— Да…»

Судорожный вздох вырвался у обоих, и Адалрик по очереди, пристально оглядел молодых людей. Он хорошо разбирался в людях и прекрасно видел, насколько Луис силен духом, но такие откровения выдержит не каждый. И, все же, врач не останавливал запись. Пока.

«…— Я не могу рассказать, что да как было, док, но Адалина со временем начала отмечать, что Эмиль с каждым годом все больше и больше становился похожим на нее внешне. Что-то перемкнуло в ее мозгах. Она начала кричать на Эмиля, что он украл ее молодость, что он — зловещее предзнаменование, которое пришло в этот мир, чтобы убить ее, поглотить.

— Тогда ты и появился?

— Не сразу… Вы знаете, у Эмиля довольно низкий болевой порог. Он даже пощечину выдержать не способен, настолько ему становится больно. В отличие от меня. Я возник, когда Эмиль умолял, чтобы появился хоть кто-то, способный его спасти. И я пришел в тот момент, как мать, схватив в порыве ярости канцелярский нож, начала полосовать спину мальчика, проводя по коже неглубоко, чтобы сильно не ранить, но оставить следы…»

Эмиль всхлипнул. Он съежился, боясь даже шевельнуться, настолько внутри все заныло, будто кто-то открыл кран, из которого потоком хлынула боль, раскрывая давно зажившие раны.

«…— Спросите у Эмиля, откуда у него на спине и бедрах шрамы. Он не помнит, а вот я — да. Адалина систематически била его по закрытым участкам тела, наносила порезы, заставляя сына раздеться догола. Только боль испытывал не Эмиль, а я. Я не мог дать отпор, но мог терпеть, поскольку физическую боль переношу достаточно хорошо. Скрючившись клубочком, я терпел…»

Кронви беззвучно заплакал. Невозможно было и дальше терпеть это моральное истязание, но попросить врача, остановить ужасную запись, парень не имел права. Глубокий голос продолжал говорить поистине жуткие вещи, и Лу как мог, собирал остатки мужества, чтобы не заорать во все горло от переполняющей его ярости.

Время шло, запись подходила к концу. Наконец прозвучало финальное: «…— Спасибо тебе за твой рассказ, Филипп»*, и Адалрик выключил диктофон.

По щекам Луиса текли слезы, он дрожащими пальцами вцепился в подлокотники кресла и сглатывал соленые дорожки. Услышанное шокировало настолько, что впору было вскочить, подвывая от ужаса, схватить Эмиля в охапку и утащить подальше отсюда, словно это могло защитить или спасти. И как бы абсурдно данное ни выглядело, инстинкты вопили именно так.

Кронви тихо всхлипнул и быстро вытер глаза рукавом.

— Извините, — прохрипел он, обращаясь к Адалрику.

Врач понимающе подтолкнул к Кронви коробку салфеток, стоящих на столе. Пациенты частенько плакали на сеансах Майера, так что он привык к подобному проявлению чувств. Он больше переживал за состояние Эмиля, который сидел бледный, как смерть, опустошенный. Юноша сцепил руки меж собой, впиваясь ногтями в кожу, будто пытаясь привести себя в чувство, но вопреки ожиданиям Адалрика, не заплакал, даже не кинулся успокаивать Луиса. Только замер, словно прирос к креслу.

— Так вот, почему… — вдруг прошептали его губы.

— Эмиль? — насторожился врач, почти перестав обращать на Луиса, вытягивающего из коробки салфетки, внимание.

— Теперь я осознал, почему боюсь острых предметов и отчего… — он мотнул белокурыми прядями волос, распавшимися по плечам.

Адалрик все понял. Он тяжело вздохнул.

Со стороны казалось, Эмиль довольно спокойно воспринял рассказ Филиппа, но то была всего лишь видимость, психологическая защита. Юноша выстроил стену, внутри переживая весь спектр эмоций. На самом деле, Эмиль готов был орать от страха и в панике метаться по комнате от того, что с ним сотворила его мать — наркоманка и психически больная женщина.

Кронви привел себя в порядок и повернулся к Джонсу.

— Мне очень жаль, — дрожащим голосом проговорил он. — Это… Это отвратительно, даже представить себе не могу, насколько! Мне, правда, очень жаль… — он резко втянул в легкие воздух и, протянув руку, накрыл ею пальцы Эмиля.

Тот едва ли ощутил тепло чужой ладони. Он инстинктивно, по-привычке, повернул руку и сжал пальцы Луиса в ответ. Но вряд ли Эмиль слышал хоть слово из уст Кронви. Блондин шевелил губами, беззвучно что-то бормоча, потом вскинул глаза на Адалрика:

— Значит, я тоже психически болен? Как моя мать? — вопрос был настолько неожиданным, что врач опешил на пару секунд.

— С чего ты взял, Эмиль? — в голосе Майера прозвучало неподдельное удивление.

— Она болела… — сухо ответил Джонс.

Психотерапевт вздохнул. Он не хотел лгать Эмилю, уверяя, что тому не передастся болезнь матери. Тем более мужчина не был уверен, чем именно болела Адалина Джонс. Об этом он и сообщил Эмилю. А еще Адалрику крайне сильно хотелось увидеть шрамы Джонса. Но об этом просить нельзя. Это как ходить по минному полю. Задашь не тот вопрос или попросишь сделать что-то в данном ключе — будет взрыв.

Луис отреагировал на слова блондина несколько эмоционально:

— Ты не болен тем же самым, Эмиль! — горячо возразил он. — Твоя болезнь — это следствие материных действий, а не наследственность. Твой отец, конечно, отвратительный человек, но он-то был здоров! Это увеличивает шанс на нормальность, — он поймал обалдевший взгляд доктора и поторопился добавить: — В интернете прочитал, простите… Но я, действительно, не верю, что отклонения матери перешли к сыну, хотя бы потому, что Эмиль не способен на насилие. Он, когда мы по парку гуляем, даже на ползающих жуков старается не наступать, если видит их на дорожке, — привел Лу, как ему казалось, неоспоримый аргумент. — Все шагают, а он обходит.

Майер не смог сдержать улыбку. Ах, эта наивная и невинная влюбленность! Любовь так прекрасна своей беспечностью.

— Должен признаться, что Луис прав, Эмиль, — кивнул врач.

Джонс вздохнул, прикусив губу. Он не знал, что испытывать. Филипп словно рассказал о совсем незнакомых ему людях: далеких и неродных. А не о тех, кто привел его в эту жизнь.

— Получается, Филипп со мной так долго, — глухо пробормотал юноша.

— Да, — с готовностью ответил врач. — Думаю, с того момента, когда твое психическое состояние подверглось истязаниям.

— И что… мне делать дальше? — тихо спросил Эмиль.

— Дальше я тебе назначу другие препараты, — задумчиво ответил Адалрик. — А еще необходимо будет попробовать самостоятельно восстановить твою память. По кусочкам. Думаю, что после рассказа Филиппа ты начнешь потихоньку вспоминать. Если не поможет, то предлагаю снова вернуться к гипнозу, — спокойно сообщил врач. — Так или иначе, в этот раз сеанс должен пройти гораздо спокойней. А в это время я буду стараться разговаривать с Филиппом.

Джонс кивнул, покосившись на Луиса.

Они распрощались с Майером.

Эмиль, погруженный в себя, еще не скоро заговорил с Луисом. Оба старательно не касались болезненных тем. Пообедав в любимой кафешке, они долго гуляли по парку, рассуждая на отвлеченные темы. И спустя время Джонс успокоился.

Комментарий к Глава 20.

*Те, кто уже не очень хорошо помнит полный рассказ Филиппа, могут освежить память в 16 главе.

========== Глава 21. ==========

Филипп злился на Эмиля. Не то чтобы очень, конечно, но раздражение испытывал. И, стоило ему открыть глаза, наткнувшись на едва ли знакомый потолок, Моррис в очередной раз убедился в своих чувствах. За спиной посапывало чужое тело, прижав к себе загребущей рукой — Филипп с отвращением высвободился.

Прошло несколько дней с тех пор, как состоялся сеанс, на котором Эмиль ближе познакомился со своим прошлым. Моррис знал, что тот был в ужасе, растерянности, испытывал глухую боль и ни в какую не хотел возвращаться в отчий дом. Ему казалось, что воспоминания: неприятные, болезненные, — заполнят его. Поэтому Луис забрал все самые необходимые вещи Эмиля и предложил ему пожить с ним подольше.

«И вот, мы здесь», — пронеслось в голове Филиппа, и он, закатив глаза, встал.

В пояснице кольнуло, и мужчина удержал себя от того, чтобы не рыкнуть, сбросив Луиса с кровати. Чертов похотливый… Филипп проглотил мат, рвущийся с губ. Благо, что Эмиль оказался в легких хлопковых домашних штанах, иначе бы ругательство сорвалось.