, Филипп, важности и того, что ты из себя представляешь. Мы уже говорили на эту тему, но я повторюсь. Пойми, ты — часть Эмиля, как и он — твоя. Ты никогда не перестанешь существовать хотя бы из-за того, что Эмиль продолжит жить. Ты в себя вобрал те черты характера Джонса, которых ему не хватало для храбрости, ты заполучил то, что у Эмиля, в силу его возраста на тот момент, было еще в зачатке. Поэтому когда вы станете одним целым, то и ты обретешь свободу, как Эмиль.

Адалрик вглядывался в лицо Филиппа, выискивая какие-то ответы, однако бледное лицо мужчины было задумчивым, а в глубине глаз плескались неуверенность и страх. Никогда прежде Майер не видел подобных эмоций у Морриса. Это значило только одно — он приобретал черты характера Эмиля, как и тот его. Они входили в симбиоз в одном теле, и Майера это не могло не ободрять.

Джонс шел на поправку, но предаваться полноценной радости пока было рано. Хотя бы в силу того, что любой отступ в сторону мог повлечь за собой разрушение тех выстроенных стен понимания, что образовались между настоящей личностью и ее побочным продуктом.

— Филипп, могу я спросить, что тебя сподвигло к тому, чтобы дать Эмилю возможность выздороветь?

— Ну, предположим, я понял, что как бы не старался, я не могу ощутить полноту чувств, которые испытывают обычные люди, — Моррис откинулся на спинку кресла, пожав плечами. — Это часть навсегда принадлежит Эмилю, он был с нею рожден… Как бы это объяснить, — мужчина замолчал. — Этот мальчишка с детства был лишен любви, однако он не растерял в себе доверие к людям, влюбленность в других, желание кому-то раскрыться. Это так вложено в Джонса, что не вытравишь. Я завидую ему и не могу не признать того факта, как навсегда буду подобным обделен. Если я стану частью Эмиля, то, возможно, пойму, что значить любить кого-то по-настоящему.

Это были слова человека. Не вторичного альтер-эго, а того, кто хотел бы стать тем, кем не являлся, и кто мечтал познать все горести и счастье самого ужасного, но в тоже время самого прекрасного чувства на Земле — любви.

У Адалрика защипало в глазах от того проникновенного ощущения, что он испытал от слов Филиппа. Тот менялся на глазах, так быстро и за столь короткое время, что становилось не по себе, но Майер отмахивался от этой мысли. Филипп сам пришел к нему, чтобы поделиться своими переживаниями, значит, он готов уйти.

— Но я не хочу исчезать, — шепотом пробормотал Моррис, уставившись на свои руки, сложенные на коленях. — Я не хочу быть забытым.

— Ты и не будешь, — пообещал Адалрик. — Никогда, Филипп.

Портрет Филиппа все еще хранился в столе Майера, у которого никогда в жизни не поднялась бы рука выкинуть такой шедевр. Уже этой малости хватало для того, чтобы признать — Филипп Моррис останется навсегда в памяти тех, с кем он оказался близок.

***

Филипп в задумчивости сидел на диване, взглядом уставившись на, вырезанное на деревянном кофейном столике, имя. Свое имя. Уже тогда, много лет назад, он начал оставлять напоминания о себе. Сначала это было для того, чтобы Эмиль узнал о нем, как-то понял, что он не один обитает в теле, а уже после — чтобы хоть кто-то помнил о нем. Например, Анна.

Она помнила. Боялась его, но помнила. Это давало надежду, что он жив, что существует не только, как болезнь психики.

Моррис подобрал ногу, поджав ее к груди и прижавшись к коленке подбородком. Он в последнее время чувствовал себя не в своей тарелке: чувства Эмиля бились в воспаленном мозге, став удвоенными, усиленными, они позволили Филиппу мимолетно ощутить полноценность жизни. Но слияние эмоций появилось после того, как Фил признал факт — ему стоит дать Эмилю жить своей жизнью.

Первоначальная цель появления Морриса, о которой он запамятовал, была закончена. Он явился в этот мир, чтобы помочь Эмилю, спасти его от извергов-родителей. Филипп забыл об этом, как и о том, что всему свое время. Нет, он скучал по прежним вывертам, но ощущал это не так ярко, как прежде. Чувство к Тому, которое когда-то горячо бушевало внутри, притупилось на моменте осознания, что он в действительности не любит парня. А желание увидеть рыжего — это скорее привычка.

Дверь на кухне щелкнула, и выглянул Луис, который сразу замер. Вокруг ног Филиппа крупными складками сбилось одеяло, а подушка упала на пол. Эмиль уснул после обеда, уставший после встречи с Адалриком, и Моррис решил воспользоваться моментом. Не исподтишка как обычно, конечно, а всего лишь для того, чтобы насладиться такими короткими часами своего сознания. Он все реже мог себе позволить подобное, потому что большую часть времени привык спать где-то там, в глубине и тишине своего укромного уголка внутри Эмиля.

Филипп повернул голову в сторону Кронви, хмыкнул и снова отвернулся, уставившись на стол.

— Ты опять приготовил лазанью, — спокойно, без всяких эмоций произнес Филипп. — Эмилю нравится, когда ты добавляешь немного специй.

Филипп не видел больше смысла притворяться, да и Луис уже мог легко вычислять, кто перед ним. Кронви вздохнул. Ему, естественно, совершенно не нравилось появление Морриса, но куда от него денешься?

— Да, лазанью, — подтвердил он. — Я положил базилик и чеснок. Ты не против?

— Как-то все равно, — пожал плечами Филипп.

Встревать в очередную перепалку с Луисом не хотелось. Хотя бы в силу того, что Эмиль это не оценит — в свете последних событий Филипп стал лучше понимать Джонса и его переживания. Да и, тем более, Луис нужен был для того, чтобы в дальнейшем помогать и оберегать Эмиля. И Филипп собирался передать свою очевидную ношу Кронви.

— Ну, тогда можешь приводить себя в порядок и идти на кухню, через минут пять начну сервировать, — оповестил Лу и вышел из спальни.

Шагая по чистому полу босиком, он гадал, как надолго, на этот раз, задержится Моррис и что учудит. Однако то, что альтер-эго выглядит странно-мирным, немного обескураживало — Луис привык к иному отношению в свою сторону.

Филипп не сразу двинулся с места. Еще немного порефлексировав, он направился в ванну, где привычным движением собрал волосы в небрежный хвост. Мужчина, даже не взглянув на себя в зеркало, умылся, прежде чем пойти на кухню. Луис как раз закончил раскладывать еду по тарелкам, когда Филипп, войдя в помещение, замер в дверях, прислонившись к косяку.

— Когда Эмилю станет лучше, я думаю, что ему стоит укоротить длину волос, — спокойно и как-то до тошнотворности отстраненно проговорил Моррис, словно вещал о какой-то банальной ерунде, хотя отлично знал главную фобию Эмиля. — Уж больно сильно мешаются эти патлы.