У кормила демократии, которую по крупицам, с немалой кровью собирали отцы-основатели, теперь стояли их внуки – без напудренных париков и золоченых пуговиц, но такие же пылкие, молодые душой и неунывающие. Ведь недаром их путеводным стягом было плещущее на семи ветрах звездно-полосатое знамя свободной республики.
Мистер Бэркли поёжился: без накидки на чугунном балконе становилось прохладно. Он тяжело поднялся с плетеного кресла и нехотя шагнул в сонную тишину кабинета. Огляделся. Сумрачно, хмуро, как и снаружи. Превозмогая озноб, подошел к пузатому ореховому бюро, достал из картонной коробки кубинскую сигару. Терпкий табачный аромат далеких “сахарных островов” всегда действовал на него бодряще и успокаивающе. Он чиркнул спичкой, выпустил из ноздрей сизое облачко дыма и, кое-как набросив на плечи мягкий полосатый плед, снова вышел на балкон.
Последние лучи внезапно вынырнувшего солнца зажгли в вечернем грозовом поднебесье багровые костры. Глядя на это мистическое небесное пожарище, Рональд Бэркли ощутил острый приступ поутихшей было тоски. Где-то в глубинах его подсознания, вновь разрастаясь, затеплился крохотный язычок огня, который уже шестые сутки нещадно жег его душу, не давая толком ни уснуть, ни забыться.
Год назад у конгрессмена Бэркли умерла дочь Долли —милое крохотное существо с ярко-синими, как два василька, глазами, с влажным бутончиком розовых губ и золотистыми локонами волос, словно отражение солнца на тихой глади воды.
Осиротевший отец прерывисто вздохнул, глубоко затянулся.
Девочка скончалась от белокровия.
Следом, не пережив обрушившегося горя, ушла из жизни миссис Пат, его жена,– тихая, заботливая мать и верная, любящая подруга. Рональд вспомнил легкий бег ее нежных пальцев по черно-белой ряби клавикордов и едва удержался от слез: лучше миссис Пат никто не ласкал его слух Моцартом…
Прошедший год с кровавым вихрем событий (затянувшейся гражданской войной с Югом, тысячными потерями, искалеченными людскими судьбами) несколько притупил горечь личной утраты. Работа и время рубцевали рану. Но неделю назад, после встречи с Далтоном, коллегой по службе, и его сомнительного презента страшные воспоминания опять нахлынули на Бэркли и, точно могильной плитой, придавили грудь.
“Нет, на балконе решительно похолодало”.
Лакированные каблуки Бэркли гулко простучали по ясеневому паркету кабинета. Дрогнувшей рукой он бросил окурок в высокую бронзовую пепельницу с изображением драматической зимовки континентальной армии на завьюженных холмах Валли-Фордж 31. “Да, было времечко… спаси и сохрани, Святая Дева!..” Потоптавшись у массивного стола, морща в раздумье лоб, он запалил четыре свечи, лег на душный велюр большого резного дивана и прикрыл набрякшие, воспаленные веки. И вновь, точно с легкой руки сатаны, завертелось в рыжем огне, забилось в пароксизме дикое видение: онемевшее от ужаса, перекошенное лицо Долли с черной дырой от пули во лбу. Слух Рональда резал истошный визг дочери, визг страха и боли, вернее – полнейшее его отсутствие, отчего он физически ощущал чудовищность своего кошмарного видения во сто крат отчетливее и сильнее.
Глава 8
Вздрогнув всем телом, он мучительно открыл глаза, посмотрел на холодную, равнодушную белизну потолка и испугался ее мертвого молчания. Крепко чертыхнувшись, он протянул руку к десертному столику, подцепил недопитую, плоскую, как раздавленная дыня, бутылку шерри, и сделал несколько жадных глотков. Неразбавленное бренди обожгло нутро, но облегчения, как и следовало ожидать, не принесло. Отчаяние и горечь засели в душе Рональда основательно; ему казалось, что навсегда. Перед глазами —уж в который раз за эти шесть суток! – с фотографической ясностью всплыло лицо Далтона: холеная борода, глубокий омут артистически-выразительных глаз, восхищающих и пугающих одновременно. Понимая, что уснуть всё равно не удастся, Бэркли не без натуги уселся и, скрестив на груди руки, стал восстанавливать их встречу.
Ярким пятном промелькнул Дворец Конгресса: сияние зеркал, молочный мрамор ступеней, огонь начищенной бронзы, матовые блики позолоты на скульптурах, черные фраки, белые воротнички служащих,– безупречно одинаковых, как пингвины… Словом, всё как обычно, всё как каждый день. Точно со стороны Рональд увидел и себя. Вот он идет по одному из многочисленных коридоров Дворца, устланному персидской дорожкой, идет после плотного обеда, знакомясь по диагонали с утренней прессой. Да, это, несомненно, он – мистер Бэркли, конгрессмен от штата Миннесота. Вот его остановил, легко придержав за локоть, полный, с роскошной бородой господин. Бэркли узнал его тотчас: забавный толстяк Далтон, дока в политике, старый ловелас-неудачник. С чего он начал? Рональд потер виски. Ах, да! Он сказал: “Вы не забыли, старина, мы с нетерпением ждем ваших поправок к докладу на следующем заседании? Тысячи свободных американцев ждут от вас категоричного “да”. Монтана, как и вся Америка,– для американцев, дорогой Бэркли! Вы просто обязаны убедить Конгресс проголосовать за очистку штата от краснокожих 32. Ручаюсь головой, голоса консерваторов будут ваши…”
Рональд вспомнил, как улыбнулся тогда, и не задумываясь, согласно кивнул. “Кстати,– продолжал Далтон, любовно оглаживая бороду (Бэркли не раз ловил себя на мысли, что ему тоже хочется погладить ее или… поджечь).– Держу пари, что уже в следующем году территории Монтаны и Вайоминга не будут белыми пятнами. Они обязаны стать новыми нашими штатами. Как вы думаете? Ведь вы же, старина, представляете штат Миннесота —значит, соседи?” Далтон мазнул лисьим взглядом по вытянувшейся физиономии собеседника. “Именно так, соседи”,—по-прежнему с улыбкой, но уже без энтузиазма ответил Бэркли. Прикинул, какого черта Далтон начинает издалека, и заметил: “Но я бы не стал торопиться на вашем месте. Согласен, колонизация Монтаны идет на редкость успешно: только на прошлой неделе туда отправились три партии переселенцев, закладывается новый форт на реке Милк, но… есть и сложности…” Далтон собрал морщины на лбу. Черты его живого лица стали необыкновенно серьезными. Всем видом он показывал, что настроен на доверительный лад и что ему действительно необходим разговор по душам.
Вместо ответа Бэркли невозмутимо протянул ему свежий номер газеты. Старый лис с живым интересом захрустел им, долго близоруко щурился, делая вид, что читает,—словом, валял дурака. Конгрессмен терпеливо ждал. Он знал Далтона как облупленного и не спешил на помощь. Наконец, терпение толстяка лопнуло, он сдался и сердито буркнул в усы: “Что именно, Бэркли? Не тяните кота за хвост!” – “К сожалению, там водятся не только олени… Индейцы…” – Рональд сделал многозначительную паузу.
Далтон хохотал открытым ртом – без комплексов, от души. Рональд Бэркли стоял и молчал. Он был уничтожен в один миг. Индейцы… Боже, какая нелепость! С таким же успехом он мог заявить, что там водятся медведи и индюки… Обычно Рональду нравилось, как смеется коллега: взаправду, как стопроцентный американец, у него самого так никогда не получалось. Но в тот момент он ненавидел этот оскал, ему было противно видеть розовый, точно отварная колбаса, язык, белые, как сахар, вставные зубы и задранную кверху, причесанную волосок к волоску бороду.
“А вы шутник, Бэркли! Простите, старина, вы не пробовали пытать счастье на Бродвее?” – толстяк, как сытый кот, зажмурил один глаз. “Но там убивают американцев, сэр”,– подчеркнуто официально, с ледком парировал Бэрк-ли. “Глупости, дружище, не берите в голову. Наших парней достаточно там. А то, что убивают… – хитрющий взгляд из-под пшеничных бровей гвоздем вонзился в Рональда,—это даже весьма и весьма недурно, коллега… Не будьте простофилей. Наша молодая страна нуждается в крови, чтобы ее… больше любили. Угу? И полно, полно морщить болезненно лоб, любезный! – Далтон был явно в ударе.—Я же не предлагаю вам заложить ваш участок… Напротив, там, на Западе, лежит земля! Много земли, дорогой Рональд,– сияющей и открытой, ждущей, видит Бог, своих покорителей. Это банальная диалектика… Прогресс, наступление цивилизации! Вспомните, как еще недавно нашими отцами и дедами был покорен Средний Запад! Вспомните, их дороги – это были могучие, пенные реки – артерии этой страны. Они строили плоты и лодки, и, заметьте, смело пускались вниз по стремнинам, которые влекли их к сердцу опасностей и бессмертию! Вы думаете, они мучались вашими вопросами? Ломали головы? Ну, что же вы молчите, мой друг? Хватит быть наивным философом и пацифистом, когда богатства неразбуженной земли на Западе ждут, как прежде, смелых и сильных американцев! И хватит слюнтяйства, Бэркли, в конце концов своими настроениями вы лишаете молодую нацию ее ориентиров и великой мечты. Кто еще в мире смог людям подарить такую мечту равных возможностей, как мы? Короли, цезари, лживые лягушатники со своим псевдобратством? Нет, уважаемый коллега. Это людям дала Америка… Ну, разве что еще Христос, но, знаете ли… я всё же приверженец того, что можно пощупать и продать…”
