- Не смей! – взвизгнула девушка. – Не приближайся ко мне, чудовище!..

Клод не ответил, но и не остановился, через несколько секунд сжав забившуюся в его руках плясунью в стальных объятиях.

- Пусти!.. Не прикасайся ко мне! – в ярости закричала испуганная красавица, напрягая всю силу своих изящных ручек в попытке высвободиться из цепкой хватки.

- Я люблю тебя! – страстно прошептал ее мучитель, с легкостью перехватывая хрупкие запястья и обдавая горячим дыханием мягкое ушко. – Люби же и ты меня!..

- Уйди! Уйди, монстр!.. Ненавижу тебя… - голос несчастной становился все тише, бессильный гнев уступал место ужасу.

Чувствуя, что сопротивление слабеет, Фролло перехватил тонкие девичьи кисти одной рукой, а вторую запустил в густую копну иссиня-черных волос, принуждая плясунью откинуть голову. Губам его открылась не только трепещущая шейка, но и округлое плечико, с которого сползла тонкая ткань, а также показавшаяся в вырезе платья ключица. Опьяненный запахом ее тела, нежностью смуглой кожи, мужчина почти не чувствовал слабого сопротивления; его восставшая плоть требовала удовлетворения острой потребности немедленно овладеть прекрасной юной девой. Рука священника скользнула по стройному стану, задержалась на мгновение пониже спины и уверенно спустилась к бедру.

- Феб… - точно молитву, прошептала Эсмеральда; одинокая слезинка скатилась из-под опущенных ресниц.

В тот же миг архидьякон отшатнулся от нее, словно черт, в чьем присутствии начали читать “Pater noster”.

- Не смей! – взревел он. – Не произноси этого имени!..

- Феб, Феб, Феб!.. – повторяла девушка, будто заклинание.

Болезненная ярость скрутила Клода. Ему захотелось ударить маленькую ведьму. Или прижаться к ее губам в жестоком поцелуе, заставляя замолчать… Резко развернувшись, Фролло сбежал вниз. Хлопнула входная дверь.

Еще несколько минут цыганку била нервная дрожь, прорвавшаяся, в конце концов, потоком слез отчаяния. Нет, она не может больше находиться в этой клетке! Рано или поздно гнусный поп принудит ее к чему-то ужасному, обесчестит, лишит всякой надежды найти мать. Она станет недостойна прекрасного капитана!.. Нужно бежать. Квазимодо не приходит спасти ее, значит, придется действовать самостоятельно. Но сейчас у нее не было сил думать о том, как вырваться из душной клетки – слишком велико оказалось потрясение от этой короткой сцены.

…На другой день священник явился еще до полудня, молча выгрузил на стол остатки провизии и удалился, прихватив, помимо плетеной корзины, опустевшее ведро. Вернулся он лишь пару часов спустя с тяжелой ношей: корзина была полна снеди. По-прежнему не произнося ни слова и даже не поворачивая голову в сторону замершей плясуньи, поставил провиант на стол, затем втащил в дом оставшееся за порогом ведро чистой воды. Удовлетворенно кивнув, вновь вышел за дверь и не появлялся до следующего утра.

Эсмеральде же с каждым днем все труднее становилось переносить одиночество и скуку. Деятельная, веселая и общительная по натуре, девушка чувствовала, что задыхается взаперти, подобно плененной птице. Ей нечем было занять себя, помимо готовки; не с кем было пообщаться. Ах, если бы с ней рядом оказалась хотя бы подружка-Джали!.. Кажется, она скоро забудет человеческую речь… Будь проклят сумасшедший монах вместе с его ужасной любовью!

========== vi ==========

- Я принес тебе мед и свежего пшеничного хлеба, - на следующий день архидьякон казался уже не таким мрачным.

Его холодная надменность составляла столь резкий контраст с бурной ночной сценой, когда только чудо да прекрасная молитва «Феб» сохранили ее от беды, что цыганке на миг показалось, будто это два совершенно разных человека, даже внешне схожих не более, чем братья. Она настороженно глядела на хищный мужской профиль, бесстрастные движения ловких рук, гордо вздернутый подбородок – и не узнавала в нем свихнувшегося от желания ночного своего визитера.

- Тебе не по вкусу такое лакомство?.. Тогда скажи, чем я могу тебя порадовать? – теперь Фролло повернулся к ней и смотрел почти ласково.

- Отпусти меня!.. – невольно вырвалось из уст красавицы, хотя она и понимала тщетность этой мольбы. – Я задыхаюсь в этой клетке. Мне плохо, мне одиноко. Мне кажется, я сойду с ума здесь! Если ты хочешь порадовать меня – отпусти! Я… я попробую простить то зло, которое ты причинил – если только ты отпустишь меня. Я не люблю тебя, никогда не смогу полюбить!.. За что же ты мучишь меня?.. Терзаешь нас обоих своей неутолимой страстью! Позволь мне уйти.

На несколько минут в комнате повисло тяжелое молчание. Наконец, Клод медленно заговорил, с трудом подбирая слова:

- Я отпущу тебя. Как только стража перестанет столь бдительно нести службу и о тебе забудут, под покровом ночи я проведу тебя к Сене, и по реке мы покинем Париж на лодке, расставшись за предместьями. Я дам тебе денег, чтобы ты, ни в чем не нуждаясь, покинула Францию: за ее пределами тебе уж точно ничто не будет угрожать. Ты сможешь снова танцевать на улицах, развлекать толпу. Отправляйся в Испанию, в Италию – на юг, где тепло, и куда не дотянутся хищные руки Людовика XI. Я помогу тебе…

- Поможешь?.. – недоверчиво переспросила плясунья, и глаза ее полыхнули былым огнем. – Ты, правда, отпустишь меня?! Не отдашь палачу?

- Нет. Я не смогу смотреть, как ты умираешь… Я все обдумал. Наша связь все равно не смогла бы долго оставаться тайной: в Париже даже у стен есть уши, а я, к сожалению, слишком заметная персона. Рано или поздно твое пребывание здесь раскрылось бы и привело тебя на виселицу, а меня – к отлучению и несмываемому позору. Нет, я навеки раб этой черной рясы, хоть она и стала ненавистна мне после встречи с тобой… Да, я отпущу тебя. Но прежде… прежде ты должна стать моей!

Цыганка приглушенно всхлипнула. А она-то уже видела себя свободной!..

- Послушай, - лихорадочно продолжал священник, начав расхаживать по тесной комнатке. – Только не перебивай и постарайся понять! У тебя нет другого выхода. Ты не сможешь сбежать: поднимешь шум, и тебя ждет виселица. Не можешь и остаться здесь навечно – нет, ты уже увядаешь в тесноте, без вольного воздуха. Стать моей – твой единственный шанс обрести свободу. Я не смогу владеть тобой долго, как уже говорил: это слишком опасно. Но я должен – понимаешь, должен! – познать тебя. Все эти годы, всю свою жизнь я был лишен радостей плоти и не испытывал по этому поводу ни малейшего сожаления. Но ты – ты пробудила во мне настоящий вулкан, долгие годы мирно спавший сном праведника. Этот огонь, это вечно штормящее море страсти не в силах укротить молитвы, посты и наука – только ты! У меня, как и у тебя, нет другого выхода: ты либо отдашься мне, либо мы оба погибнем. Я чувствую, что могу совершить что-то страшное – сейчас, когда ты в моей власти. Беспощадное пламя готово вот-вот поглотить меня, и тогда я доведу до конца то, чему однажды помешал звонарь; то, что едва не произошло недавней ночью. И это убьет нас обоих, я знаю. Ты погибнешь, сломленная, подобно снесенному ураганом молодому деревцу; я утону в океане раскаяния, захлебнувшись в твоей боли и ненависти. О, твоя боль в комнате дознания уже чуть не убила меня!.. Ты ведь видела шрам от кинжала. Итак, наши жизни в твоих руках: скажи только да, и я спасу тебя. Несколько ночей с вероотступником – и привычная вольная жизнь вдали от страхов и палачей, где тебя не настигнут ни веревка, ни падший служитель церкви. Разве я прошу слишком много?.. Я никогда не был с женщиной, это правда; однако я обещаю тебе быть нежным. О, девушка, сжалься же надо мной и над собой!.. Ты, верно, напугана, ведь я дважды пытался взять тебя силой… Прости меня, прошу! Клянусь, я не причиню тебе боли, если ты только примешь мою страсть по доброй воле: я буду самым терпеливым и ласковым любовником, я осыплю нежностью твое божественное тело, я не стану торопиться – мы сольемся не раньше, чем ты будешь готова принять меня… Но молю, ответь, наконец, согласием!