Узнав, что министр предполагает назначить меня членом суда в Саратове, А. В. Филиппов лично ходатайствовал перед Муравьевым об оставлении меня в Самаре, где предвиделась вакансия члена окружного суда, причем Филиппов сказал, что избрание меня окружным судом вполне обеспечено. Муравьев на назначение мое в Самаре не соглашался, сказав, что удобнее будет, если я уеду оттуда.
7 января 1904 года я получил телеграмму от Чаплина о моем назначении членом суда в Саратове. Надо было подчиниться. Как обыкновенно бывает в таких случаях, начались проводы, речи, и, наконец, после двадцатисемилетней жизни в Самаре, мы ее оставили.
Расставаясь в воспоминаниях с Самарой, мне хотелось бы упомянуть о наших близких друзьях, о целом ряде интересных лиц, о кристаллически чистом покойном Алексее Ивановиче Самойлове284, милом Константине Павловиче Молгачеве285, так трагически кончившем свою жизнь докторе С. О. Ярошевском, докторе Капелянском, докторе Крылове, впоследствии члене Государственной Думы286, интересной Александре Леонтьевне Бостром (по первому мужу графине Толстой, урожденной Тургеневой)287, матери писателя графа Алексея Николаевича Толстого, да и о самом Алексее Николаевиче, который часто, будучи подростком, гостил у нас в Самаре.
Самарский уезд, в особенности его северная часть, крайне интересен в этнографическом отношении; население в нем самое пестрое: русские, немцы-лютеране, чуваши, мордва и татары. Еще был один элемент, однодворцы, так называемые панки, то есть потомки обедневших дворян, которым правительство отвело землю в Самарском уезде. Эти панки сами обрабатывали землю, жили крестьянской жизнью, и некоторые из них даже были неграмотны, но носили древние, родовитые фамилии: Шаховские, Черкасские, Трубецкие, Ромодановские и так далее. Мужчины большею частью теряли свой дворянский облик, среди женщин же часто попадались лица, свидетельствовавшие о расе и дворянском происхождении.
Панки пользовались правом участия в дворянских выборах. Жаждавшие пробраться в предводители дворянства (например граф Николай Александрович Толстой, отец нынешнего писателя Алексея Николаевича). Ко дню дворянских выборов посылали за ними лошадей, привозили их в Самару, наряжали во взятые напрокат фраки, в которых те торжественно являлись в дворянское собрание, голосовали за кого велели, угощались. Потом, по окончании собрания, фраки с них снимались и отдавались обратно, а панки отсылались домой.
Они жили в моем участке. Я часто с ними сталкивался, так как они пользовались еще одной, довольно печальной, льготой. За малейшую кражу, мошенничество, хотя бы на сумму одного рубля, они имели честь судиться высоким судом присяжных заседателей и подвергались бóльшим наказаниям, чем простые смертные, судившиеся в волостном суде.
Как я сказал, Самарский уезд был очень пестр в этнографическом отношении, но такое же разнообразие было и в религиозной массе, много сект, начиная со старообрядцев и кончая хлыстовщиной. Были даже огнепоклонники среди чувашей. Последние официально, по принуждению, считались православными, их заставляли строить церкви, содержать духовенство; но искренно они поклонялись своим богам. Добродушный, крайне темный, забитый народ жил в буквально темных помещениях, так как топили их «по-черному»: дым не выходил из трубы, а шел прямо в избу, отчего почти все чуваши страдали глазами. Они пуще всего боялись власти и кокард. Слово «чиновник» приводило их в трепет. Этому способствовали всё старое чиновничество, полиция прежних времен. Заседатели судов неимоверно их обирали.
Когда я в первый раз приехал в село Кошки Самарского уезда, то о бывшем самарском исправнике рассказывали массу анекдотов и, между прочим, один действительно произошедший факт. Проигравшись в карты и нуждаясь сильно в деньгах, этот исправник отправился в большое чувашское село. Предварительно послал туда, на двух лошадях, большой столб. Столб привезли ночью и свалили на площади. Утром чуваши узнали об этом и о том, что исправник собирается к ним. Стали гадать: для чего, мол, этот столб? Одни говорили, что будут подвешивать неаккуратных плательщиков податей, другие – что будут произведены обыски, найдут богов и развесят их на этом столбе.
Когда исправник приехал, чуваши поднесли ему, собрав, порядочную сумму денег, и он уехал. Оказалось, что в селе должен был быть базар, и к этому столбу имелось в виду приделать весы и меры.
Интересная черта, – желая кому-нибудь отомстить, чуваши вешались у него на воротах, считая, что этим они причиняют неприятелю самые тяжкие страдания: начнется таскание в полицию, по судам, а это медленное истязание, по их мнению, куда тяжелее смерти.
Начали они относиться с доверием к новым судебным деятелям еще задолго до моего приезда. Они рады были, когда дело уходило от полиции и поступало к «следующему» (так они называли судебного следователя). Многолетнее знакомство мое с чувашским народом дало мне возможность видеть все его хорошие черты, и еще раз я пришел к заключению, что нет плохих народов, что у каждого народа есть хорошие и плохие качества, что всё дурное не зависит от народа, а прививается ему всей его историей и разными государственными институтами.
Противоположность чувашам составляли немцы-меннониты288Переселенные при Екатерине II, они получили по большому наделу земли, обзавелись хорошим инвентарем, строили дома с черепичными крышами и удобными конюшнями, причем последние помещались под одной крышей с домом. Держали они себя с большим достоинством, власть признавали, но сама власть чувствовала, что с меннонитами нужно говорить по-человечески. Колонии меннонитов – Александрталь, Ниденталь и другие289 – расположены были между Бормой с мордовско-русским населением и большим торговым селом Кошки с русским населением. Борма и Кошки поражали своей грязью, соломенными крышами; но как только начинаешь приближаться к немецким колониям, чувствуется, что едешь в какой-то другой мир. Кончаются русские селения со своими мазанками или разваливающимися избами. Кончаются кое-как вспаханные поля, начинаются сады, огороды, громадные дома и хорошо одетый и обутый народ.
Присяги они на судах не принимали, а ограничивались подачей руки председателю и словами: «Покажу правду».
Замечательно, что, несмотря на почти столетнее пребывание в России, они никакого влияния на соседей не имели, а между тем, по мысли Екатерины II, они-то должны были быть культуртрегерами290 этого края.
Работниками у них были татары из соседних селений. Эти татары часто наводили конокрадов татар же, и те уводили от меннонитов лучших лошадей. Рядом с хорошими чертами у меннонитов, как у ярых собственников, была жестокость. Иногда возникали дела о пытках, учиненных ими над заподозренными в краже татарами.
Интересная психологическая черта: будучи ярыми собственниками – в особенности когда дело касалось кражи лошадей, – они свои принципы ставили выше всего. Помню характерный случай. У колониста Эро украли пять самых лучших его лошадей, чем нанесли страшный вред его хозяйству. Эро от кого-то узнал, кто совершил эту кражу, но так как он дал слово лицу, сообщившему ему эти сведения, никому об этом не рассказывать и не выдавать его, то на все мои вопросы отвечал, что ничего не может сказать, потому что дал слово. Так он виновных и не выдал, и дело за необнаружением виновных было прекращено. Впоследствии я узнал, что татары, узнавшие этих лошадей, пригнали ему двух измученных, отощавших, а остальные, самые лучшие, так и пропали.
Александр Степанович Пругавин знакомился с этими меннонитами и много беседовал с ними. Приезжая в какое-нибудь село, он отыскивал сектантов.
