Если в твоих жилах не молоко, то подтяни подпруги, смажь “золотого парня”³, прихвати банджо и трогай фургон на Запад… прямо вдоль Северной Дакоты, минуя кроу ⁴ и бладов, пока твой нос, сынок, не учует мед разнотравья Монтаны, там, где она граничит на юге с Вайомингом. И когда кони, роняя мыло, потянутся к студеной прохладе Миссури, а ты собьешь сапогом росу с голубой травы, можешь набить трубку… Сними шляпу, сынок, уважь тишину и осмотрись. Не ленись задрать голову и пощупать взглядом синь неба… ведь за плечами остался неблизкий путь.

Ну, видишь величаво парящую чету орлов в небесах? Не слышу… Да? Ха! Значит, ты не зря жалил кнутом лошадей и мозолил зад на козлах. Вот тут, лопни мои глаза, в мрачных каньонах, средь бескрайних равнин… Да-да, у подножия Скалистых Гор и кочевали сиу, а вместе с ними и тайна… о злом духе Квазинде. Это была их земля, данная им Великим Ваканом ⁵.

Теперь другие времена – земли сиу распаханы и некому вспомнить о них… Но ты не кисни, сынок, на все воля Божья. Разведи-ка лучше костер, завернись в одеяло и послушай голоса ночи. Старики уверяют, что это шепчутся духи умерших. Только не бойся, не спи и не хлебни лишнего. Будь уверен, духи поведают тебе историю о Квазинде…

Ну, в добрый путь, сынок, с Богом!

Глаза проглядишь, но черта с два отыщешь картину более безрадостную, чем та, что открывается в вечерний час с восточного склона Рок-Ривер. Густые, душные сумерки стремительно заволакивают иссохшую пустыню, населяя ее лощины шорохами ночных духов. Куда ни глянь – всюду скука и серость: бесконечная ржавчина равнины. Кое-где уродливыми изваяниями чернеют чахлые кусты да заблудившиеся деревца. Далеко на горизонте сквозь хмурь позднего вечера смутно вырисовывается щербатый оскал горной гряды. Ни движения, ни звука. Лишь иногда дикие скалистые ущелья оглашает тоскливый вой койота. Стократ усиленный эхом, он разлетается окрест дьявольской картечью и леденящими кровь переливами замирает вдали, после чего окружающее безмолвие становится еще более непроницаемым – до тошноты, до звона в ушах.

Если взмыть высоко в небо и оглядеть равнину с высоты птичьего полета, то, будь уверен, даже в синюшных сумерках можно различить причудливые изгибы дороги, ныряющей в горизонт. Она изборождена бесчисленными колесами и утрамбована стоптанными каблуками многих отчаянных искателей счастья. По обочинам ее тут и там, как сахар, белеют кости: крупные – воловьи, поменьше —человечьи. На многие сотни миль тянутся эти страшные вехи – останки тех, кто погиб здесь, осмелившись бросить вызов слепой фортуне.

Молва окрестила эту долину – Долиной Мертвых. Здесь не ступала нога благоразумного человека, того, кто хоть на унцию ценит то, на что надета его шляпа. Однако мир многолик – им всегда правил не только Бог… Н-да… Верно говорят: разум молчит, как рыба, когда человеком движет страсть.

В этот вечер Долина Мертвых была не безлюдна. Ярдах в шести от дороги к подножию столовой горы прилип песчинкой исхлестанный пылью почтовый дилижанс. Рядом слабо потрескивал небольшой костер, над которым в медном чумазом котелке закипал кофе.

У костра, нахохлившись, сидели двое. Один – совсем старик. Его шею и щеки прорезали глубокие морщины. Дубленая кожа в мерцающих отсветах пламени отливала темной бронзой загара.

Второй был крепкий мужчина лет пятидесяти с благородным лицом европейца, с прекрасными манерами и с виду не иначе как эсквайр⁶. Вид его был патриархально великолепен: в бороде и темных волосах серебрилась обильная седина, которая создавала впечатление торжественности и достоинства. Сей человек мог спокойно заседать в сенате Соединенных Штатов, и вряд ли кому пришло бы в голову спросить его, по какому праву он там находится. Серые проницательные глаза устало смотрели на огонь.

Разговор не клеился.

Старик-возница закряхтел, поднялся, живо присел несколько раз и, размяв затекшие ноги, проковылял к дилижансу. Привычными движениями он распряг вымотавшихся за день лошадей, спутал длинным ремнем их передние ноги. Время согнуло его пополам, но не лишило ловкости и сноровки, приобретенных за долгие годы полукочевой жизни. Возвратившись к костру, он протянул господину ветхое полосатое одеяло, которое служило ему постелью:

– Вот, возьмите, сэр, я обойдусь и без него. Что моей шкуре станется?

– Нет, Хоуп, благодарю, у меня есть плед,– джентльмен, исподлобья скосив глаза на старика, через силу улыбнулся.– Скоро будет готов кофе?

Возница молча кивнул, с тревогой поозирался, прислушался.

На небе, прорвав подвижную пелену дымчатых туч, показался мертвенно-бледный, как вываренный рыбий глаз, лик луны, и в ту же секунду напряженную ночную тишину раскроил пронзительный жуткий вой. От неожиданности оба спутника вздрогнули и дикими взглядами растерянно впились в темноту.

– Что это было, Хоуп?– голос статного господина дрогнул.

– Не знаю, сэр,– возница отвечал шепотом. Его запавшие, воспаленные от бессоницы глаза горели неестественным блеском. Рука, сжимавшая кольт, напоминала птичью лапу.– На Библии могу поклясться, что так не кричит… ни птица… ни зверь…

Путешественники умолкли, но в подавленном молчании скрывался объявший их ужас.

Кофе с яростным шипением поднялся и хлынул через край, заливая огонь. Старик умело подхватил котелок с треноги, суетливо разлил содержимое в кружки. Он был малый хоть куда и теперь силился сохранить самообладание, но руки выдавали его: их колотила мелкая знобливая дрожь.

– Прошу, сэр, ваш кофе.

– Ты очень любезен, Хоуп. Как полагаешь, завтра мы наконец-то выберемся из этой проклятой долины? Неужели… мы сбились с пути? – хозяин уже совладал с собой и внешне выглядел спокойным, однако голос его по-прежнему звучал напряженно, как перетянутая струна.

– Один Бог ведает, сэр. Я никогда не ездил по этой чертовой дороге. Я предупреждал вас: это гиблое место, сэр! Клянусь, сатана надоумил меня послушать вас. Уж лучше…

– Лучше, если мы перестанем ссориться! Не хватало, чтоб мы еще стали врагами в этом аду… Я, кажется, неплохо заплатил тебе, Хоуп? А выигрыш в пять дней, который дает эта дорога, для меня очень много значит! – эсквайр нервно щелкнул пальцами, закурил сигару.

– Воля ваша, сэр. Но, клянусь, я уже трижды пожалел, что клюнул на ваше предложение. Будете виски?

– К черту!

– Как угодно, сэр,– возница жадно хватил из фляжки, сочно чмокнув губами. Взгляд его стал мягче. Он подбросил в огонь несколько толстых сучьев, завернулся в одеяло и, нахлобучив на глаза шляпу, лег спиной к костру.

Джентльмен не торопясь допил кофе, проверил револьвер, спрятал его на груди и начал молиться. Это занятие, однако, не поглощало его полностью и не мешало время от времени окидывать молчаливую долину цепким, прощупывающим взглядом. Закончив молитву, он некоторое время еще бодрствовал, но мало-помалу усталость взяла свое. Его отяжелевшие веки постепенно закрылись, а голова склонилась на грудь так, что седая борода коснулась кожаного саквояжа, покоившегося у него на коленях. Он забылся в тревожной дреме.

Луна вновь показалась из-за быстро летящей вуали облаков. Теперь она светила прямо над притихшими путниками. Большая, круглая, она была настолько яркой, что, пожалуй, в ее свете и змея не смогла бы проползти незамеченной.

Вдруг со стороны дилижанса послышался какой-то странный звук, похожий на стук копыта, ударившего о камень. Через несколько мгновений в той же стороне возник нелепый горбатый силуэт, четко выделяющийся на фоне неба. Силуэт стремительно приближался к спящим. Полы длинного черного плаща с капюшоном, скрывающим лицо таинственного пришельца, бесшумно скользили по земле. Шаг, другой, третий… В свете тлеющего костра обозначились когтистые, покрытые густой шерстью лапы, в одной из которых блестел длинный узкий стилет. Вместо обычных человеческих ног из-под широкого плаща при каждом шаге виднелись бычьи копыта.