Несмотря на разгром фашистов под Сталинградом, а затем и под Курском, до победы было еще далеко, так что основной задачей советских дипломатов было информирование египтян об успехах Красной Армии, героизме советского народа и преступлениях фашистов на оккупированных территориях.

В начале 1944 года в Египте был создан общественный Фонд помощи гражданскому населению СССР. Инициатором создания фонда была русская женщина, дочь эмигрировавшего из России после революции крупного коммерсанта Ирина Овчинникова. Успех этого начинания во многом определил ее высокий социальный статус: Ирина была замужем за греческим принцем Петром, двоюродным братом короля Георга II. Возглавил фонд бывший премьер-министр Шериф Сабри. В правление вошли министр финансов, губернатор Каира, приближенные короля, а его пресс-атташе был знаменитый писатель Таха Хусейн. «Как и от других благотворительных фондов, существенной материальной помощи от Египетского фонда ожидать не приходилось, – писал в своих мемуарах Николай Новиков, – но его политического значения недооценивать не следовало. Он мог стать новым звеном в цепи различных мероприятий, которые способствовали бы укреплению симпатий египетской общественности к Советскому Союзу»38.

Кампания по сбору средств началась показом 15 мая 1944 года в каирском кинотеатре «Опера» документального фильма «Сталинград». На просмотре присутствовал весь цвет египетской политической элиты во главе с королем Фаруком. На собранные средства фонд приобрел и отправил в СССР 4391 пару обуви для сирот Сталинграда. В свою очередь правительство Египта передало в советскую миссию чек на сумму 1000 ег. фунтов для приобретения необходимых вещей для детей Сталинграда39.

По мере приближения окончания войны в Египте стало расти движение за подлинную независимость страны. Отражая эти настроения, глава правительства Наххас-паша выступил 26 августа 1944 года с большой речью, в которой потребовал аннулирования неравноправного англо-египетского договора 1936 года и вывода английских войск из долины Нила. Речь вызвала резкое недовольство английских властей, добившихся от короля роспуска кабинета Наххас-паши. 8 октября премьер-министром был назначен правый деятель Ахмед Махир.

С этого времени египетско-советские отношения стали портиться. Это отразило позицию не только нового правительства, но и союзников СССР по антигитлеровской коалиции. «Страх и подозрение в отношении России так велики, – писал 17 февраля 1945 года американский журнал «Коллиерз», – что иной раз невольно возникает вопрос: с кем мы воюем – с Германией или с СССР?»40

Назревавшие перемены в международной атмосфере сказались и на настроениях правящих кругов Египта, тесно связанных с Западом. «В августе [1945 года] в арабских газетах [Египта] не было опубликовано ни одной положительной статьи о Советском Союзе», – говорилось в обзоре прессы, составленном советской дипломатической миссией в Каире41. А меньше чем через год, 5 марта 1946 года, печально знаменитая речь британского премьера Уинстона Черчилля в американском городе Фултон стала сигналом к началу «холодной войны» между Западом и СССР. Египетская монархия, естественно, приняла сторону Запада.

Главным направлением в деятельности миссии вплоть до революции 1952 года, а также в первые годы после революции, было налаживание культурных связей, благодаря которым можно было бы рассказать и о героической победе советского народа над немецко-фашистскими захватчиками, и о советской действительности. Да и собственно нашу культуру из-за отсутствия более чем четверти века межгосударственных отношений в Египте практически не знали. Хотя в русской эмигрантской общине были и музыканты, и деятели культуры и искусства, и ученые, число их было невелико, и знакомы с их творчеством были немногие, причем в основном не собственно египтяне, а осевшие в стране европейцы. Так что появление в Египте нашего диппредставительства давало возможность познакомиться с Советским Союзом.

25 декабря (1943 года. – В. Б.) запоздалая церемония вручения верительных грамот наконец состоялась42.

В одиннадцать часов утра в посольство прибыл придворный фотограф. Ему поручили заснять перипетии церемонии во всех ее этапах – от стен посольства до подъезда дворца Абдин. Начал он с того, что попросил разрешения сфотографировать меня в моем рабочем кабинете. И вот первый снимок запечатлел меня в расшитом золотом парадном мундире, который я надел, чтобы ехать во дворец, за письменным столом, с авторучкой в руке, выдавая тем самым явную инсценировку: кто же садится за рабочий стол в парадном мундире? Для второго снимка назойливый фотограф упросил меня позировать уже в гостиной вместе с нашими дипломатическими сотрудниками, которые должны были сопровождать меня на прием. За отсутствием парадных мундиров (в Москве они не успели обзавестись ими) советник Д. С. Солод, второй секретарь А. Ф. Султанов и третий секретарь Н. Г. Харламов были облачены во взятые напрокат фраки, белые жилеты, туго накрахмаленные манишки и лоснящиеся цилиндры.

А потом он нащелкал длинную серию снимков, на которых наряду с нами фигурировало уже множество других персонажей.

В одиннадцать часов в посольство пожаловал обер-камергер короля Исмаил Теймур-бей – в роскошной ветхозаветной колымаге, запряженной четверкой вороных, с узорчатыми попонами на их гладких боках. За первой колымагой подъехала вторая, ее родная сестра. Обер-камергер был в раззолоченном сюртуке с золоченым поясом, при шпаге, на груди у него сверкали семь орденов, по большей части в форме крупных звезд. Усадив высокого посетителя на диван в гостиной, я завязал с ним беседу. Времени у нас хватало – представляться королю я должен был ровно в полдень. Затем, после того как я представил Теймур-бею наших дипломатов, мы тронулись в путь.

В первую из парадных колымаг сели мы с обер-камергером, в другую – Солод, Султанов и Харламов. На высоченных козлах обеих колымаг восседали расфранченные на восточный манер кучера, на запятках стояли по два лакея в таких же, как у кучеров, франтоватых ливреях.

Любопытное зрелище, должно быть, представлял наш кортеж со стороны: ни дать ни взять постановочный ансамбль из какого-нибудь кинофильма на сюжет из арабских сказок. Антураж тоже как будто был во многом заимствован из той же постановки. Весь путь от посольства до самого дворца – прекрасно асфальтированные проспекты, площади и мосты – покрывал насыпанный с утра плотный слой золотистого песка, мягко хрустевшего под колесами карет и копытами лошадей. Неожиданное дорожное покрытие было очевидным пережитком тех далеких лет, когда улицы арабских столиц еще не ведали мостовых и когда песок избавлял знатного гостя халифа или эмира от риска застрять в вязкой уличной грязи. Но не только песок напоминал об этом прошлом. По обе стороны передней кареты бежало по двое глашатаев в желтых камзолах и белых шароварах. Они поминутно оповещали толпившихся на тротуарах прохожих о том, кого, куда и зачем везет королевская колымага.

Когда обе кареты тронулись от посольства, следом за нами двинулся почетный эскорт – отряд конной королевской гвардии с саблями наголо.

По дороге я то и дело поглядывал в окошко кареты и всюду видел скопившиеся на тротуарах густые толпы зрителей. Они бурно приветствовали нас возгласами и аплодисментами, бросали в воздух фески, махали руками, платками. Кстати сказать, о смысле церемонии они отлично знали и без опереточных глашатаев: еще накануне о ней сообщали все газеты и радио.

В такой атмосфере, которую можно было без преувеличения назвать праздничной, мы проехали через окраинную и центральную часть Каира до Абдинской площади, где за литой чугунной оградой возвышался королевский дворец. При нашем въезде в широко распахнутые ворота дворца выстроившийся за оградой военный духовой оркестр грянул бравурный марш. Кареты медленно проследовали вдоль почетного караула – пешей гвардии в темно-красных мундирах, малиновых фесках и белых гетрах. Перед строем солдат стояли знаменосец с высоко поднятым знаменем и два офицера с обнаженными, тонкими, словно фехтовальные рапиры, шпагами. Когда кареты приблизились к главному подъезду и все их пассажиры вышли наружу, оркестр заиграл египетский национальный гимн, а затем государственный гимн Советского Союза – тогда это был еще «Интернационал».