Эту весьма своеобразную особенность подтверждает и следующее удивительное наблюдение: речь идет о постепенном формировании словарного запаса – общего для различных пациентов, с которыми работает один и тот же ассистент. Сразу хочется сказать, что на самом деле все исходит от самого ассистента, но, посмотрев, как формируется и развивается этот кладезь слов, мы, наверное, тотчас отбросим такую мысль. На самом деле каждый раз речь идет о словах, употребление которых немного странно, но тем не менее возможно, если, конечно, смысл не утрачивается, но сохраняется на каком-то пределе и нередко в несколько параллельном измерении. Например, ребенок, который с каждым днем все быстрее набирает текст на клавиатуре, однажды пишет: «Я могу миллиметрировать себя, я хочу говорить как можно быстрее». Анна-Маргарита говорит ему, что в данном случае лучше подходит слово «хронометрировать». Но через несколько дней одна маленькая девочка снова использует глагол «миллиметрировать» вместо более уместного «отмеривать». Потом еще одна пишет: «Мама миллиметрирует дни, она больна» (ясно, что в нормальной речи здесь надо было бы сказать, что «мама считает дни»). Анна-Маргарита приводит другие случаи употребления глагола «миллиметрировать», а также упоминает о многих других, несколько неправильных и неуклюжих словах. Понятно, что их выбор (в какой-то мере ограниченный) не может определяться ассистентом. По-видимому, когда такое слово появляется в его памяти, оно там становится как бы «на виду», и поэтому другие пациенты с готовностью останавливают на нем свой выбор. У этих слов разная судьба: одни на какое-то время ставшие «модными», вскоре забываются, а другие существуют относительно долго (19).

Когда Анна-Маргарита поняла, что она сама может печатать на клавиатуре все то, что выходит из подсознания ее пациентов, в «психофании» наметился новый этап развития. Уловив момент, когда его сын Жереми с увлечением смотрел по телевизору футбольный матч, она подошла к нему со своим компьютером и взяла за руку. «Он не обращал внимание на то, что печатал», – рассказывала она позднее. Чтобы не мешать ему, она убрала звуковой сигнал, которым сопровождается нажатие клавиш. Когда ему надоело двигать рукой, чтобы нажимать клавиши, «я, как говорится, пустила клавиатуру вплавь, подставляя ту или иную клавишу под его неподвижный палец. И тут я подумала: “Откуда я знаю, на какую букву он хочет нажать?”. Усмехнувшись, он заявил, что ему надоело давить на клавиши и что лучше мне делать это совсем одной. Тогда я отпустила его руку и отошла в сторону, не переставая собственным пальцем набивать на клавиатуру то, что он думал».

«Ну, уж это слишком!» – наверняка подумает читатель. Ведь это уже телепатия. Я тоже так считаю, да и сама Анна-Маргарита не стала бы этого отрицать. Но все дело в том, что это телепатическое общение совершается не на уровне сознания: оно как бы водит по клавиатуре пальцем ассистента, который не знает заранее, на какую клавишу нажмет. Вот почему и здесь появляется тот же странный язык, с которым мы столкнулись при обычной «облегченной коммуникации», и сейчас вы в этом убедитесь.

Спустя какое-то время к Анне-Маргарите привели (а точнее говоря принесли) малыша, которому было всего семнадцать месяцев. Ребенок страдал генетическим заболеванием, которое почти не поддавалось лечению. Все тело было покрыто зловонными кровавыми пузырями. Руки и ноги перебинтованы. Он даже не мог коснуться ногами пола – было очень больно. Видя все происходящее, Анна-Маргарита объяснила родителям, что именно она собирается делать, и они, доведенные до полного отчаяния, согласились на все. Она начинает странный разговор с ребенком: говорит ему вполне нормально, а он отвечает телепатически – через клавиатуру, которой даже не касается. Вот этот диалог:

«Я мечтаю быть свободными пальцами, слезы вызванные… меня оборудовали перчатками. Никто не знает, храбры ли отец и мать пузырем [слово «пузырь» употребил другой ребенок: так он назвал живот беременной женщины. Отсюда – его второе употребление согласно психологическому механизму «дежа вю»]. Мы кроль неудавшейся жизни [здесь – опять согласно упомянутому психологическому механизму – «кролем» здесь обозначается плавание в амниотической жидкости].

– Кого ты подразумеваешь под словом “мы”?

– Веревка жизни [имеется в виду пуповина] заставляет течь слезы, потому что брат жизни уничтожен волей умереть.

– У тебя был брат-близнец?».

Мать подтвердила, что, вероятно, был мертвый близнец. Кроме того, она сказала, что во время беременности у нее были серьезные проблемы с мужем, и как-то в минуту гнева она прокричала, что желает болезни своему ребенку. Потом у нее было тяжелое чувство вины, а что касается отца, то у того тоже выявились вполне определенные депрессивные тенденции» (20).

Все это, наверное, позволяет лучше понять, каким образом стал возможным следующий эксперимент: однажды опытных ассистентов (их было около двадцати) попросили прочитать мысли одного из них, и хотя все набранные ими тексты отличались друг от друга в словах, многое тем не менее совпадало (21). По-видимому, все протекало согласно принятой гипотезе: эмоции, исходящие от пациента, на невербальном уровне улавливаются ассистентами и потом выражаются в тех словах, которые свойственны тому или иному ассистенту.

А потом случилось еще одно необычное событие. Когда аутист Пьер познакомился с Анной-Маргаритой, ему было уже тридцать пять лет. Он любил присутствовать на некоторых сеансах «облегченной коммуникации»: брал руки молодых пациентов и внимательно их рассматривал, словно приглашая (так он сам говорил) к телепатическому диалогу. Постепенно привыкнув к этому, Маргарита сразу обратила внимание на то, что он их успокаивает. Он очень хотел помочь своим братьям-аутистам в тех испытаниях, с которыми они сталкивались. Постепенно у них сложилась удивительная телепатическая взаимосвязь, а потом – когда он жил в Британии – он даже позвонил Маргарите, чтобы сказать, что чувствует присутствие того или другого аутиста прямо у нее в кабинете, в Сюрене, – как раз в тот момент, когда она занимается с ними. Он стал на расстоянии принимать участие в этом процессе, и (в соответствии с тем психологическим механизмом, который срабатывал, когда у всех аутистов, общавшихся с ассистентом в одно и то же время, формировался общий словарный запас) постепенно все маленькие пациенты, с которыми занималась Маргарита, стали знать его имя и говорить ему о помощи, которую от него получают (причем даже те, которым она никогда о нем не говорила). Один из них напечатал: «Превращая смерть аутиста в жизнь, он формирует жизнь». Или еще: «У него спасательный жилет»; «договорись с ним, чтобы помочь мне расти»; «дорога очень красива, если я живу с ним». Он писал им письма, и дети отвечали ему через Анну-Маргариту. Когда в 1997 году Пьер погиб под колесами какого-то лихача, Маргарита не сообщила об этом своим маленьким аутистам, но они несколько месяцев говорили только о нем (22). «Кажется, что на каком-то уровне, – приходит к выводу Анна-Маргарита, – все мы “проросли” друг в друга» (23).

Из сказанного видно, что психофания не знает языкового барьера. Я понимаю: ко всему, о чем я собираюсь рассказать, читатель отнесется с некоторым недоверием, и тем не менее начнем. Когда Анна-Маргарита узнала, что в Израиле благодаря определенным методикам слепые умеют печатать на клавиатуре, а однажды пациент даже напечатал текст на языке своего ассистента, а именно на венгерском, которого он совершенно не знал, она стала паковать чемоданы, готовясь к отъезду в эту страну.

В первый же день, оказавшись в школе для аутистов, она обратила внимание на «подростка, который, врываясь на кухню, жадно проглатывал целую кучу приготовленных для него бутербродов. Расправившись с ними, он начинал искать чужие сумки, стремясь съесть буквально все, что было в пределах досягаемости». Расспросив о нем, Анна-Маргарита узнала, что зовут его Нати, что он уже привык к сеансам «облегченной коммуникации», но французского языка не знает. Подойдя к нему со своим ноутбуком, она ласково взяла его за руку. Он не противился и напечатал на клавиатуре: «Мама позади болезней и кутежей». Трудно предположить, что он мог печатать на французском языке, которого не знал, но нельзя допустить и того, что Анна-Маргарита сама почему-то решила употребить это несколько устаревшее и слишком литературное слово – «кутежи». Дальше следовало: «Мама не пьет ни черного кофе, ни кофе с молоком… Нати ничего не ест дома… Я хотел бы остаться с мамой, чтобы убаюкать ее в моем сердце».