Был, правда, один круто сваренный парень из Сент-Луиса, по прозвищу Крест. Ходил слух: дескать, он успел распробовать малодоступные прелести Дженни где-то там, в пещере Снейк, под угрюмыми сводами каньона Грифа. И слух этот, по всей вероятности, был не менее близок к истине, чем тот несомненный факт, что Бог сотворил Еву из ребра Адама. Но от души почесать язык по этому заманчивому поводу тоже никому не приходило в голову: ведь голова-то одна, а шериф Роджер, когда дело касалось чести семьи, не имел обыкновения выяснять, на чьих плечах она восседает.

Сама же Дженни ни словом, ни взглядом себя не выдавала. Она по-прежнему очаровательно морщила губы, плутовски щурила бесовские глаза и обольстительно улыбалась почти каждому, кто осмеливался отпустить в адрес сентлуисцев шутку поскабрезнее. Ну, а если как на духу, то она до сих пор вздрагивала, вспоминая, как безрассудная страсть гнала ее по ночам, тайком от Диззи, отца и брата в гулкий и мрачный каньон.

Где-то там, в пещере, и обручился этот смельчак из Сент-Луиса… со смертью. Пуля Роджера разбрызгала его мозги по сухим комьям красной глины – на горе Дженни, на радость отцу, к лютой досаде Диззи.

Позже Крэйзи, снедаемый ревностью, едва не убил свою блудницу. Но когда она прискакала на коне к его логову, такая красивая, с темно-коньячными блестящими глазами, с большущей корзиной всякой снеди и виски в придачу, он только зарычал по-волчьи, размяк и не взялся за нож. А Дженни – заноза в сердце – насмешливо скривила губы, тряхнула искрящейся при свете луны гривой и… просчиталась…

Он бил ее остервенело, как мужика, правда, без выкрошенных из гнезд зубов или сломанного носа. А она извивалась под ним и то кричала, как кошка, попавшая в огонь, то истерично хохотала – над его ревностью и бессилием – и плевала в лицо:

– Ну, чего ты трусишь, Крэйзи? Убей, убей меня! Да только знай, осел: убьешь голову – руки-ноги отсохнут!

– Змея, потаскуха! – рычал Вуд и молотил кулаками уже без разбора.– С кем? С кем ты валялась, тварь? – допытывался он, но в ответ видел лишь бесстыдный язычок Дженни, умеющий делать чудеса…

Да, лихая штучка эта дочка старого Адамса, палец в рот не клади —откусит.

Он встал с нее, униженный и побитый, как пес. Пальцы его были забрызганы ее кровью. Ревнивец затравленно взглянул через плечо: она лежала на золотистом песке, распластанная, как раненая птица. Красная юбка с белыми оборками была задрана выше пояса, обнажая бедра, которые так любили ласкать его руки. Вуд перевел угрюмый взгляд: лицо ее было в крови, но глаза смеялись.

В ту ночь Диззи понял, что в Монтане есть человек, который ни на йоту его не боится, который сильнее его. Этим человеком была женщина – дьявол в юбке, по имени Дженни Паркер. Добрая по натуре, она могла бы простить ему всё, даже свою кровь… Но она не смогла простить Крэйзи его уверенности в полном праве на ее свободу.

С тех пор прошло без малого три месяца. Он мучился и ждал, казнил себя, напоминая Рок-Тауну о своем существовании безрассудными налетами и грабежами на дорогах. Она – с глаз долой, из сердца вон – возилась с отцом по хозяйству, всё реже вспоминая сильные объятия Диззи, его горячие, до боли, поцелуи.

За что она вообще любила Крэйзи-Вуда? Странно, но Дженни сама лишь смутно догадывалась об этом. Пожалуй, за то, что глаза у этого парня были пронзительно голубые, как техасское небо в полдень, и еще за то, что он не боялся ее брата, а перед Роджером в Монтане снимали шляпу все: от последнего пропойцы до командира форта Фэттерман.

…Отполированная локтями стойка, за которой ловко орудовал на пару с дочкой Адамс, тянулась на добрых пятьдесят футов – чуть ли не во всю распивочную. Дубовым торцом она подпирала старенький, фальшиво бренчащий “Блютнер”, точно облитый кровью тельца. Юркий малый, похожий на хорька, с прилизанной головой, в розовом жилете, трамбуя мозолистым задом хромоногий стул, лихо вышибал на пожелтевших клавишах, смахивающих на лошадиные зубы, “Я отдаюсь, но со слезами”. Разнокалиберный строй липких стаканов звякал в такт игре. Под рукой у тапера на пюпитре вместо нот лежали кольт и простреленная Библия.

Столы жались друг к другу, зарывшись ножками в свежие, насыпанные перед открытием опилки, образуя что-то вроде вольера вокруг добротно сколоченной сцены. Голубые с белым указатели в виде руки в перчатке с вытянутым перстом ненавязчиво намекали отягощенным леди и джентльменам на две двери, скромно виднеющиеся в конце зала. С правой стороны от стойки гигантской змеей изгибалась и ползла в темноту, к номерам, лестница из мореной доски. Слева от входа крутилось, сверкая надраенной бронзой, колесо рулетки: слышался глухой перестук стаканчиков, крапчатые кости скакали по зеленому сукну, одних делая счастливыми, других заставляя туже затягивать ремень.

Адамс вскрыл еще пару бутылок; бренди золотым янтарем заискрилось за толстым стеклом. Старик приветливо улыбнулся, что сделало его похожим на грецкий орех, и почесал загорелую плешь. Он невпопад подсвистывал таперу и, не спуская глаз с двери, следил за каждым, кто входил в салун.

В самый разгар веселья дверцы “пни меня, я не обижусь” ³⁵ сыграли. В зал вошли двое. Один, мрачный, заросший до глаз смоляным волосом, трезвил горожан колючим, как шип, взглядом. Из-за дальнего столика нервно и высоко плеснул женский вздох:

– С ума сойти – Крэйзи… Сам Диззи Вуд!..

Вторым, едва достигая плеча Диззи, стоял По, по прозвищу Опоссум,– хитрый, как двести чертей, настолько же коварный и живой, словно ртуть. Засаленная кожаная безрукавка сидела на его голом, загорелом, жилистом, как ремень, торсе точно влитая. В руках тускло поблескивала барабанная винтовка Кольта³⁶. Опоссума в Монтане уважали… Одному бесу было известно, как этому отпетому шулеру под десятками самых придирчивых глаз удавалось оставить в дураках каждого, кто садился с ним за карточный стол. Масть всегда шла к нему, что лосось на нерест, и в его руке, как по колдовству, оказывался победный “фулл хауз”³⁷.

Салун поутих. “Джентльмены удачи” как гвоздями приколотили к себе общее внимание. То тут, то там слышалось шушуканье и шебуршение сродни мышиному; на большинстве лиц застыли гримасы подобострастия и испуга. Все прекрасно знали, что если кто и должен быть повешенным, так это именно данная парочка. Крэйзи убивал, грабил фургоны и почтовые дилижансы с той обыденностью и проворством, с какими плотник забивает гвозди. Поговаривали, что он и По даже продавали оружие краснокожим и подстрекали их к войне…

– Уж этот сукин сын, как пить дать, попадет на виселицу! – шумели меж собой обыватели, но все прекрасно помнили и слова шерифа: “Сначала этот волк должен попасть в капкан закона. А закон здесь я, а это отнюдь не ваша компания: с вилами, лопатами и ржавыми револьверами”. Да, по совести говоря, охотников до закона в Рок-Тауне не больше, чем пальцев у безрукого… и с этим особенно никто не спорил.

Глаза Диззи схватили и обожгли зал разом. Он выискивал взглядом свою пассию – Дженни Паркер. И он ее нашел, но увидел не ангела, а ведьму на помеле. Приметив Вуда, Дженни побелела, потом залилась краской. Божественные губы разлетелись в хищном оскале. Грудь ее высоко вздымалась, дыхание громко вырывалось сквозь стиснутые зубы. Гневливый взгляд, как дуло револьвера, целил в лицо Крэйзи.

– Ну, ну, не гони лошадей, бэби… – хрипло процедил Вуд и фривольно выбросил в приветствии руку.

– Не нукай – не запряг! – фыркнула в ответ Дженни и плюнула в его сторону.

– Остановись, Дженни, ты мне нужна…

– А ты мне – нет,– вихрь волос взметнулся черным пламенем и исчез за дверцей, располагающейся за стойкой.

Адамс, видевший эту сцену, едва не поперхнулся. Судорожно протирая полотенцем стакан, он беспокойно поглядывал в сторону Диззи и По. Уж он-то лучше других знал этих сорвиголов, которые терроризировали городок не хуже краснокожих. “Проклятье, где же Роджер?!” – молотом стучало в голове старика. “Блютнер”, потерянно звякнув по струне побитым молью фетром, умолк, точно захлебнулся. Прилизанный малый в грязном розовом жилете сурком крутнулся на стуле, бочком кренясь к пюпитру, потянулся было за кольтом, но осекся, трезвея до паралича: Опоссум, щуря зеленые шакальи глаза, погрозил ему, как отец сыну, обрубком своего пальца.