— Дядя Рон и дядя Джордж… Они сказали, что я — Малфой… и что появился в этот мир из твоих монет… Что это значит? — с нахмуренными бровками Элиас повернулся к нему лицом.

(Примечание: Элиас снова недопонял и перепутал… loins — coins чресла — монеты)

— Ты опять подслушивал, да? — Люциус почувствовал, как противным комком к горлу подкатывает тошнота, с ужасом понимая, что столь долгожданный, но такой пугающий момент истины наступил. Наступил, когда его совсем не ждали…

— Я не хотел, правда… Просто спрятался под стол с еще одним пирожным, — смущенно произнес мальчик.

— Значит, они сказали, что ты — тоже Малфой… А дальше было слово «чресла», а не «монеты». Ты опять немного напутал…

«Черт! Что еще я должен сказать сейчас ребенку? Как мне поступить?!»

— И… это что ли значит… что ты… мой папа?

Вот оно! Вопрос, на который он мечтал ответить и которого одновременно боялся до безумия. Люциус снова оглянулся на Гермиону и увидел, как она с прижатой к губам ладонью, беззвучно плачет позади них. Вопросительно вскинул бровь, ожидая ее решения, что же им теперь делать. Гермиона медленно кивнула — ответ был понятен. Глубоко вздохнув, Малфой легонько коснулся ладонью затылка сына.

— Да, Элиас… я… я на самом деле твой папа, — прозвучал в напряженной тишине его низкий, хриплый шепот.

Правду, которую он готов был прокричать на весь мир, оказалось безумно тяжело озвучить самому главному человечку, которого она касалась. В этот момент ему стало на самом деле страшно.

— Люциус, ты не мог бы забрать Элиаса домой? Мне нужно еще кое-что сделать здесь, а потом я приду, и мы сядем все вместе, чтобы поговорить об этом, — раздался у них за спинами дрожащий от слез голос Гермионы.

— Да, конечно, — Малфой поднялся на ноги и обратился к сыну: — Малыш, как насчет того, чтобы поговорить об этом у вас дома? Там тепло и спокойно: мы будем одни, без посторонних людей. И я обещаю, что мы с мамой ответим на все твои вопросы.

Гермиона смотрела, как Люциус наклонился и поднял Элиаса на руки. А сын уже привычно обхватил его руками и ногами, уткнувшись лицом куда-то в плечо. Они встретились с Люциусом одинаково тревожными и измученными глазами и молча кивнули друг другу, невесело и обреченно улыбнувшись. Проводив их взглядом до самого антиаппарационного барьера, Гермиона зашла в дом.

«Что же! Я расскажу своему сыну правду, но чуть позже… А сейчас… Сейчас мне нужно разобраться кое с чем, вернее — кое с кем!»

========== Глава 17. Истина, дарующая свободу ==========

В которой всё, о чем замалчивалось, наконец-то проговаривается…

Если и был на этом свете некто, кого Рональд Уизли боялся больше, чем собственную разозленную мать, то это, без сомнения, разгневанная Гермиона Грейнджер. А то, что он видит ее сейчас именно в этом состоянии, никакому сомнению не подлежало. Как только она появилась на пороге гостиной (с гневно суженными глазами, подрагивающими ноздрями и более чем суровым выражением лица), Рон сразу же понял, что дело плохо, хотя и понятия не имел почему…

— Вы оба — или мерзавцы, или идиоты! — прорычала она им с Джорджем сквозь стиснутые зубы и, крепко схватив за волосы, с силой ударила их головами друг об друга.

— Ой! — вскрикнули одновременно оба, еще ничего не понимая, но смутно догадываясь, что сболтнули чего-то лишнего.

— За что? — пытаясь, тем не менее, выглядеть невинным и возмущенным, спросил ее Джордж. И громко застонал, когда вместо ответа Гермиона схватила их за мочки ушей и резко дернула вниз так, что Рон рисковал остаться на всю жизнь одноухим, а Джордж и вовсе без ушей.

— Ах, значит: за что?!! А ничего такого странного вам не довелось заметить? Например, того, на минуточку, что Люциус куда-то исчез вместе с Элиасом? И я скажу куда: он оказался вынужден поспешно увести нашего сына домой. И увести потому, что мальчик слишком расстроился, чтобы оставаться здесь и дальше, — ее голос звенел от гнева, который плескался еще и в сверкающих карих глазах. — А знаете, почему Элиас так расстроился? Потому что он подслушал вас, сплетничающих, как парочка гнусных старых перечниц, о том, что он — Малфой!

Оба брата моментально стали бледнее мела не только от ощущения вины, но и от кошмарного осознания того, чем это может грозить ребенку. А несколько изумленных и возмущенных ахов, раздавшихся в гостиной Норы, лишний раз подчеркнули эту чертову оплошность: теперь, благодаря их длинным языкам, Элиас знал, что Люциус Малфой — его отец. И узнал он этот щекотливый факт не от самой Гермионы или Малфоя, а случайно услышав, как глупо и неосторожно болтают об этом те, кого мама считает лучшими друзьями. У обоих братьев перехватило дыхание от стыда и неловкости. К счастью, отвесив им напоследок по очень крепкой затрещине, Гермиона отошла на другой конец комнаты, словно опасаясь, что желание выхватить палочку и метнуть в них что-нибудь куда серьезней подзатыльника окажется непреодолимым.

— Гермиона… Я… Мы… Прости… Мы просто не думали, что он рядом… И… мы бы никогда не… мы никогда бы не сделали Элиасу ничего плохого. Ты же знаешь, как мы любим его! — Рон запнулся. Он понимал, почему она так рассердилась.

— Вы же знаете, что он слышит все на свете! И знаете, что мы договорились никогда, никогда не обсуждать эту тему, если он где-то неподалеку! — сжав кулаки, Гермиона рычала от бессильного отчаяния. — А сейчас я должна уйти. Спасибо! Благодаря вам обоим, я должна срочно уйти домой, чтобы объяснить моему четырехлетнему сыну, что незнакомец, который появился в нашей с ним жизни пару месяцев назад — его родной отец. И я понятия не имею, как рассказать ему еще и о непростых обстоятельствах его рождения!

— Гермиона, прости. Мне очень жаль, что так вышло… на самом деле, — тихо произнес Рон, подходя к ней, но не решаясь дотронуться. — Клянусь, у меня и мысли не было причинить боль тебе или Элиасу.

— Мне тоже жаль… но, возможно, это и к лучшему, — раздался голос Джорджа. — Элиас очень умный и рассудительный парнишка. Мне кажется, он все поймет и поймет правильно. Просто будьте с ним честными, в пределах разумного конечно, и всё будет хорошо.

Гермиона понимала, что именно он имеет в виду, и понимала, что Джордж пытается хоть как-то утешить и приободрить ее, но гнев продолжал застилать глаза.

— Знаешь что, Джордж? Прости, но мне от этого не легче! Элиас — мой сын, и это — моя жизнь. Моя судьба, о которой я должна была рассказать ему. Только я. И тогда, когда сама решу, что время для этого пришло. Я доверяла вам всем, надеялась, что вы будете бережны с моим сыном, что будете уважать мои решения и мой выбор. И что получается в итоге? Мой малыш шокирован и выбит из колеи… Мой мужчи… Люциус чувствует себя нежеланным гостем, а сама я весь вечер только и делаю, что сглаживаю острые углы. Так, ладно… мне нужно идти, — закончила она, отворачиваясь от Рона и Джорджа. — Прошу прощения, что испортила вечеринку и превратила ее в драматический спектакль, — тихо извинилась Гермиона перед всеми остальными. — Гарри, Джинни, желаю вам хорошо отдохнуть! И пришлите мне сову, когда вернетесь из поездки.

Кивнув на прощание всем вместе и никому в отдельности, Гермиона, не дожидаясь ответов, вышла во двор, быстро прошла к антиаппарационной границе и уже через секунду оказалась на крыльце своего дома. Чуточку поколебалась, прежде чем войти, но потом глубоко вдохнула и открыла дверь.

Пройдя в гостиную, она увидела обоих (отца и сына), сидящих рядышком на диване и внимательно уставившихся на нее. Уже одетый в пижаму Элиас — настороженно и выжидающе, а Люциус — нервно и мучительно. От их взглядов откуда-то из желудка к горлу начало подниматься отвратительное ощущение тошноты. Гермиона почувствовала, как у нее дрожат руки и решительно сжала ладони в кулаки.

— Думаю, перед тем, как начать разговор, лучше приготовить нам с тобой чай, а Элиасу — какао. Как вы считаете? — тихо спросила она, проходя на кухню. Ни один из них не произнес ни слова.

Да, она оттягивала разговор, как только могла, и надеялась, что Люциус сейчас солидарен с ней, хотя, как знать — ведь он уже сидит здесь с Элиасом какое-то время в мучительной и пугающей тишине. А вернувшись через несколько минут, поняла, что успокоиться так и не удалось.