— Вы мне отвратительны. Чудовище! Убийца! Колдунья! — я осторожно повышал голос, чутко прислушиваясь к шорохам. — У вас ничего не получится! Убирайтесь!
— Не старайтесь, никто не проснется… — фыркнула мерзавка, раскусив мой замысел. — Пара капель сонной травы творит чудеса не только с вами…
Она кивнула на пустой стакан на тумбочке и продолжила соскабливать щетину с моего подбородка, от усердия высунув язычок. Я протестующе мотнул головой, и щеку обжег порез. Хриз остановилась, злобно сверкнув глазами, задрала мне голову, больно ухватив за нос, и продолжила занятие. Она ничего не боялась и дрожала лишь от возбуждения.
Кожу покалывало. Хриз промокнула остатки пены полотенцем, потом щедро мазнула сметаной и похлопала меня по щекам.
— Вот и чудненько, — ее глаза сделались совершенно безумными. — Ваша кожа вновь нежная и гладкая, как попка у младенца…
Она прильнула ко мне в поцелуе и жадно провела языком по щеке, как будто пробовала на вкус качество собственной работы.
— Что вы сделали с Лешуа?
— Похитила, — шепнула она мне в ухо и чуть прикусила за мочку.
Я чувствовал жар ее разгоряченного похотью тела. И предательский отклик собственной плоти, вопреки воле становившийся все сильнее и мучительнее. Надо взять себя в руки. Воспользоваться моментом. Выяснить подробности. Чтобы потом схватить. Дрянь.
— И если хотите получить его обратно живым, а не по кусочкам, как вояжича Арметино, заплатите мне три тысячи золотых…
Она целовала меня в шею, изгибаясь и прижимаясь всем телом. Кончики ее волос щекотали мою грудь и пахли лавандой.
— Я знаю, у вас есть деньги, — от ее шепота кружилась голова, — хотя и не знаю, откуда…
Ее поцелуи становились настойчивыми и бесстыжими, спускаясь все ниже и ниже…
— Прекратите! — дернулся я. — Зачем вы убили княжну? Что она вам сделала? Зачем?
Ответа не было. Меня забил озноб, и поэтому ощущение ее горячего рта, подбирающегося к низу живота, было невыносимым.
— Ревность? Но она вышла замуж! Вы хотели отомстить… — голос сорвался, дрожа от дерзких движений ее язычка. — Отомстить воягу… но Юля… Причем она?.. Зачем? Чего вы добиваетесь? Да ответьте же!
Я чувствовал ее теплое дыхание, трепет ресниц и ловкие пальчики, не смея взглянуть вниз. Надо остановить ее любой ценой… отвлечь… разговорить…
— Зачем вы влезли в дознание?.. Что вы узнали? Что видели… в оранжерее? Куклу? Рубиновый ключ? Господи, да прекратите! — у меня вырвался бессильный стон, я малодушно зажмурился и напрягся. — Я узнал… про Ежению… Все связано с Соляным замком… и Вырезателями… Слышите?.. Я вам все расскажу… только прекратите…
Она поймала меня в плен своих губ, искушая нестерпимым желанием погрузиться еще глубже, заполнить целиком, завладеть, излиться… Я зарычал загнанным в ловушку зверем и забился в веревках.
— Я дам вам денег! Много!.. И скажу, откуда! Скажу! Скажу! Скажу! — но слепая похоть заставляла меня подаваться всем телом к ней навстречу, раз за разом, пока мучительный взрыв опустошения не потряс меня…
Я слышал в темноте ее прерывистое дыхание. Хриз вытянулась на мне во весь рост и потерлась щекой о щеку.
— Знаете, господин инквизитор, — она облизнула припухшие губы, — крайне невежливо разговаривать с человеком, который не может вам ответить… по причине некоторой занятости… рта…
Символ на груди пульсировал болью. Я отвернулся от своей мучительницы и уставился невидящим взглядом в темноту.
— Ой, вот только не надо тут строить из себя оскорбленную невинность… — ворчливо пробормотала насильница и пощекотала меня по груди, неосознанно повторяя очертания священного знака. — Знаете, однажды старикашка Солмир решил преподать мне урок терпения… Он посадил меня перед горшком с цикламеном и приказал зарисовать каждый из моментов его цветения, начиная с бутона и заканчивая раскрывшимся цветком…
Было в ее словах нечто неуловимо срамное, из-за чего меня опять бросило в жар. Я задрожал. Пытка продолжалась. Господи, да в застенках мятежников было в стократ легче!.. Боже Единый, за что ты так испытываешь меня?
— И я терпеливо ждала и рисовала… Правда, от моих рисунков старика чуть удар не хватил, — Хриз усмехнулась, приподнимаясь на локте и вглядываясь мне в лицо. — Когда алый цикламен раскрывается, это завораживает… Сначала лепестки длинного тугого бутона… расходятся чуть-чуть… напоминая жадно приоткрытый ротик… Потом они вздрагивают… набухают… и отгибаются назад… выпячивая… багровую чашечку-головку… так напоминающую…
— Хватит! — не выдержал я. — Что вам еще надо?
— Что мне надо, я сама возьму, и так слишком долго терпела, — заявила она и вновь оседлала меня. — И никакой цикламен с вами не сравнится… Цветочек вы мой алый…
— Подождите, — выдохнул я. — Распустите волосы.
— Что?
— Я хочу… смотреть… на ваши распущенные волосы…
В лунном свете я видел, как она недоверчиво выгнула бровь, но послушно отвела руку назад и стянула ленту. Волосы скользнули по ее плечам тягучей золотой волной, и в груди сделалось тесно.
— Теперь приспустите рубашку с плеча, — хрипло приказал я.
— А я смотрю, вы вошли… во вкус…
Рубашка обнажила пленительную хрупкость плеча.
— Теперь второе… ниже… Расстегните верхнюю пуговицу… еще одну…
Безумица нетерпеливо поерзала. Символ отозвался болью. Мне казалось, что в темноте я отчетливо вижу очертания священной бесконечности меж двух вздымающихся полных грудей. Темные вершины сосков просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, опьяняя сознание.
— Облизните губы… — выдохнул я.
Казалось, ее глаза мерцали в темноте, когда она подчинилась, заворожено глядя на меня.
— Поцелуйте меня…
Я шел по очень тонкой грани, чувствуя, как отзывается священная бесконечность на груди, когда безумица прильнула ко мне в жадном поцелуе, приоткрывая рот и впуская меня. Я чуть сильнее надавил языком, вызывая у нее приглушенное оханье, овладевая и подавляя… чтобы потом выдохнуть ей в рот требовательное:
— А теперь развяжите мне руки…
Не прерывая поцелуя, Хриз послушно потянулась к веревкам, взялась за узел и… Я замер, а она хрипловато рассмеялась:
— Хорошая попытка… очень хорошая…
— Развяжите!
Я тянулся сознанием к пылающей бесконечности на ее груди, чувствуя пульсирующую мощь. Она моя, я почувствовал ее отклик! Почему же я не могу ее направить? Ведь почти получилось!..
— Вы смогли меня поразить… — она хрипло рассмеялась, запрокинув голову и обнажая молочно-белое горло. — Надо признать, даже меня переплюнули… Это ж надо было… такого наворотить с Еженией… Феерично…
— Если сейчас же не развяжете, клянусь, поймаю и с лихвой верну все унижения! — разозлился я. — Слышите? Отдеру так, что места живого не останется!
Хриз склонила голову набок и недоверчиво уставилась на меня, потом с сожалением покачала головой:
— Вы только обещать и можете… А как до дела доходит, приходится самой, все самой…
Казалось, время остановилось в нескончаемой пытке. Хриз льнула ко мне, судорожно извивалась, стонала и всхлипывала, похожая на безжалостно пришпиленную бабочку, которая отчаянно трепыхается и бьется взлететь, но вместо этого еще больше насаживает себя. Разрушительная страсть оборачивалась исступлением и диким слиянием тел. Лицо безумицы, полное отчаяния и напряжения, заставляло меня мучительно замирать, но инстинктивный зов гнал вперед, невзирая на полные боли глаза. А потом она вскрикивала, замирала и наваливалась, цепляясь за меня, словно утопающая, а волна сладострастия догоняла ее, разбивала в щепки ее сознание, выгибала дугой ее тело, даря мне ощущение блаженной муки и стыдливого ликования… А затем все начиналось снова, как будто она хотела выпить меня целиком — нежное и одновременно чудовищное наступление, бешеное биение тока крови, снаружи на ее шее под моими губами и глубоко внутри лона под моими толчками, прерывистое дыхание, солоноватые поцелуи, всхлипывания, приглушенные стоны. И отклик символа, который становился все сильнее и мощнее, пока, глядя на мокрые полоски от слез на ее лице и расширенные зрачки, я вдруг не понял, что…
