— Прости, что не смог встретить тебя в порту, родная моя. Здесь неспокойно.

— У тебя жар, Альфред. Кто это сделал? Кто изувечил тебя? Это был этот человек? Почему ты не захотел, чтобы я убила его? Что вообще происходит? — Розалия быстро затарахтела, засыпая и без того изнеможённого мучениями еврея тонной вопросов. — Я едва успела вернуться домой, а мне сначала сообщили, что ты погиб, а потом…

— Роза. Роза, пожалуйста, — он перебил её, пытаясь притормозить, и ощутил, как его ноги подкашиваются. Ощутила это и Картер, потому поспешила поддержать, пока на помощь спешили люди Алфи, — мне очень больно. Помоги мне.

— Когда ты в последний раз принимал лекарства? — Картер помогла ему сесть на заднее сидение автомобиля и бросила где-то под передние кресла свой рюкзак, забираясь рядом.

— Я не помню. Дня три-четыре назад, — сквозь зубы шипел Соломонс, наконец-то закрывая веки из-за светобоязни, которая усугубляла его головную боль, помимо бесящей сильной ломоты в теле.

Женщина наконец-то научилась на подобные встречи носить с собой минимальный запас медикаментов, потому поспешила достать из рюкзака медвежью дозу морфия, чтобы дать своему возлюбленному покой, пока водитель увозил их в Маргейт. Алфи устроился на её коленях, медленно засыпая под действием наркотиков. Он то открывал, то закрывал глаза, метясь между явью и сном, между реальностью и наркотическим бредом, пока Картер заботливо напевала ему первую колыбельную, которую вспомнила из своего беззаботного детства.

— Кто ты? — Пробормотал в бреду еврей, прерывая её пение.

— Это Роза, Альфред, — она ласково погладила его по волосам, тепло улыбаясь сквозь выступающую во внутренних уголках глаз влагу. — Мы едем домой, всё хорошо.

— Нет, кто ты? Ты излучаешь золотой свет. Ведьмы не излучают свет, понимаешь? Это важно, — прохрипел мужчина, пытаясь рассмотреть образ перед собой внимательнее. — Может, ты ангел?

Он не дождался ответа, проваливаясь глубоко в сон в заботливых и любящих руках. Она же пообещала, что всё будет хорошо.

Несколько дней пришлось продержать Соломонса на наркотиках, чтобы он смог без посторонней помощи подниматься на ноги, полноценно есть и даже прогуливаться по побережью, стреляя по кораблям от скуки. Как только он снова стал адекватно соображать, между ними с Розалией возник нешуточный спор, перерастающий в настоящий конфликт. Она подготавливала Алфи к операции по частичному восстановлению зрения после поражения глазного нерва, которые не производили в мире ещё никогда, если только в самых смелых мечтах. Как и трансплантацию кожи лица, о которой женщина заявила весьма громко. Мужчина был категорически против, называя подобную практику богопротивной, к тому же пообещал, что откусит ей руку и проглотит вместе со скальпелем, если она надумает пользоваться его временной беспомощностью и накачает чем-то против его воли, чтобы сделать по своему. Но в свою очередь Картер не отступала, пытаясь с точки зрения науки доказать теоретическую эффективность и результативность операций. Закончился спор тем, что Роза опустила руки и смирилась с тем, что она, как и сам Соломонс ненавидел больше всего — с безучастностью. Она не говорила с ним несколько дней и поэтому их диалогами были монологами, потому что Алфи себе не отказывал в разговорах с ней совсем, даже сам на вопросы свои отвечал, и игнорирование его вовсе не смущало, нет. Главное, чтобы слышала.

Тем временем Лондон постепенно готовился к войне за власть, пока по официальным данным душа его еврейского господина канула в преисподнюю. Готовился он неуверенно, потому что ходил слух о чудесном и необъяснимом воскрешении этого человека из мёртвых, а также скором возвращении в свои владения. Особенно религиозные иудеи вовсе стали называть его Богом среди людей из-за того, что душа его вернулась с небес и воскресила тело. Собственно, вера эта сплотила еврейскую общину больше, чем когда-либо. Они ждали своего освящённого Ган Эденом предводителя к трону и были готовы душить посягателей голыми руками, если того пожелает Яхве.

Ничто не предвещало беды, кроме грозовых туч, приближающихся к Маргейту с большой воды. С обратной стороны в город тоже плыла тёмная туча, и едва она нависает над головой Соломонса, как обязательно происходит что-то плохое. Есть даже несколько примет на этот счёт: «Если Томми Шелби в чёрном пальто перебежал дорогу, то жди беды, Алфи», или «Нельзя смотреться в зеркало разбитое Томасом Шелби, не то семь лет удачи не видеть», или же «Встретить по пути Томми Шелби с пустым ведром к неудачному дню». Ну а если уже Томми Шелби начинает биться в окно и настойчиво стучать в него клювом, то это вовсе к потерям в рядах живых. Эти истины стоило просто уяснить и быть готовым. Цыган ступил на порог дома со стороны побережья, осмотрелся, оценивая воистину божественный вид, и забрал оставленный бинокль с массивного каменного ограждения широкого балкона, соединяющегося с перилами невысокой лестницы, чтобы вглядеться в дальнюю даль, где стоит высокий красивый маяк, а маленькие островки скрывают небосвод и дорогу в бесконечность. В доме громко играла музыка, он не спешил заходить, всё топтался у открытой двери с ироничной надписью «Lethe»* на каменном полу у преддверья и наблюдал мелькающий где-то в дальней комнате медвежий силуэт и то, как служанка уносит пустую тарелку от удобного на вид широкого кресла. Эта мифологическая отсылка в виде вырезанной в камне надписи настолько хорошо подходила этому дому, что лучше и не скажешь. Роза и Алфи ещё не поженились, а у них уже была своя семейная традиция считаться мёртвыми, будучи живее всех живых.

— Это ты там, Том? — Хрипловатым голосом прозвучало оттуда, где мелькнул еврей ранее.

— Да, я.

— А я как раз масло втирал в больные места, — Алфи поспешил выключить граммофон, который в тот момент слушал даже не он. — Ну и как тебе вид?

— Это же Маргейт, — цыган провёл для себя параллель между красотой названия города и его пейзажами, после чего переступил реку забвения, — что от него ждать?

— А я тебе, Томми, вот что скажу. Я днями напролёт сижу вот в этом вот кресле или на том балконе и размышляю над тем, что жизнь становится значительно проще, когда ты мёртв, — Соломонс отправился встречать гостя, сел в свой любимый мягкий предмет мебели в доме и хмыкнул, отмечая насколько ему нравилось проводить время в убежище, которое разделила с ним Роза, пока остальной мир считает его покойником.

— Привет, Алфи, — Шелби улыбнулся, наблюдая старого друга пусть потрёпанным, но живым, в душе порадовался, что не смог его убить и поставил на стол брошенный на балконе предмет.

— Ага, — еврей равнодушно ответил на приветствие и посмотрел сквозь своего гостя на улицу. — Ты уже посмотрел в бинокль?

— Да.

— Я смотрю на корабли, они все разные. И мы с тобой разные в глазах божьих.

— Божьих, да?

— Ну да, должен же быть кто-то ответственный за весь этот бардак. — Соломонс устроился удобнее и сначала нахмурил брови, пытаясь остатками своего и до того паршивого зрения прочесть человека напротив: нынешние желания, страхи, планы на недалёкое будущее. — Ну и, как ты узнал, что я не мёртв?

— Ты написал мне письмо, Алфи, — помнится, Шелби был невероятно удивлён, когда получил конверт от мертвеца и решил сначала, что это глупая шутка или извращённое предупреждение от потенциально наследующего престол.

Спустившись на первый этаж дома, и услышав поодаль голос Томаса Шелби, Розалия одновременно испугалась и удивилась. Когда женщина брала воображаемую лопату и раскапывала кипу из темы, которой Альфред постоянно избегал, в ответ получала что-то высокое и философское абсолютно не контекста. А хотелось бы имя того, кто изувечил его лицо, но Роза и сама была смышленой девочкой. С еврейских уст требовалось только подтверждение. Она ловко подхватила у служанки поднос с чаем и ворвалась в комнату, чтобы влезть в мужской разговор без намёка на хорошие манеры или вежливость