— Я готова.

Я кивнул, не оборачиваясь. Дождался, пока тьма уляжется под ребрами тугими змеиными кольцами и не будет бросаться в глаза посторонним, особенно алхэ. Только после этого позволил себе взглянуть на нее.

Веспа снова стала девушкой-мальчиком в бесформенных штанах и такой же рубахе. Про таких говорят: свой парень. Вот уж не думал, что когда-нибудь меня будет привлекать нечто подобное. Хотя для алхэ внешность второстепенна, важно нечто другое, от чего ты отогреваешься изнутри.

Можно было уже идти, но для меня остался еще один не проясненный момент.

— Таат сказала, что у тебя оказалась печать моего дома. Не соврала?

— Нет. Я сейчас покажу, — она наклонилась и стала рыться в своей необъятной сумке.

Тоже мне нюхач. Естественно, что печать была не на ней, да и куда можно было бы ее засунуть в том наряде? Надеюсь, эта мысль в головы моим спутникам не пришла. А впрочем, какая разница? Странности в моем поведении с Веспой они, скорее всего, спишут на мою общую ненормальность. Разве что эмпат… Рядом с Талем надо быть теперь в десять раз осторожнее: эмоции — не мысли, их скрыть сложнее.

— Вот, — на раскрытой ладони девушки лежал символ дома Тса, его мужская часть.

Я не был готов к тому, что увидел. Белый круг, принадлежавший моей матери, еще мог каким-нибудь немыслимым образом оказаться на Земле, но черная сердцевина печати, я был совершенно уверен, находилась на шее моего отца, когда Хаос поглотил его. Оттуда нет возврата ни для разумных существ, ни для магических реликвий. Недаром же считалось, что древние и обладающие силами вещи имеют свою волю и даже что-то вроде способности мыслить, и поэтому Хаос так же перерабатывает и высасывает их.

Наверное, лицо у меня было то еще. Веспа быстро вытянула вперед руку.

— Я должна отдать ее тебе?

Я отшатнулся.

— Нет!

Знала бы она о том единственном обряде, при котором женщина держит в руках и отдает мужчине его половину печати… Вот уж, действительно, ирония. Судьба, ну и язвительная ты тварь!

— Пусть остается у тебя. У меня нет права владеть ей.

— А у меня оно что, есть?

— Если бы не было, не лежала бы она сейчас на твоей ладони, уж поверь! — Я с досадой прикусил язык: возможно, не стоило ей этого говорить — лицо сразу стало сосредоточенно-задумчивым. — Может, довольно уже слов? Если мы сейчас не тронемся, до рассвета точно не успеем добраться.

Она оглянулась на тяжелое, ставшее багровым солнце, неотвратимо склоняющееся к горизонту.

— Да, конечно. Я готова.

Я пошел быстрым шагом, но почти сразу пришлось снизить темп, так как Веспа двигалась с трудом: видимо, до сих пор сказывались последствия той дряни, что она влила в себя на Балу.

На самой границе города и океана лепились крохотные тростниковые лачуги. В них, видимо, жили рыбаки. Тут и там сушились перевернутые утлые лодки. Честно говоря, я был удивлен: мне казалось, что на Гонолулу людей, которые промышляли бы не кражами, играми, торговлей и проституцией, не было. Хотя такое, в принципе, невозможно. Любому нужно что-то есть и во что-то одеваться.

Возле одной из хижин мирно дремал пожилой, коричневый от загара, насквозь пропитанный солнцем и морем мужчина. Рядом с ним стояла телега, заваленная доверху драными сетями и прочим мусором. В нее был впряжен серый и печальный зверь (вероятно, конь). Он что-то пережевывал, меланхолично вперясь в вечерние сумерки и находясь, как видно, в полной гармонии со вселенной.

Я взглянул на ковыляющую далеко за моей спиной Веспу. С такой скоростью до врат мы дойдем не раньше рассвета. Решение было принято. Бесшумно приблизившись, я стал разгружать провонявшую тухлой рыбой телегу. К тому моменту, как девушка доползла до меня, я как раз закончил, с трудом сдержав приступ тошноты. Хозяин транспортного средства просыпаться не собирался: судя по нежно прижатой к груди бутылке и блаженной улыбке, он пребывал сейчас в местах гораздо более приятных, чем здешнее.

— Я надеюсь, мы не собираемся ее красть?

— Прости, что?

Веспа взирала на меня с подозрением и недовольством.

— Ты же не отнимешь у бедняка его единственную возможность заработать себе на хлеб?

От абсурда происходящего в первый момент я даже не смог ответить: слова в голове складывались в нецензурную брань.

— Послушай… во-первых, его хлеб — это океан и его обитатели. Вряд ли потеря лошади сумеет его сильно обмелить. А во-вторых, девочка, не кажется ли тебе, что ставить мне какие-то условия не только глупо, но и опасно?

Она упрямо помотала головой.

— Я не ставлю условий, я прошу. Будь на твоем месте Раш или Таат, я бы не заикнулась, смолчала в тряпочку.

— Значит, ты считаешь, что я менее опасен? — На меня напало непреодолимое желание расхохотаться, и лишь волевым усилием удалось его подавить.

— Не в этом дело. Я видела, как ты разговаривал со слугами-людьми, как пощадил этих уродов на пляже. Мне кажется, ты милосерднее прочих высших. У меня это плохо связывается в голове с тем, что я с детства слышала о вашем Доме, но я привыкла доверять своему чутью.

Я шагнул к ней почти вплотную и заговорил шепотом. Очень хотелось поймать ее взгляд, впустить в себя, но делать этого категорически не стоило, поэтому я смотрел поверх ее головы, на горизонт и начинающую мерцать в ночной темноте Сеть.

— Ты заблуждаешься. И заблуждение твое очень опасное. Чем раньше ты от него избавишься, тем лучше. Садись в телегу.

— Но…

— Я сказал, садись, Хаос тебя забери, в телегу.

Она сжалась — не от испуга, а от обиды, и покорно забралась на склизкие доски дна. От нее так и расходились волны презрительного разочарования. Мои скулы свело судорогой: ох, и выругался бы я сейчас!..

Я шагнул к рыбаку и, присев рядом на корточки, потряс его за плечо. От него разило смесью пота, перегара и грязной одежды. Проснулся он не сразу, мне пришлось встряхнуть его достаточно ощутимо. А потом еще ждать, пока в открытых глазах забрезжит хоть какой-то признак сознания.

Когда он пришел в себя настолько, чтобы в ужасе забормотать что-то вроде: «Пощадите, не губите, у меня нет ничего…», я заговорил.

— Мы забираем твою лошадь!

Он закивал с видимым облегчением.

— Вместе с телегой.

Кивки стали еще энергичнее, так что в какой-то момент мне показалась, что голова его сейчас оторвется и упадет мне под ноги. Я не удержался и обернулся к Веспе.

— Видишь, он просто счастлив сделать нам такой подарок.

Она фыркнула и демонстративно отвернулась. Я достал из-за пазухи ожерелье, которое сорвал с шеи Сайлим, и кинул его старику на колени.

— Этого должно хватить с лихвой. Только, если тебе дорога жизнь — переплавь его, а камень выкинь в океан. Другого такого на Земле нет, и, если его узнают гельма, смерть твоя будет мучительна.

Чтобы не дать себе возможности передумать, я одним прыжком заскочил в телегу и хлестнул лошадку. Она неторопливо стронулась с места с тем же меланхоличным выражением морды.

Не знаю, как выносливости, но упрямства у этой серой твари было с избытком. Не прошло и получаса, как она замерла как вкопанная, и мне пришлось, спрыгнув на землю, идти с ней рядом и тащить ленивую скотину практически волоком.

Мне не было нужды сверяться с картой, достаточно было раз взглянуть, чтобы намертво запомнить дорогу. Я старался не выезжать на шумные и тесные улочки и двигаться вдоль побережья, но совсем избежать нижнего города было невозможно. Веспа с жадностью осматривалась по сторонам и впитывала окружающие шум, грязь и не слишком приятные запахи каждой своей клеточки.

Когда мы миновали распахнутую настежь забегаловку, из которой заманчиво тянуло жареным мясом, она с сожалением вздохнула:

— Пить хочется, и есть тоже.

Я ответил, не поворачивая к ней головы:

— Как видишь, едален тут полно, но вот ведь незадача: у меня закончились фамильные реликвии, чтобы расплатиться. Могу кого-нибудь убить или ограбить, чтобы добыть тебе пропитание. Устроит?