Это была их вторая встреча на детской площадке. Эмиль так и не понял, что это за место и какую важную информацию оно в себе несет. По крайней мере, снова оказавшись на знакомой скамейке, Эмиль не испытал шок, быстро сориентировавшись и поняв, что он здесь все равно будет не один.

— Ты же чувствуешь тоже, что и я? — Эмиль искоса взглянул на задумчивого Филиппа, который поморщился и кивнул. — Тогда, зачем спрашиваешь?

— Спрашиваю, потому что я не всегда полностью могу понять спектр твоих эмоций, — сдержанно процедил Филипп.

Джонс мог бы промолчать, проигнорировать Филиппа, но что-то внутри подсказывало, что Моррис нуждается в помощи. Эмиль вздохнул. Ему не нравился Филипп, но он был частью их целого. Джонс уже свыкся с этой мыслью, принял ее, пусть и не сразу, но она стала не такой дикой, как раньше, даже не такой пугающей до слез.

— Я не знаю, как это пришло, — честно признался Эмиль, подняв голову, с интересом рассматривая детскую горку. — Просто осознание, что я не могу без этого человека жить, что я хочу его видеть рядом всегда, что мне никто больше не нужен, — поскольку эмоции были притуплены, Джонс не стеснялся говорить, донося свои мысли до своего альтер-эго, который, к вящему удивлению Эмиля, внимательно слушал, внимал и делал какие-то свои выводы. — Луис не отказался от меня, когда узнал, что я… Что я болен, — блондин сглотнул, пожевав губу. — Даже когда познакомился с тобой, — быстрый взгляд в сторону Филиппа, который гипнотизировал профиль Эмиля. — Мне плохо, когда я не знаю, где Луис и что с ним, мне хочется всегда его чувствовать, касаться его.

Эмиль, хоть ничего и не ощущал, все равно почувствовал, как у него краснеют мочки ушей. Стыдно не было, но воспоминания всколыхнули образ Луиса и его самую нежную на свете улыбку.

— У тебя ведь тоже есть человек, который для тебя важен? — Джонс решился посмотреть в лицо Филиппа, настолько разительно не похожего на него.

Эмиль не ожидал ответа на свой вопрос — странно, что они вообще столь спокойно и открыто разговаривали. Но, казалось, что именно этого им столько лет и не хватало — обычного разговора, чистого признания и осознания того факта, что они существуют в одном теле.

— Я так думал, — отрешенно ответил Фил, отведя взгляд в сторону, нахмурившись и усмехнувшись как-то невесело, зло, раздраженно. — Но я не могу посвятить свою жизнь лишь кому-то одному. Это глупо.

— Это не так, Филипп, — качнул головой Эмиль. — Я хочу быть рядом с Луисом, и мне никто другой не важен.

— Потому что ты есть ты, Эмиль, — рыкнул Моррис, недовольно прищурившись. — Я пытался… Думал — люблю, но, зная, что ты испытываешь к Луису, я понимаю, насколько это не то же самое, что я чувствую по отношению к Тому. Я хочу его до дрожи, до звона в яйцах, но он не единственный, к кому я испытываю это, — Филипп облизал губы и сглотнул, словно признания давались ему крайне сложно, но он старался изо всех сил выговориться, впервые жизни отпустив все то, что его тревожило. — Я хотел завладеть Томасом полностью, чтобы он смотрел только на меня, чтобы подчинялся лишь мне, и он согласился быть моим единоличным партнером. Но это трудно, когда делишь тело с кем-то еще, ведь поддерживать постоянные отношения очень сложно, — ухмылка и легкий укол в сторону Эмиля, который нахмурился, не очень-то счастливый слушать откровения столь интимного характера. — И вскоре я понял, что мне становится скучно постоянно быть с одним, это банально и неинтересно, нет куража, адреналина. Ты узнаешь о партнере все, что возможно, а рядом еще есть столько простора для фантазии.

— Прошу, избавь меня от подробностей, — прошептал Эмиль, который уловил главную суть в признании Филиппа.

— Хм-м-м… Ну извини уж, немощный, что тебе выпала роль слушателя, и прикинь, что ощущаю я, когда ты с Луисом развлекаешься.

— О, Господи, хватит! — Эмиль вдруг почувствовал отголосок смущения, который оказался первым настоящим чувством, обагрившим щеки. — Я понял уже.

— Правда? — Филипп фыркнул. — Должен признаться, я даже не знаю, завидую ли тому факту, что у тебя есть только один любовник. Пожалуй, не завидую. Но твои слова, не стану скрывать, дали мне почву для размышлений.

— О чем? — моргнул несколько раз недоуменно Эмиль.

— О том, что любовь — это нечто такое, что я пока не могу понять, — и это было впервые, собственно, как и много другое за сегодня, что Филипп сказал искренне, не лукавя и не прячась за маской бахвальства.

Между ними повисла тишина, и Джонс, долго вглядывающийся в лицо Филиппа, вдруг понял, что тот не так уж и плох. Возможно, он был чем-то похож на брошенного ребенка, на которого взвалили слишком много обязанностей, а он оказался не готов к ответственности за две жизни. Он вырос, но так и остался мальчиком, что в полной мере не смог осознать, как чувствуется и что значит настоящая любовь, забота, человеческая близость и нежность по отношению к окружающим.

Филипп думал, что любит. Но его любовь — это собственническое чувство, желание подчинить, подмять под себя, после чего с наслаждением взирать, как человек мучается в клетке подавляющих его чужих эмоций.

Филиппу казалось, что он — полноценная личность, но это было не так. Да, он обладал зачатками качеств, но их стало недостаточно для стопроцентного развития, поскольку эти частички были всего лишь осколками от настоящей личности, которой являлся Эмиль. Так кем же оказался Филипп?.. Джонс не мог дать ответ, но глядя на свое альтер-эго, ловил себя на мысли, что хотел бы помочь Моррису разобраться в себе, как и тот старался помочь с потерянными воспоминаниями.

========== Глава 26. ==========

Дни шли за днями.

Эмиль еще несколько раз общался со своим альтер-это и не стал скрывать это от Луиса — Кронви принимал подобное уже не так близко к сердцу, как поначалу, и проявлял поразительную собранность в вопросе личной жизни Филиппа. Сам Джонс тоже значительно успокоился на данную щекотливую тему, но по-прежнему морщился при одной мысли о шашнях Морриса.

Лу заметил, что блондин меняется, словно выравнивает внутреннее равновесие между собой и вторым «Я» — это сквозило в разговорах, действиях и мимолетных жестах. Дважды Эмиль собирал волосы в хвост, чтобы помочь Луису в готовке; начал чаще уверенно и без прежней застенчивости вскидывать голову, устремляя на собеседника прямой взгляд. Лу это радовало, несмотря на то, что данные жесты были присущи Филиппу — ведь такое означало, что раздробленная личность постепенно сводит баланс. И пусть до кульминации были ещё годы и годы, Кронви ощущал, как на душе становится легче.

***

Эмиль тоже замечал, что постепенно, но в душе наступает некое затишье. Это было похоже на безмятежный океан, переживший бури, третировавшие его долгие и долгие дни. Джонс стал гораздо спокойней, но в некоторые моменты в нем проявлялись упрямство и решительность, коих когда-то раньше ему очень не хватало.

Он регулярно встречался со своим психотерапевтом, который, к слову, очень радовался происходящим изменениям; больше не было вспышек панических атак, истерических слез и переживаний.

Они пока не касались темы прошлых событий, которые некогда произошли в детстве Эмиля, да и Филипп не особо-то спешил выходить на контакт. Он снова затаился, чего-то выжидал, или же попросту устал.

Мужчина при общении с Эмилем начал чаще молчать, словно погружаясь глубоко в свои собственные переживания, делиться которыми с Эмилем особо не стремился. Или, возможно, на него очень сильно повлияло то, как он осознал, что его чувства к Томасу — это лишь прикрытие злосчастных собственнических замашек. И что Том заменим, как и многие другие. Но не Луис для Эмиля. Филипп принял этот мысленный факт, смирился и больше не стремился каким-либо образом навредить отношениям двух влюбленных парней.

Эмиль же, все рассказывая врачу, не утаил и тот факт, что ему интересно, что за детская площадка предстает постоянно в его подсознании, будто наталкивая на какие-то подсказки, о чем-то говоря. Адалрик в свою очередь пока балансировал на краю, не рискуя снова прибегать к гипнозу, но постепенно подходил к этому, тем более Эмиль все больше и больше раскрепощался, менялся, становился целой личностью, избавляясь от своего расщепления.