За несколько десятилетий деятельности на государственной службе в Российской империи, Тейтель прошел путь от восторженного молодого юриста-реформатора до члена окружного суда, всё больше разочаровывающегося, под растущим влиянием великорусского национализма и государственной реакции, в эффективности судопроизводства. В середине 1914-го года, в письме к известному адвокату Анатолию Кони, он восхищался уважением адресата к судебным уставам 1864 года и констатировал: «Тяжело работать в настоящее время, тяжело видеть, как к чистому творению чаще и чаще подходят с грязными руками!»25.
На страницах своих мемуаров Тейтель отразил жизнь царской России пореформенной эпохи, дав характеристики разных сословий общества, представителей многих национальностей и религий – евреев, татар, русских, чувашей, немцев, поляков, – тех, с кем он сталкивался по службе или в своей общественной деятельности, он представил портреты исторических личностей и показал особенности российского судопроизводства, а также дал примеры судебных расследований. Воспоминания Тейтеля представляют интересный документальный материал для современных исследователей российской истории26 . Публикация полного текста мемуаров Я. Л. Тейтеля на страницах этого издания сделает их впервые доступными и широкому кругу читателей.
Уже в эмиграции Тейтель отметил: «Именно моя работа, как судьи, укрепила мои силы для борьбы за лучшее положение человека. Долгий опыт многих десятилетий говорит мне, что нет душ совершенно погасших. Божья искра таится на дне самой преступной души и может разгореться светлым огнем, если раздуть ее вниманием и любовью»27Эта его гуманистическая позиция, типичная для русской и еврейской интеллигенции второй половины девятнадцатого века, объединяла в себе традиции Николая Добролюбова, Николая Некрасова, Николая Чернышевского, Льва Толстого. С Толстым Тейтеля сближало общее видение трагического положения заключенных и чиновничьего мира, лишенного человеколюбия. Как и Толстой, он считал, что врожденных преступников не бывает, преступниками делает людей жизнь. Но Тейтелю были чужды толстовский риторизм28, толстовская позиция «непротивления злу» и неприятия суда и законов29Он верил в необходимость как просвещения малообразованных слоев общества, так и совершенствования судопроизводства. Не случайно, выступая в середине 1920-х в защиту обездоленных беженцев в Берлине, Тейтель выразил свое мнение в статье, озаглавленной «Нельзя молчать»30 по аналогии с толстовским призывом «Не могу молчать!» (1908) против смертельной казни и жестокости, сравнив бесправие беженства с угрозой смертной казни. Он отметил, что отсутствие гражданских прав столь же гибельно для человека и столь же противоречит нормам общественной морали. В профессиональной и общественной деятельности определяющим для Тейтеля было его природное стремление к справедливости: для подследственных или преступников, беженцев или жертв погромов, иудеев или толстовцев – для всех и каждого. Он был тонким психологом и умел говорить просто, но впечатляюще, так, что «между ним и присяжными заседателями протягивалась какая-то невидимая нить»31.
Тейтель был следователем особого типа: и следователем, и защитником в одном лице. Подследственные не имели тогда права на защиту на этапе предварительного следствия, но Тейтель становился их защитником, по убеждению и по призванию сердца, поскольку не мог допустить осуждения невиновного32Именно потому, получив в 1877 году перевод по службе в Саратов, он отказался от должности следователя по гражданским делам, определяя эти дела как лотереи влияний, чинов и денег. Тейтель предпочел уголовное судопроизводство, где значение доказательной базы было намного существеннее, а возможностей участвовать в драме человеческих поступков и отношений – намного больше.
Свои воспоминания Яков Тейтель начал обращением к читателю, в котором особого внимания заслуживает скромное признание автора: «Большими делами я не занимался. Всю жизнь я и жена оказывали людям мелкие услуги, приходя на помощь, по мере сил, обращавшимся к нам в трудную минуту их жизни»33Сегодня «теория больших и малых дел» практически забыта. В реакционные 1880-е годы она была выдвинута на страницах столичной либерально-народнической газеты «Неделя» публицистами П. А. Гайдебуровым, С. Н. Южаковым, С. Н. Кривенко, с которыми Тейтель дружил. Она стала призывом для лучших сынов и дочерей России, которые увидели в «малых делах» путь преобразования жизни страны и преодоления пропасти, отделяющей просвещенное меньшинство от народа. Их тихая работа помощи подготовила в годы реакции мощный поток добрых начинаний и истинного подвижничества во всех слоях общества. Такие активисты становились на местах незаурядными общественниками и посредниками между Петербургом, Москвой и провинцией. Тейтель помогал и публицистам, и их читателям: первых он снабжал новыми темами и идеями, вторым содействовал в воплощении этих идей, стоя на защите их прав и свобод.
Генрих Слиозберг вспоминал Якова Тейтеля 1890-х годов, как ставшего «как бы своим» и в Петербурге, и в Москве: «Приезжал он с большим портфелем бумаг, т<о> е<сть> разных челобитен, прошений, писем… Тейтель и его жена, пешком и на трамваях, носились по столицам, торопились на приемные часы и исполняли поручения… Эти короткие побывки в Москве и Петербурге <…> давали возможность Тейтелю запасаться новыми силами. Он освежался, заводил новые связи, которыми он никогда не пользовался для себя лично»34.
С писателем Николаем Гариным-Михайловским, «рыцарем духа», как его называл Сергей Елпатьевский, близкий друг и врач А. П. Чехова, Тейтель дружил и сотрудничал многие годы. «Его глаза и сердце были обращены вперед, к светлому демократическому будущему России <…>. При том <он был> мечтатель с необыкновенной фантазией и необыкновенно быстро реализировавший свои мечты, не знавший и не признававший препятствий к немедленному <их> осуществлению, как бы ни фантастичны казались они»35, – эту характеристику Гарина-Михайловского в полной мере можно было бы отнести и к самому Тейтелю, энергичность которого стала легендарной. Оба они, и Гарин-Михайловский, и Тейтель, всегда искренние, всегда правдивые, были типичными представителями либеральной интеллигенции, максималистами, энтузиастами, страстными к жизни и ко всему передовому.
У Тейтеля была безошибочная интуиция на талантливых и интересных людей: он всегда умел их находить, им помогать и годами с ними дружить, как в России, так и в эмиграции. Его интересовали личности неординарные, яркие: исследователь Центральной Азии и Сибири Григорий Потанин, устроитель крестьянского кумысного курорта в Самарской губернии Алексей Бибиков, врач-психиатр Осип Фельдман, один из первых в России, кто стал проводить публичные сеансы гипноза и применять свои способности в следственной практике. В альбоме психиатра Фельдмана, содержащем сотни фотографий и автографов известных россиян, можно увидеть фотопортрет Тейтеля 1900 г. и прочесть слова его жизненного кредо: «Так как золотой век космополитизма не скоро наступит, то считаю своим долгом бороться за права своего народа. Это мне не мешает любить все человечество и своими друзьями иметь лучших людей других национальностей…»36.
Где бы Тейтель ни жил – в Самаре или в Ницце, в российских или европейских, провинциальных или столичных городах, – он одинаково неутомимо создавал свои клубы талантливых и достойнейших людей, его жилища заполнялись теми, кто искал у него помощи или общения. По вечерам у него собирались десятки, а иногда и сотни гостей. Назывались эти собрания то «журфиксами», то «ассамблеями», то «огоньками». В них участвовали актеры и литераторы, чиновники и вольнодумствующие, богатое купечество и земская интеллигенция, священники и раввины, ученые, военные и врачи, путешественники и политические ссыльные, поэты и коммерсанты. На еврейскую Пасху у Тейтеля за одним столом собирались и русские, и евреи. Тейтель был энергичным организатором этих встреч, зазывая всех знакомых и малознакомых гостей на «новости из Питера» или на модного писателя, на обсуждение последней премьеры или идейных вопросов. Пресса отмечала, например, что «жить в Самаре и не знать Я<кова> Л<ьвовича> Тейтеля – всё равно, что жить в Риме и не видать папы»37В кругу самарских гостей Тейте-ля были Максим Горький и молодой Владимир Ульянов (Ленин), этнограф Александр Пругавин и прозаик Евгений Чириков. Тейтель был дружен с публицистами Василием Чешихиным, Николаем Ашешовым, с прозаиками Глебом Успенским, Николаем Златовратским, с переводчиком Гете и Шиллера Петром Вейнбергом, встречался в Ялте с Антоном Чеховым, был знаком с философами Владимиром Соловьевым, Василием Розановым и Львом Шестовым. Его привлекала не только русская творческая интеллигенция, но и популярные в те годы еврейские авторы: он переписывался и встречался с такими известными поэтами и писателями, как Шимон Фруг, Ицхак Перец, Хаим Бялик, Шолом Аш, Шолом Алейхем. В годы беженской жизни Тейтеля среди его друзей также были писатели, поэты, публицисты, драматурги – в Берлине, Париже, Ницце: Августа Даманская38, Владимир Бурцев, Михаил Осоргин, Василий Немирович-Данченко, Александр Буров, Александр Гидо-ни, Яков Юделевский, поэты Илья Британ, Леон Мунштейн (Лоло), другие.
