Но все рано или поздно кончается. Ветер с востока прогнал чёрный дым, больные в Храме Творца поправились или умерли, исчезли белые палатки с его площади и внутреннего двора. Опасность миновала. Но отчего-то казалось Горану, что странная тень, похожая на дым погребальных костров, так и осталась висеть над притихшим городом. Он велел удвоить патрули и, не жалея ни себя, ни своих людей, чаще положенного лично нёс ночную стражу. И вроде бы нарочно не старался, а всякий раз путь его патруля проходил мимо золочёных ворот дворца Алвейрнов, тёмного и безмолвного, спящего, но не мирно, а настороженно и чутко, как солдат в походе.
Лето подходило к излому, приближался праздник Матери Тьмы, после которого дни становились короче, а ночи — длиннее. Мирно жужжали в саду пчелы, и за окном ночной горницы заливался соловей. Горан подолгу не мог уснуть, лежал, вслушиваясь в птичьи трели в темноте, в звуки спящего дома, и думал об убитых тёмных магах, о слухах об их злодеяниях, о женщине с младенцем на руках и о другой, превращённой им в дымный факел. Но чаще всего думал он о Высоком маге Ольгерде, о том, как вышел он из дома, пряча за спиной дрожащие руки, как пил воду из его фляги, блаженно прикрыв глаза. Думал Горан о чёрных пушистых ресницах тёмного мага, о его длинных пальцах и о тонкой пряди, выбившейся из небрежного хвоста и повисшей вдоль щеки, будто нарочно обрамляя бледное лицо с высокими скулами. Думал об этом Горан и сам себя не понимал: чего ему больше хочется, смять эти тонкие черты одним ударом кулака или обвести подушечкой большого пальца, осторожно и внимательно повторяя каждый изгиб, чувствуя прохладу гладкой кожи и тепло тихого дыхания? Он спас много жизней, этот тёмный маг, много шлюх, нищих и калек. Этот изнеженный аристократ не видел разницы между спившейся проституткой и почтенной матерью семейства. Когда речь шла о жизни, о долге, может быть, — не видел. Когда вышел он из того дома, на его штанах засохла блевотина, а руки были в крови. Он шатался от усталости и просто хотел пить…
В день Матери Тьмы прогремела над городом летняя гроза, обрушилась яростным ливнем, распорола потемневшее небо ударами огненных хлыстов. Потекли по улицам бурные ручьи, закрутили сорванные с деревьев листья и обломанные ветки, остро и свежо запахло смятой травой и погубленными цветами. К вечеру ливень прекратился, но Милана все одно велела запрячь повозку, чтобы не замарать нарядные одежды, чтоб не шлепать по лужам в шитых шёлком башмаках. Горан решил ехать верхом, не хватало ещё ему, не раненому и не хворому, тащиться с женщинами в повозке. Закат багровым пламенем подпалил тучи, над Аланскими горами небо сияло зарницами, и катился оттуда далёкий утробный рокот, и древний Авендар притих, словно не решаясь праздновать, танцевать и веселиться, когда совсем рядом бушует гнев Творца. В настороженном молчании доехали до Храма. Толпа на площади тоже казалась необычайно тихой, огоньки разноцветных фонариков — робкими и неяркими. Горан помог Милане и девочкам выбраться из повозки, пошёл вперёд, прокладывая путь. На пороге Храма обернулся, увидел, как крепко сжимает жена руки детей, будто боится их потерять. Да и девчонки, такие бойкие, вдруг притихли. Горан улыбнулся им, подмигнул дурашливо, но они лишь уставились на него круглыми блестящими глазами, маленькие испуганные совушки.
В Храме было душно, полутемно и многолюдно. И тишина там была такая же: душная и многолюдная. Горан провел своих девочек на место, причитающееся ему по рангу, слева от жертвенного камня, позади Высоких Дома Света, но не слишком далеко. Совсем близко, в двух шагах. Мелькнула отрешённая мысль: а станет ли и он когда-нибудь Высоким? Это только на войне и возможно. Впрочем, его век долог. Рано или поздно воинственная Ондова нападёт на них снова, а тогда или битву выиграть, или вражьего воеводу сразить в поединке, или явить чудо доблести, и он — Высокий. Впрочем, последнее нежелательно. Чудо доблести редко кого оставляет в живых, и после такового герой чаще всего становится трупом, а трупы Высокими не бывают. Они все одинаковы. Снова вспомнилось изломанное тело тёмного мальчишки, и Горан постарался прогнать прочь страшное видение. Ведь сколько мертвых перевидал на своём веку, скольких сразил собственной рукой, мог бы и привыкнуть, так нет. Одно дело — в бою и совсем другое — вот так. Но нет, он не станет думать о нем, и о том, повешенном за ноги, и о женщине, что пылала так ярко, — не станет. Ведь праздник, нужно думать о хорошем. Странно, что ночь Матери Тьмы празднуют в середине лета, когда Свет достигает высшей силы. Хотя нет, не странно. Это перелом. Уже следующая ночь будет чуть длиннее этой. Каждую ночь Тьма станет отвоевывать у Света ещё несколько минут, и так будет до самой глухой, самой долгой ночи. И тогда, в зимней стуже, в мертвой кромешной тьме они будут праздновать день Негасимого Света…
Справа от жертвенного камня стояли маги дома Тьмы: впереди Лорд Магистр, за ним — трое Высоких. Горан вгляделся в неподвижные фигуры в одинаковых чёрных мантиях, длинных, до самого пола, с глубокими капюшонами, скрывающими лица. Но своего Высокого он узнал сразу, по росту и осанке, но всего вернее — по тому, как натянулись в груди острые струны, того и гляди — лопнут. От ненависти, а может, и еще от чего. Да нет, от ненависти. Уж больно этот, неподвижный, тёмный, не походил на бледного до синевы, усталого парня, который жадно пил из его фляги. Тот был почти своим, почти что боевым товарищем. Этот же стоял не на другом конце зала, а на противоположенной стороне мироздания. Он был чужим, и далёким, и, может быть, враждебным. Пряталось лицо в тени большого капюшона, загадочно и тревожно блестел на груди драгоценный медальон, а Горану становилось горько, будто его предали, будто забрали у него что-то особое, дорогое ему и нужное.
Полилась приятная, немного печальная музыка, будто с небес, а на самом деле из скрытой от чужого глаза галереи. Горан это знал: сам, будучи ещё учеником мага, помогал кастовать заклятие Пелены. Но люди впечатлялись, вот и Оана с Яниной запрокинули к высокому куполу восторженные мордашки, дурёхи, даже рты пораскрывали, будто птенцы. Горан улыбнулся, глядя на девчонок. Струны в груди немного отпустили.
Появился верховный жрец Творца, почтенный старец Добромысл. За ним в золотистой праздничной робе важно шествовал Архимагус. В благоговейной тишине они подошли к жертвенному камню. Тотчас же к ним присоединились Тёмный Лорд и Светлая Госпожа, будто ночь да день. Протянули над камнем руки, и вспыхнул на гладком граните тонкий узор, кружево из света и тени. Старец Добромысл запел всем известную сагу о том, как Мать Тьма, устав от безмерного одиночества, создала Свет. Как вспыхнули на чёрном небе первые звёзды, и обратила к ним Мать своё счастливое лицо. Как впервые встало над горизонтом яркое светило, а вместе с ним пришёл Свет, сын и возлюбленный, друг и соперник. Как рос он, набирая силу, как обретал собственное сознание, и гордость, и волю. Как пожелал он стать равным, супругом, а не слугой, помощником, подмастерьем. Как Тьма и Свет поделили мир на царства Ночи и Дня, как разлучились навеки, оставив себе лишь короткие свидания в царстве Серых Теней между явью и сном. Как появился Творец, плод их любви, Дитя Света и Тьмы, Отец всего сущего. Это была грустная сага, всем известная история любви и предательства, долга и жертвоприношения. Рядом тихо шмыгнула носом Милана. Горан нашел и тепло сжал её руку.
Песня любви и разлуки все ещё звучала в ясных сумерках, в последние минуты самого длинного дня, когда солнце уже погасло, но ночь ещё не наступила. Казалось Горану, что сладкая грусть короткого свидания Света и Тьмы отравила и его каким-то томительным ожиданием. Ему совсем не хотелось домой, где слуги уже накрыли праздничный стол и украсили горницу венками. Лучше бы пойти куда-нибудь на реку, сесть на песчаной отмели и глядеть, как гаснет в небе вечерняя заря, а на другом берегу все ярче разгораются костры. Только неженатые парни и девушки жгут костры в ночь Тьмы и пьют у огня хмельное, плетут венки, поют и танцуют. Но тёмный, конечно, не пойдёт, хоть и свободный. Это ведь развлечение для черни, не для лордов…
