Вдруг Кэнби, грохоча каблуками, споро вклинился в ставшее зыбким кольцо сограждан:

– Эй, что за ерунда, лейтенант? А вы помолчите, Старрет! Хватит в компании и одного брехуна… – Торговец зло зыркнул на бакалейщика, скрытно пригрозив ножом, и улыбнулся, поворачиваясь к офицеру.– Неужели вы нас считаете, Бартон, такими же ослами, как и вы – солдаты? – хриплый смех вырвался из его груди, такой широкой, что на ней могла бы свободно улечься пума. При этом торговец выразительно покрутил пальцем у виска.

Стены салуна содрогнулись от нового взрыва хохота.

– Мы не верим ни единому вашему слову! – в порыве солидарности здоровяк хлопнул по груди плюгавого тапера, визгливо заливавшегося вместе со всеми. Тот поперхнулся от неожиданности, прикусил язык.– Ну-ка, дайте взглянуть да понюхать вашу бумажку. Может, на ней всего и написано: “Где продается старая добрая выпивка” или “Где проживает солдатская шлюха”! Где это слыхано, чтобы краснокожему дерьму было оказано такое внимание?! – продолжал неистовствовать он.

Толпа зловеще загудела.

– Клянусь честью офицера, всё, что я сказал,– истинная правда! – Бартон в упор смотрел в налившиеся кровью глаза заводилы.– Но давать государственный документ в чужие руки не имею права.

Кэнби задрожал от гнева:

– А мне плевать на вашу честь! У вас дряблые ляжки, лейтенант! – и, тыкнув пальцем в его сторону, торговец с Миссури издевательски рявкнул в толпу.– Вот такие слюнтяи, джентльмены, и распустили дакотскую сволочь. И как только мамаши отпускают таких вонючек служить в армию? Уж лучше бы они были портными, хоть лопни!

Новый взрыв хохота оглушил Джона. Было страшно смотреть на эти гогочущие лица, слушать харкающий смех, вырывающийся из луженых глоток, звучащий дико и по-звериному свирепо.

Лейтенант внутренне поёжился. Соотечественники, чьи интересы он кровью защищал тринадцать долгих лет, были настроены явно не миролюбиво. Их безудержное животное гоготание говорило само за себя.

“Сколько их? Тридцать? Сорок?.. Нужно сосредоточиться. Во что бы то ни стало нужно сосредоточиться… – Джон до боли стиснул зубы.– Неужели конец? Так нелепо. Так бесславно… Нет, я без боя не дамся. Но как индеец? На нем места живого нет…” Бартон понятия не имел, чего можно ожидать от краснокожего. Зато лейтенант хорошо знал, что обязан доставить пленника в Вашингтон, чего бы это ему ни стоило.

Хохот постепенно стих, уступив место холодной, мстительной злобе. С улицы, из дома напротив доносились едва слышные звуки музыки – кто-то наигрывал на гармонике веселый плясовой ритм.

– К черту этих франтов в мундирах! – брызжа слюной, через паузу гневно взвился одноглазый Гарри.

– Что мы с этим напудренным возимся, как квакерша с псалмами! – поддержали из толпы.

– Бей его!

Эти возгласы были фитилем, поднесенным к фургону с динамитом. Пьяных лесорубов и охотников точно с цепи спустили ревущей сворой. Кавалерист Бартон едва успел выстрелить в воздух, как его вместе с вождем сбили с ног. Каждый лез из кожи, чтобы внести свою лепту в дело борьбы с ненавистными краснокожими, каждый рвался в самую гущу и, выпучив глаза, разинув рот, крушил направо и налево, продираясь к жертвам, отбиваясь от пинков и ударов своих же.

Орел среагировал первым: тяжелая цепь его кандалов, описав свистящий круг, размозжила голову какого-то траппера. Второй сокрушительный гремящий удар отбросил рвущихся следом. Лавочник, харкнув выбитыми зубами, рухнул на колени и жалобно заскулил, как койот. Новые нападающие перепрыгнули через него, но в ужасе отпрянули: цепь с яростным свистом вращалась по кругу, грозя переломить хребет каждому, кто осмелился бы ринуться на приступ. Вождь издал пронзительный боевой клич вахпекуто. Блестящие волосы взметнулись, как черная грива. Лейтенант крепкими ругательствами вторил ему, лихо работая кулаками.

Вдруг страшный удар Кэнби опрокинул Бартона. Его шпоры серебристо сверкнули в воздухе и потонули в месиве кулаков и сапог. Неповоротливый с виду, торгаш легко прыгнул влево. Зайдя во фланг вождю, он выждал момент, когда цепь ушла в сторону, молниеносно сорвал со стены веранды железный багор и, держа его обеими руками, нанес краснокожему ужасный удар – в полную силу своей мощи и ярости. Таким ударом он всегда убивал наповал и зверя, и человека. Но багор встретил… пустоту, расщепив заточенным крюком половицу. Скрипуче взвизгнули гвозди, показав свои ржавые шляпки. А через миг стальные звенья цепи до кровавой мглы в глазах стянулись на буйволиной шее. Кэнби, испустив хриплый рев, ухватился пальцами за цепь. Вся его сила, казалось, сосредоточилась в могучих руках, но тщетно…

Жизнь уже покидала отчаянного зверобоя с Миссури, когда на помощь ему подоспел Одноглазый. Тяжелый табурет с треском разлетелся, опустившись на индейца. Голова вождя была в крови, руки бессильно повисли, точно сломанные ветви дуба, колени дрогнули… Словно подкошенный пулей олень, он рухнул на офицера, который, распластавшись, лежал в беспамятстве.

Джон Бартон, лейтенант шестого кавалерийского полка под началом полковника Гринвуда из форта Фэттерман… Думал ли он, что влипнет в такую скверную переделку?..

Неожиданно дверь крайнего номера на втором этаже распахнулась, и на лестницу, ведущую в зал, выбежала леди Мэдиссон. Щеки ее горели от страха и возмущения.

Всё это время находясь в отведенном ей номере и слушая невообразимый шум происходящего, Полли чувствовала себя как на иголках, до смерти перепуганная волчьими нравами пограничья. Она сидела тихо, как затравленный зверек, боясь показать и носа. Но когда слух ее уловил голос приглянувшегося лейтенанта и когда затем Полли поняла, что грязная толпа внизу измывается над ним и его пленником, всё точно оборвалось в ней. Едва не подвернув ногу, она соскочила с кровати и босая, с распущенными волосами, выбежала на балюстраду.

– Остановитесь! – крикнула девушка срывающимся голосом.

Реакции не было. В дымном зале стоял кавардак, слышались портовая брань, крики, от которых сердце девушки забилось еще сильнее, а в горле застрял ком. Вся эта грызня и свара была непонятной, пугающей и чужой. Эти крупные мужчины в рванье, в драных широкополых шляпах и шапках, с дерзкими глазами, потрясающие оружием, опрокидывающие столы и стулья, харкающие скверной, шокировали Полли. Преодолевая страх, она сбежала на несколько ступенек вниз, рискуя упасть, перегнулась через перила и, набрав в грудь побольше воздуха, закричала снова, срываясь на визг:

– Останови-и-тесь! Останови-и-тесь!!!

Услышав, наконец, женский крик, мужчины, с трудом приходя в себя, по одному начали выбираться из рычащей, стонущей своры дерущихся. Побоище в конце концов улеглось, и все с изумлением воззрились на неожиданно и неизвестно откуда появившуюся юную леди.

Полли чувствовала, как к ее лицу волнами подкатывает жар. Ей хотелось убежать, скрыться, чтобы не ощущать на себе эти липкие вопрошающие взгляды. Ее вдруг охватил судорожный предобморочный трепет. Страх ледяной рукой сдавил грудь. Колени точно одеревенели, перестали сгибаться. Красные, распаренные мужские лица, как в дурном сне, сливаясь, поплыли перед глазами. Она пошатнулась и уцепилась за перила, чтобы не упасть. Бежать!.. Прочь, прочь… Нет! Нет сил…

И вдруг глаза ее увидели там, внизу, среди этих обезумевших, ЕГО – беспомощно раскинувшего руки, окровавленного. Сердце сжалось. Дрожащей рукой она скомкала ворот просвечивающей батистовой сорочки и еле слышно пролепетала:

– Джентльмены, что вы делаете?.. Это чудовищно… Это же… убийство! Опомнитесь, мы христиане… Ужели в ваших сердцах нет ни капли милосердия?

Грубое мужичьё насмешливо и сладострастно осклабилось. Трепет и ужас хорошенькой леди, ее полная беспомощность и стыдливость просвечивающей наготы тешили и будоражили кровь не хуже доброго виски. На тупых самодовольных физиономиях всё явственнее проступала откровенная похоть.

Полли до крови прикусила губу, инстинктивно подалась назад, ступенькой выше, и похолодела: сзади протяжно скрипнула дверь, и сразу же вслед за этим раздались поспешные нетвердые шаги. Девушка в смятении обернулась, готовая закричать,– к ней, держась за сердце, прихрамывая, семенил мистер Паркер с накидкой, переброшенной через локоть.