В двенадцать двенадцать Раджандру Даса разбудил микровзрыв в основании позвоночника. Из глаз сыпанули искры; Раджандра Дас задохнулся, судорожно разинул рот, скривился от боли. Новый взрыв, еще один. Теперь Раджандра Дас проснулся достаточно, чтобы понять: его бьют по почкам. На крик вдоха не хватило; он перекатился на спину, и потная щетинистая харя обдала его мерзкими миазмами.

– Паскуда-сука-гнусь-бомжара-хренов, – пророкотала сальная харя. Нога изготовилась к новому удару.

– Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет, нет-нет-не-надо, – заскулил Раджандра Дас, отыскав в кармашке легких воздух для мольбы, задрав руки в тщетной самозащите.

– Паскуда-сука-гнусь-бомжара-хренов, – подчеркнул небритый вонючка и выпнул воздух из Раджандры Даса. Ручища схватила Раджандру Даса за потертую куртку и приподняла.

– Пшел, – сказала харя, таща Раджандру Даса к открытой двери. Под колесами мчалась красная пустыня.

– Нет-нет-нет-нет-нет, – умолял Раджандра Дас. – Не здесь, не в пустыне. Это смертоубийство!

– Похер, – проворчала потная харя, но, видимо, некий рудимент добропорядочности, не затронутый «Вифлеем-Арес Ж/Д», шевельнулся, потому что харя опустила Раджандру Даса на штабель ящиков с манго, присела на корточки, дабы рассмотреть паскудного бомжару, и принялась похлопывать дубинкой с подсветкой по бедру. – Вот притормозим, и ты отседова вылетишь. – Раджандра Дас молчал. Он ощущал, как окрашиваются багрянцем синяки по всей спине.

Через полчаса вагон затрясся. Раджандра Дас каждым багряным синяком чуял, что поезд замедляет ход.

– Эй, а где мы вообще? Есть тут цивилизация?

Сторож осклабился, демонстрируя гнилозубое горнило. Поезд тормозил. Остановился со скрипом и скрежетом. Сторож отодвинул дверь, впуская ослепительное солнечное зарево.

– Эй-эй-эй, что это такое? – сказал Раджандра Дас, заморгав и ослепнув. Потом обнаружил, что лежит на твердой грязи, а воздух из легких опять выбит. Больно шлепнулся на грудь холщовый мешок. Засвистели свистки, зашипел пар, забились поршни. Раджандру Даса ударила по лицу обжигающе горячая струя. «Кровь!» – подумал он, потом моргнул, сплюнул, присел. Сторож, кончив мочиться, оглушительно захохотал и принялся упихивать бородавчатый член обратно в зловонные штаны. Поезд заревел и умчался прочь.

– Ублюдки, – бросил Раджандра Дас, обращаясь к железнодорожной компании в целом. Обтер лицо рукавом. Моча образовала на пыли бордовое пятно. С таким же успехом могла быть и кровь. Не меняя позиции в точке приземления, Раджандра Дас осматривал окрестности. Низкие саманные домишки, одна-две белых стенки, сколько-то зелени, сколько-то деревьев, сколько-то ветряных насосов, горстка больших ромбовидных гелиоколлекторов и приземистая башенка-ретранслятор на горке камней, выглядевших так, будто в них кто-то жил.

– Не пропаду, – сказал Раджандра Дас, которого любили лотерейные барабаны, локомотивы и товарные вагоны, но не охранники; на охранников «Вифлеем-Арес Ж/Д» его чары не действовали. Приближались силуэты, неразличимые в полуденной знойной дымке. Раджандра Дас поднялся и пошел навстречу новым хозяевам.

– Эй, – сказал он, – это место ведь не сыскать на открытках?

Матушке поезда не нравились. Ее устрашали их габариты. Ее сокрушал их вес. Ее тревожила их скорость, а стук колес был как приближение судного дня. Она боялась их пара, фонтанирующих струй и того, что их термоядерные токамаки могут взорваться и раздербанить ее на вольные атомы в верхних слоях атмосферы. Она ненавидела поезда. Особенно поезда, которые ездят по ужасным красным пустыням. Что до поездов, в большинстве своем они были к Матушке равнодушны. Даже тот, который ехал сейчас по ужасной красной пустыне.

– Миша, Миша, скоро мы сойдем с этого мерзкого агрегата?

Микал Марголис, минералог, промышленный химик, послушный сын и молодой первопроходец, отвернулся от гипнотической красной пустыни с девственным, незапятнанным, прекрасным геологическим потенциалом и сказал маленькой пожилой матери:

– Мы пересечем пустыню, как только мы ее пересечем, и окажемся в Райской Долине, где дождь идет только в два часа ночи, где, когда сажаешь семя, надо сразу отступить на шаг, иначе деревце врежет тебе по подбородку, где ручные певчие птички прилетают и поют на твоем пальце, и где мы с тобой, мама, заработаем состояние и станем жить богатыми, здоровыми и счастливыми.

Нехитрая сказка сына пришлась Матушке по вкусу. Ей нравился кусочек о ручных певчих птичках, садящихся на палец. В Новом Космобаде из птиц были только хриплые черные вороны.

– Миша, но сколько еще нам ехать?

– До следующей станции, мама. В этой пустыне городов нет, останавливаться просто негде. До следующей станции, а там мы пересядем на горную железную дорогу, и она унесет нас в Райскую Долину.

– Ах, эти пересадки, не нравятся они мне. Я не люблю поезда, Миша, вот совсем не люблю.

– Мама, беспокоиться не о чем. Я здесь. Не хочешь мятного чаю для нервического успокоения?

– Это, Миша, было бы весьма кстати. Спасибо.

Микал Марголис вызвонил стюарда, и тот принес мятного чаю в заварочном чайничке с черно-золотой маркировкой «Вифлеем-Арес Ж/Д». Матушка пила чай глоточками и в промежутках улыбалась сынуле. Микал Марголис улыбался в ответ и размышлял, что́ скажет матери, когда они доберутся до Райской Долины, потому что райская она лишь для промышленных химиков; и дождь там идет в два часа ночи, потому что в это время система очистки сбрасывает хвостовые газы в атмосферу; и в почве полно этилена, благодаря которому деревья прорастают за ночь, потом чахнут и гибнут; и где все птички давным-давно дали дуба в токсичных парах, а на пальцах поют хитрые механические дубли – часть разработанной Компанией программы по связям с общественностью.

Он подумает об этом ближе к делу. За поляризованным окошком расстилалась волнующая красная пустыня, мужской пейзаж, песчаная страна чудес с нетронутыми скалами и минералами. Микал Марголис вообразил себя скачущим по пустыне верхом на лошади, в цветном пончо, голова обмотана платком, кожаный футляр для образцов пошлепывает по спине. Погруженный в этакие грезы, он сам не заметил, как его убаюкало нежное покачивание поезда.

Проснулся он в аду кромешном. Не в Аду Кромешном, как именовалась развязка, из которой шли поезда в Райскую Долину, а в другом, куда более кошмарном месте. Шипели клапаны, где-то орали люди, металл бряцал о металл, и кто-то тряс Микала Марголиса за плечо, приговаривая: «Сэр, ваша мать, сэр, проснитесь, сэр, ваша мать, сэр, сэр, сэр…» Он сфокусировал взгляд на бледном лице стюарда. «Сэр, ваша мать, сэр». Матушки на месте не было. Весь багаж испарился. Микал Марголис устремился к окну и увидел, как мать блаженно скользит вниз по ступенькам, жестами увлекая за собой бородатого юношу, ухмыляющегося под ворохом свертков и футляров.

– Мама! – зарычал Микал Марголис. – Мама!

Матушка взглянула на него и замахала рукой: крохотная, счастливая фарфоровая куколка. И голосок у нее был кукольный.

– Миша! Быстрее! Нельзя терять ни минуты. Надо отыскать другую станцию.

– Мама! – заревел Микал Марголис. – Не та остановка! – Но слова потонули в лавине пара и громе разогревающихся термоядерных двигателей. Скрипуче, старчески поезд трогался с места. «Сэр, сэр!» – завопил растрепыхавшийся стюард. Микал Марголис вытянул руки, толкнул его на пустующее место и понесся к двери. Он спрыгнул, когда вагон прощался с краем импровизированного перрона.

Матушка вихрила по перрону ураганом мелкого возмущения.

– Миша, каким мукам ты подвергаешь меня, свою бедную родную мать! Уснул в вагоне, вот тебе и на. Пошли, не то пропустим горный поезд.

Мордастый носильщик вынужден был бросить чемоданы, так ему стало смешно.

– Мама, где горы?

– За домами.

– Мама, ты же видишь, что́ за домами, они все низенькие. Мама, это не та станция.

– Как не та? И куда же тебя привела твоя бедная родная мать?