========== Глава 1. ==========
Старые напольные потрепанные временем часы, которые очень часто можно встретить в домах прошлого столетия, пробили ровно полдень, своим громким отзвуком будя человека, уснувшего прямо на диване в небольшой душной гостиной. Эмиль Джонс, а именно им оказался разбуженный, с трудом разлепил глаза, чувствуя, как веки, словно налитые свинцом, отказываются подчиняться воле своего хозяина. Все тело ломило не только от неудобной позы, в которой Эмиль уснул на узком твердом диванчике, явно созданном не для его роста, но и от того, что конечности отказывались подчиняться его воле. По-моему, пятая кружка пива вчера была лишней, если, конечно, он точно выпил пять.
Простонав, молодой человек, накрыл голову маленькой подушкой, что-то неразборчиво забурчав. Голова раскалывалась нещадно, грозя развалиться на несколько частей. Не надо было соглашаться пить вместе с одногруппниками, которые решили устроить небольшую вечеринку в честь дня рождения старосты. Были приглашены и обязаны прийти все без всяких исключений, и Эмиль не мог остаться в стороне. Он помнил, как выпил одну кружку, а потом… Провал совершеннейший. Такое бывало с ним не слишком часто, но наводило на мысль — от алкоголя стоит отказаться вообще.
Когда бой часов перестал раздражать чувствительные уши, Эмиль откинул в сторону подушку и привстал на диване, стараясь сесть более-менее ровно, придавая телу устойчивость, чтобы снова не завалиться на бок. Его волосы после сна разметались, а на полу, когда парень взглянул вниз, он обнаружил маленькую резинку для волос. Эмиль никогда не завязывал свои пепельно-золотистые пряди, спускающиеся мягким каскадом ниже лопаток, в хвост или в какую-либо другую прическу, но отчего-то маленькая неброская резинка всегда появлялась в его маленьком бабушкином доме. Чудо, не иначе.
Чуть морща тонкий нос, Эмиль нахмурил густые темные брови, скривился, после чего расслабленно выдохнул и встал с дивана, чтобы дойти до кухни и выпить стакан холодной воды. Как он добрался до дома, парень тоже не помнил. В памяти не сохранилось даже обрывков воспоминаний. И такое состояние у него бывало, стоило только алкоголю попасть в желудок, поэтому Джонс пил редко. Настолько редко, насколько это возможно, когда ты студент предпоследнего курса и живешь довольно свободной жизнью, необремененный ни трудной работой, ни семейным бытом. Эмиль не жаловал вечеринки, предпочитая шумным танцевальным мероприятиям тихий домашний уют, когда можно почитать книгу или посмотреть какой-нибудь незатейливый сериал. Но вчера он поддался на уговоры, ведь отказаться было бы некультурно.
Когда желанная прохлада оросила иссохший после алкоголя рот, Эмиль блаженно выдохнул. Тело все еще мелко подрагивало от усталости и напряжения — складывалось ощущение, что Эмиль не просто вчера сидел в компании людей, с которыми знаком уже не первый год, а интенсивно окучивал танцпол. Иначе как еще объяснить странную тяжесть в конечностях?
В гостиной послышался звонок телефона. Эмиль сразу понял, кто звонит, ведь контактов в мобильном у него было не так много. Однако быстро добраться до комнаты было самым настоящим подвигом, так что, когда Джонс дошел до кофейного столика, на котором лежало средство связи, сотовый уже перестал звонить.
— Ну вот, — выдохнул Эмиль, садясь на диван.
Взгляд парня, как, собственно, и всегда, наткнулся на процарапанное на старой деревянной поверхности столика слово. Точнее, имя.
«Филипп» — красивый наклонный почерк, так сильно отличающийся от корявых буковок самого Эмиля, явственно говорил о том, что чужое незнакомое имя написал не Джонс, а кто-то другой. Кто этот Филипп?
Эта надпись, вырезанная наверняка ножиком на столешнице, была на ней все то время, что Эмиль помнил. По крайней мере, с тех пор, как парень стал жить у бабушки Джонс, когда ему исполнилось десять лет. Эмиль пытался расспросить Анну, кто этот самый Филипп, но женщина отмахивалась и говорила, что не знает, что это не стоит никакого внимания. Тогда оставалось загадкой, почему Анна не позволяла выбросить столик или чем-то убрать надпись.
Бабуля вообще, сколько ее знал Эмиль, была довольно странной женщиной, которая, ко всему прочему, не отличалась сильной привязанностью к внуку. Красивая, моложавая, всегда собирающая волосы в тугой серебристый пучок на голове, она с пренебрежением смотрела на других людей. Обладая достаточно строгим нравом, женщина воспитывала внука в ограниченных рамках, запрещая порой то, что разрешали родители своим детям. К примеру, Анна никогда не позволяла Эмилю устраиваться на какую-либо летнюю подработку.
Но это была мелочь по сравнению с тем, что на все вопросы внука насчет его родителей, женщина отмалчивалась, тут же уходила в себя и замыкалась. В такие моменты Эмиль начинал чувствовать угрызения совести, видя, как на красивом, но, к сожалению, быстро постаревшем лице бабушки, проступала грусть и такая глубокая печаль, что ее лицо словно серело от плохих мыслей. И вскоре Эмиль прекратил свои расспросы.
Будучи тихим и послушным ребенком, он без сопротивления принимал наказы Анны, выполняя их, и даже не задумывался, а зачем он, собственно, вообще во всем подчиняется бабуле.
Время шло. Когда Эмилю только-только исполнилось двадцать один, Анна Джонс умерла. Ее смерть наступила мгновенно. Как сообщили врачи — оторвался тромб. Эмиль со страхом ждал, что будет дальше с его жизнью, ведь, поступив учиться в педагогический на учителя (это был единственный выбор, куда Джонс мог пойти, чтобы получать стипендию), парень ни дня не проработал ни на одной работе.
Ощущая липкие путы ужаса, Эмиль заперся в доме, в котором жил с бабушкой, и, погружаясь все глубже и глубже в пучину отчаяния, не замечал, как пролетали дни. А потом закончились все консервированные продукты, которыми юноша питался, и тут пришли какие-то люди и сообщили, что Анна Джонс оставила ему в наследство свой дом и достаточно приличную сумму, что она скопила за все годы. Эмиль мог жить нормальной жизнью: может быть, позволяя себе не так много вольностей, но средств бы хватило для существования.
Со смерти единственной родственницы прошел год. Джонс скучал по бабуле, но грусть испытывал какую-то притупленную, словно кто-то или что-то перехватывало его негативные эмоции, будто… Будто умерла не та, что воспитывала его с десятилетнего возраста, а совсем неведомая, почти посторонняя женщина.
Эмиль кончиками пальцев коснулся надписи, задумчиво проводя по неровной поверхности букв. Имя не было знакомым или хотя бы капельку напоминающим о ком-то. Со временем Эмиль перестал думать, кто тот загадочный незнакомец. Может быть, это сама бабуля Анна написала в память о ком-то?..
Отмахнувшись, Джонс потянулся к сотовому, отметив, что на нем уже три пропущенных звонка и одно сообщение.
«Перезвони мне» — значилось в СМС, и парень незамедлительно подчинился, набирая знакомый контакт.
— Привет, алконафт наш неуемный, — раздался в трубке хрипловатый смех, наполненный, если не иронией, то очень близко к этому. — Ты там не помираешь от похмелья?
— Кайл, — пробормотал Эмиль, неловко хмыкнув в динамик. — Все в порядке. Эмм… Прости, я вчера что-то натворил? Совсем ничего не помню.
Кайл Голди — тот самый староста, на вечеринку которого пошел Эмиль, не был близким приятелем, но из всех людей в группе Джонс довольно-таки неплохо с ним общался.
— Не удивительно, что ты ничего не помнишь, Джонс! — захохотал Голди, и Эмиль, как наяву, представил, как начинают сверкать от смеха карие глаза старосты. — Ты вчера выпил всего ничего, а тебя развезло так, будто бы вылакал целую бутылку «Джека Дэниелса»! Теперь понятно, почему ты не пьешь почти никогда, — Эмиль напрягся, даже не представляя, что он мог такого этакого сотворить. — Здорово, что сегодня выходной. Придешь в себя перед завтрашними парами.
Эмиль тихонько застонал, откинувшись на спинку дивана, прикрыв глаза. В голове все еще шумело, но уже не так сильно, как полчаса назад. Жить можно, хотя таинственность, которой напустил Кайл, пугала. Эмиль не мог признаться старосте, что временами у него бывали когда-то провалы в памяти, восстановить которые он никак не мог. Но происходило это в последнее время не так часто, как раньше, однако по утрам Эмиль все равно просыпался вымотанным, словно не ложился спать вовсе. Так что на лекциях Джонса, к его стыду, иногда вырубало, но он так привык к подобному состоянию, что почти перестал замечать синяки, мягкой тенью, появившиеся под светло-серыми глазами.
