— Задавайте вопросы, — великодушно сказал Моррис, махнув рукой, как бы тем самым давая сигнал для врача, что он может действовать. — Но если мне что-то не понравится, то я сразу же уйду, — предупредил он, нахмурившись.

— Хорошо, — Майер потер подбородок, задумавшись, а что, собственно, спросить первым. — Скажи, Филипп, сколько тебе лет? Как я понял, ты родился в Канаде, верно? Кто твои родители?

Моррис ухмыльнулся от изобилия вопросов, но последний, заданный с легким придыханием, парню совершенно не понравился. Он нахмурился сильней, сжав губы в узкую полоску, но решил дать шанс врачу продолжить беседу, несмотря на то, что тот спросил нечто, пришедшееся не по вкусу Филиппу.

— Мне тридцать лет, — произнес Моррис. — И да, я из Канады, а кто мои родители… Хм-м-м… Это сложный вопрос. Я не знаю, кто они, но знаю, что они есть. Просто это факт, я в курсе, что оттуда, и все.

Разубеждать мужчину Майер не стал. Он кивнул, записав информацию в свой ежедневник. Врачу следовало действовать очень и очень осторожно, так что он тщательно продумывал, о чем спросить, чтобы, с одной стороны, узнать нужную и важную информацию, а с другой — не разозлить его, дабы разговор вообще не прекратился.

— Скажи мне, пожалуйста, — Майер помедлил, едва заметно сведя брови на переносице, — ты выглядишь так же, как и Эмиль?

— Что?! — возмущенно процедил Филипп, явно начав раздражаться. — Разумеется, я выгляжу не так! Разве не заметно?!

Заметным, как очевидно, это не было. Адалрик по-прежнему видел перед собой серые глаза Эмиля и его пшеничные волосы, на данный момент завязанные в хвост. Пусть эмоции на знакомом лице были другими, делая его как будто старше, но оно все же оставалось лицом Джонса.

— Прости, — вздохнул Майер, качнув головой. — Мне сложно увидеть тебя настоящего. Опиши себя, прошу.

— Нет, — Моррис привстал с места, и психиатр вдруг подумал, что он собирается уйти, но вместо этого мужчина неожиданно выдернул чистый лист бумаги со стола и требовательно сказал: — Дайте мне карандаш. Я лучше себя нарисую, чтобы было ясней.

Брови Адалрика дернулись вверх, и он почти благоговейно пробормотал:

— Ты умеешь рисовать…

— В отличие от Эмиля, — фыркнул Филипп, и когда в его руки попал карандаш, он тут же замолчал, начав выводить линии, создавая собственный автопортрет.

Моррис погрузился в творческий процесс, и мышцы его лица разгладились, неожиданно придав мужчине одухотворенный вид. Адалрик задумчиво смотрел на пациента, не решаясь прервать, вызвать на очередной разговор. У них было не так много времени, ведь Филипп пришел тогда, когда его совсем не ждали. И весь остаток времени Моррис рисовал; потом встал и протянул листок врачу, а сам направился на выход, лишь в дверях сказав:

— У меня каштановые волосы и светло-карие глаза, док, — Филипп дернул плечом. — Но это и так понятно, да?

Мужчина скрылся за дверями, и Адалрик перевел недоуменный взгляд на листок, что Моррис ему отдал.

Бесспорно, этот человек обладал художественным талантом. Он до малейшей детали, в короткие сроки, изобразил внешность некоего мужчины с красивым овалом лица и чуть острым подбородком. Его щеки покрывала проступающая щетина, придавая всему облику легкую небрежность и, между тем, подростковую взбалмошность. Красивые губы (нижняя была чуть пухлей) изгибались в кривой ухмылке. Прямой нос и утонченные черты. Глаза словно смотрели на собеседника исподлобья, вглядываясь в саму душу, а над ними сходились к переносице темные густые брови. Вихры взъерошенных волос лежали в полнейшем беспорядке, делая образ целиком ярким и очень живым.

Адалрик вздохнул. Филипп Моррис, без сомнений, имел не только талант художника, но и красивую внешность. Такую же красивую, как и у Эмиля, пусть и совершенно другую — более мрачную, мужественную. И, да, он действительно казался старше.

Взгляд Адалрика снова осмотрел рисунок, пока внизу на обратной стороне не наткнулся на красиво выведенные слова. Почерк совсем не походил на прыгающие строчки, написанные от руки Эмиля.

«Скоро увидимся, док, — гласила надпись. — И я вам расскажу, почему Эмиль должен умереть».

***

Близился вечер, однако жара спадать не спешила. Но в баре всегда работал кондиционер, поэтому Том Грин прихватил легкую джинсовку. Он был не в лучшем настроении и надеялся доброй порцией алкоголя поправить дело. Привычно подготовленный зад, после жесткого обращения с ним Филиппом, уже полностью зажил, да и не оказалось там ничего серьезного. Тем не менее, все это время Том старательно избегал физического контакта — ему было не по себе.

Поведение Морриса так и осталось загадкой, но Грин, поразмыслив, решил, что слова любовника про чертовски плохой день — вполне себе объяснение. Мало ли, что у него произошло. Но ни грубость обращения, ни боль поврежденной слизистой не отбили желания спать с Филиппом, ведь, в конце концов, Тому нравилась тема БДСМ, и он даже купил для себя плетку.

Одно только беспокоило — сам Моррис и его отсутствие. В нем чувствовался некий надлом, и Грин опасался, что любовник пропадет не просто надолго, а и вообще с концами.

Бар «Жестянка» встретил привычными разговорами, музыкой, запахами. Свободный стул возле барной стойки нашелся быстро, а бармен не задержал с заказом и щедро плеснул в стакан отличного виски. Том расслабленно потянулся и сделал большой глоток, закусывая жареными орешками, выставленными в плошке прямо на барную стойку.

Таким его и заметил Филипп. Звякнул колокольчик над дверью, и Фил застыл, замер, примерз к месту. Первой мыслью было развернуться и уйти. Он шумно втянул в легкие воздух.

Просто развернуться и уйти — это правильное, самое верное решение. Он догадывался, что Томас придет в бар. В конечном счете, это было его любимым местом, как и Филиппа, которому податься-то, собственно, вообще некуда было.

Бармен заметил его первым. Оторвав взгляд от стаканов, он посмотрел прямо на Филиппа, приветственно кивнув, и у Морриса больше не оказалось шанса на побег.

Отчасти, он чувствовал вину перед Томасом, и это угнетало. Несмотря на то, что мужчина был наглым и весьма самодовольным, он прекрасно осознавал степень тяжести проступка, и не знал, как смотреть Грину в глаза.

Филипп отчаянно пытался понять, насколько сильно дорог ему Томас, и приходил к неутешительному выводу, что порой хочется приковать того к себе. Это чувство было сильным, и именно его Моррис расценивал, как проявление любви.

Филипп, отлипнув, направился к барной стойке, старательно игнорируя собственное желание подойти к Томасу и поцеловать его, как делал это обычно.

Грин присутствие любовника заметил не сразу, но каким-то шестым чувством понял, что обстановка несколько изменилась. Бросив недоуменный взгляд по сторонам, он задержал его на знакомых чертах лица, мелькнувших в просвете между посетителями — Моррис стоял примерно через четыре человека от Тома.

— Филипп! — позвал он, спрыгивая с высокого стула и делая несколько шагов в сторону любовника. — Фил, — выдохнул парень почти в самое ухо того, к кому обращался.

Моррис напрягся, как струна, готовая вот-вот лопнуть. Он не верил собственным ушам. Томас подошел к нему и позвал по имени… Это казалось чем-то нереальным. Сердце глухо заворочалось в груди, и, тиснув зубы, Филипп обернулся.

Грин пытливо вглядывался в красивое лицо мужчины и безотчетно хмурил брови. Протянув руку и положив ее на плечо собеседника, он пододвинулся еще ближе и коснулся его губ коротким поцелуем.

— Ты опять пропал, — вздохнул ирландец. — А я соскучился.

Что-то между ними изменилось, но Том пока не мог понять, что конкретно. Однако даже его отношение к Филу стало несколько иным, нежели раньше. Грин чувствовал, что тянется к своему любовнику, жаждет его куда сильнее прочих, почти и думать забыл, чтобы затащить в постель другого человека. Не раз и не два мелькала мысль, что, пожалуй, он мог бы и вовсе отказаться от остальных, но разнузданная натура все же препятствовала. Тем не менее, чаще и сильнее тело Тома отзывалось именно на присутствие Филиппа, вот и сейчас в паху сладко потяжелело, стоило лишь прикоснуться к тому, кто всегда брал Грина так, что в глазах темнело от перенасыщения удовольствием.