Или не ее?

Кто-то что-то говорит. За деревьями. Скрытый в листве и колючих ветках кустарника.

Торопливо иду – нет – бегу навстречу голосу! Раздвигаю руками ветки и выскакиваю на поляну.

Странная это поляна. Газон словно специально уложили. Он ровный и ярко – ядовито – зеленый. Как на футбольном поле. В три ряда высятся холмики, укрытые давно увядшими цветами. Могилы? Двенадцать крохотных могил!

Замечаю Юльку. Она стоит у свежей ямки метрах в десяти от меня. Рядом с ней еще две девочки, возрастом примерно такие же. Одеты во все черное. Третья девочка чуть поодаль, задумчиво ковыряет носком туфли комья вырытой земли. В руках у нее букет цветов.

– Что происходит?

Они будто не замечают меня. Смотрят в яму.

Делаю шаг в их сторону и в этот момент какая-то невидимая сила крепко берет меня за плечи и дергает назад. Воздух с шумом вырывается из горла, легкие болезненно сжимаются, а в глазах темнеет. Падаю, ломая ветки кустарника, роняю сумку. Что-то остро впивается под ребра. На глазах непроизвольно проступают слезы.

– Что, блин… – с хрипом, тяжело вдыхаю. Поднимаюсь на колени, упершись руками в сырую холодную землю. От летнего жара не осталось и следа.

Юлька поворачивается ко мне, прижимает вытянутый указательный палец к губам.

– Вообще-то взрослым сюда нельзя, – говорит она негромко. – Это же только для детей, пап! Тут только дети! Я же говорила. Тебя пока никто не приглашал! Ты слишком тяжелый. ЖИЗНЬ слишком тяжелая и темная.

– Какие, к черту?..

В мою сторону поворачиваются остальные дети, и тут я понимаю, что вряд ли этим девочкам по пять или шесть лет. Сто шесть. Двести. Миллион. Вот сколько. В их черных без единого намека на белизну глазах застыло время. На их лицах отразилась вечность. Я не знаю, почему вижу это. Становится страшно.

Пытаюсь встать, но неведомая сила давит к земле. Колени впиваются в траву. Пальцы на руках немеют от напряжения. Тяжело дышать.

– Она дело говорит, – произносит одна из девочек. – Взрослым здесь не место. У нас, знаете ли, похороны.

– Похороны? Что?..

– Могилы. Вы не видите, что ли? Это участок кладбища старых вещей. Юля принесла нам. Она умница.

Юлька роняет рюкзачок на землю у темного квадрата вырытой ямы. Расстегивает молнию – вжжжик! – вытаскивает сначала очки со шляпой, потом зажигалку.

– Они не будут мне сниться? – спрашивает с легким волнением.

– Дорогая моя, – отвечает девочка с цветами (что-то желтое, похожее на гвоздики), – тебе еще много кто приснится. Ты замечательный светлячок. У тебя же много вещей дома, не так ли? Которые ты находила в черных переулках. Тени отдавали тебе то, что им не нужно. Чернота всегда оставляет мостик между миром живых и мертвых.

– Я… – голос дочери дрожит. – Я не очень хочу собирать эти вещи.

– Прости, дорогая. У тебя нет выбора.

Девочка с глазами вечной черноты склоняется к Юлькиному уху и что-то торопливо ей шепчет. Я тихо вою от бессилия и злобы. Рвусь вперед. Мне не дают. С каждый рывком что-то колет в сердце, сдавливает мышцы, пригибает к земле. Боль раскатывается по руке, запоздало слышу глухой хруст и понимаю, что от напряжения сломал палец. Вывернул его к чертовой матери! Кожа рвется, обнажая осколок кости. Но нет сил даже кричать. Просто заваливаюсь на бок, выворачиваю шею, чтобы не отрывать взгляда от Юльки… и вижу то, от чего хочется вопить: Юлькины глаза наполняются чернотой. Словно кто-то заливал в них густой черный сок.

Юлька бросает очки в свежую могилу. Туда же летит шляпа.

– Мой дедушка тоже там? – спрашивает.

Девочки синхронно кивают, а затем каждая из них начинает зачерпывать ладонями комья земли и швырять их в могилу. Я слышу звук, будто земля ударяется о дерево. О крышку гроба. Юлька не шевелится. Глаза ее полны чернотой.

На поляне больше нет свежих могил. Только старые, заросшие травой холмы с увядшими цветами.

Я снова тщетно пытаюсь подняться. Невидимая сила придавливает меня к земле. Кричу – но разве это крик? Сиплый хрип вырывается сквозь пересохшие губы… Что-то хрустит внутри головы. Перед глазами темнеет. Это не чернота. Кажется, я просто теряю сознание.

Прихожу в себя от того, что в кармане настойчиво вибрирует телефон.

Открываю глаза. Лежу в лесу, лицом в грязи. Постепенно приходит боль. Растекается по телу короткими яростными толчками.

Пытаюсь сесть. Телефон замолкает, чтобы через секунду начать вибрировать снова.

Я уже не на поляне. Кругом деревья. Сквозь листву светит солнце. Вижу невдалеке фонарный столб. Слышу звуки машин. Метров, может, двадцать до трассы.

Рядом стоит Юлька. Натянула кепку на уши. Закинула за спину рюкзачок. Глаза нормальные, не черные. Улыбается.

– Папа, папочка, ты ТАК СМЕШНО упал! – звонко говорит она. – Я даже почти испугалась, но они мне потом сказали, что все в порядке!

– Они? – Голова кружится, еле сдерживаю приступы рвоты. – Кто это был? Что произошло?

– Папа, ну как ты не понимаешь! Они же хоронят старые вещи! Выводят мертвых людей из темноты!

Снова вибрирует телефон. Нащупываю, достаю. Ася. Беру трубку.

– Витя, ты где? – кричит Ася взволнованно. – Юля с тобой? У нее телефон выключен! Никому дозвониться не могу уже час! Вы куда поехали-то? Ты написал что-то непонятное! Какая электричка? Почему испорченный выходной?

– К бабке твоей поехали, – отвечаю. – Ты же сама с утра звонила, сказала, что надо Юльке на массаж. Шею… подправить.

Юлька улыбается. Не нравится мне эта ее улыбка. Ася взволнованно бормочет в трубку:

– Какой массаж? Я не звонила! У нее по субботам массаж. Тем более, зачем тащить Юльку в середине недели? Ты проверь входящие, чепуха какая-то… Вы вообще где сейчас?

Юлька продолжает улыбаться. Отключаю соединение. Проверяю входящие. Снова смотрю на Юльку. Она подходит ближе, протягивает ладошку. Спрашивает:

– Пап, мы же приедем сюда завтра, да? Нам очень надо! У меня столько теперь дел.

Смотрю в ее глаза, пытаюсь найти в них черноту. Хотя бы каплю. Точечку. Снова вибрирует телефон, но я не обращаю внимания. Беру Юлькину ладошку, сжимаю в своей ладони.

– Ты уверена, что хочешь сюда вернуться? – голос дрожит.

– Непременно.

Ужасно болит сломанный палец. Как напоминание. Мне кажется, что где-то неподалеку, укрывшись среди деревьев, стоят девочки с цветами и наблюдают за нами.

В душе нарастает страх. Я вижу, что во второй руке у Юльки зажата зажигалка. Хлопаю себя по карманам брюк и выуживаю мятую сигаретную пачку.

– То, что надо, – говорит Юлька. – Видишь, ты не забыл! Теперь тебя официально пригласили. На похороны.

В далекую холодную осень тысяча девятьсот шестьдесят третьего года снег выпал первого ноября. Ранняя зима смешала выбеленные поля с облаками, покрыла замерзшую разрытую землю. В тот год ни один из жителей маленького села Пензенской области не расчищал дорожку к своему двору и не затапливал печей. Деревня, ожидающая расселения, опустела за пару недель. В холодных домах торчали доски вывороченных погребов, а под снегом скрылись глубокие земляные норы.

С безумной осени, поглотившей целое поселение, прошло пятьдесят лет.

Огни в окнах соседских домов почти не освещали дорогу. Спрятанные в облетевших садах, они находились слишком далеко. От реки к своему дому можно было пройти только мимо поля. С левой стороны дорога гирляндой огибала ряд затихших к вечеру домов, а справа чернела пугающая бескрайность.

– Просто не смотри в ту сторону. Я так и делаю.

– Тогда давай поменяемся местами! Я не хочу идти возле поля!

«Я тоже!» – подумал мальчик и уступил дорогу сестре. Немного помешкав, он взял ее ладонь в шерстяной, покрытой катышками перчатке, и прибавил шаг.

Почти каждый день после школьных занятий брат и сестра, названные одним именем и разделенные тремя годами разницы, ходили гулять к реке. Сначала они шли вдоль поля, которое при дневном свете выглядело так же обыденно, как школьная доска, покрытая меловой пылью, затем спускались по берегу к летнему шалашу. Младшая девочка под руководством брата приносила к выбранному месту длинные упругие стебли тростника. Мальчик со знанием дела связывал и укладывал их на небольшой каркас – по высоте вмещавший только сестру, но по ширине достаточно просторный, чтобы вместе укрываться от знойных полдней жаркого лета. На выметенном самодельным веником земляном полу раскладывались настольные игры, шашки, а иногда палочкой намечалось поле для крестиков и ноликов.