- Ты можешь ненавидеть меня – здесь я бессилен, - печально вздохнул ее мучитель, зарываясь лицом в густые черные пряди. – Но ты не можешь, однако, отрицать, что в минуты близости ты желаешь меня с той же страстью, что и я тебя. Пусть не разум, не сердце, но твоя женская суть принимает меня, тело твое сливается с моим в нетерпеливом удовольствии, твое прерывистое дыхание, тихие стоны – созвучны моим…

- Это не так, неправда! – чуть не плача, выкрикнула Эсмеральда. – Никогда я не разделю твоего гнусного вожделения, развратный монах, вероотступник, насильник!..

Оба понимали, что она лжет. Мучительный стыд и бессильная ярость охватили цыганку: она не понимала, почему тело раз за разом предает ее, почему не остается безучастным к ласкам палача, и это делало ее несчастной вдвойне. Короткими летними ночами, на ложе их любви прелестница отдавалась своему пленителю со всем жаром цветущей юности; в эти мгновения, подчиняясь лишь зову природы, она забывала, кто он такой. Он был лишь тем человеком, который дарил неведомое доселе, запретное наслаждение, тем, кто заставлял трепетать и выгибаться от переполнявшего желания. Подобно разнежившейся на солнце кошечке, льнула она к крепкому мужскому телу, позволяя священнику доставлять удовольствие им обоим; однако ни одного ласкового слова так ни разу и не слетело с ее губ. И если, охваченная лихорадочным огнем, ночами плясунья по собственной воле прижималась к мужчине, отвечала на его поцелуи, смежив в истоме веки, робко гладила тонкими пальчиками покрытую жесткими завитками грудь и широкие плечи, то утром на нее накатывала волна жгучего раскаяния за собственную несдержанность. Красавица всегда просыпалась в одиночестве: архидьякон покидал их ложе рано утром, торопясь возвратиться в монастырскую обитель, но никогда не решался тревожить возлюбленную, спавшую крепким молодым сном. Поэтому их жаркие ночи казались ей каким-то пламенным бредом, о реальности которого напоминала лишь смятая постель. В ее прелестной головке странно и отчетливо разделились два образа: возвращающийся в сгустившихся сумерках тюремщик никак не ассоциировался с тем мужчиной, кто повергал ночью в любовную лихорадку. Монах по-прежнему вызывал в цыганке лишь неясный, похожий больше на воспоминание о чувстве, чем на само чувство, страх, и потому каждый вечер ему приходилось завоевывать эту крепость заново.

Однако на сей раз Клод твердо вознамерился заставить строптивицу признать свою власть над ней. Предупредив накануне, что отправляется проверить несколько находящихся в его ведении сельских приходов, а также развеять скорбное уныние, вызванное кончиной брата и не подобающее священнослужителю, он вознамерился провести ближайшие дни наедине с прекрасной пленницей. Взбешенный ее последними жестокими словами, Фролло гневно прошептал:

- По ночам ты бываешь не так сурова, маленькая ведьма!.. Ты еще сама будешь молить меня взять тебя, слышишь?!

- Никогда! – всхлипнула бедняжка, чувствуя, как быстро соскользнуло с плеч платье, мягкой волной опустившись у ног; за ним последовала сорочка…

Силой уложив сопротивляющуюся Эсмеральду на кровать, мужчина быстро скинул с себя одежду и лег рядом.

- Я укрощу тебя, дикая кошка!.. – ярость вперемешку с желанием клокотала в охрипшем голосе, когда, прижав изящную ручку обнаженным торсом, другую он крепко перехватил над головой.

Священник уже обнаружил самое чувствительное место женского тела, легкое прикосновение к которому заставляло юную чаровницу трепетать, и теперь, уверенно придавив коленом стройные ножки, свободной ладонью быстро нащупал спящий бутон ее женственности. Плясунья начала дико извиваться, пытаясь избежать сладкой пытки, однако архидьякон не позволял ей вывернуться, неумолимо продолжая ласкать оросившуюся первой влагой жемчужину мягкими круговыми движениями.

- Перестань… Пожалуйста! – взмолилась цыганка по прошествии нескольких минут напряженной тишины, нарушаемой лишь частым дыханием.

Поняв, что сопротивление бесполезно, а ее движения лишь усиливают нажим на беззащитный цветок, девушка замерла, пытаясь не обращать внимания на действия своего мучителя. Однако вскоре отчетливо осознала, что игнорировать жестокую ласку становится невозможным: нарастающее удовольствие, не находя выхода, стало болезненно-острым, лишая остатков воли. Если бы испанский сапожок мог доставлять блаженство, а не только муку, ощущения были бы схожие. И потому прелестница вновь прерывисто прошептала:

- Прекрати! Я не могу… не могу больше выносить этого!..

- Не раньше, чем ты признаешь, что тоже жаждешь соединиться со мной, - неумолимо ответил Фролло, ни на миг не прекращая терзать горевший жарким пламенем нежный бутон. – Признай это, покорись мне!.. Я хочу услышать, как твой дрожащий от страсти голос произносит мое имя: монах, поп – ты еще ни разу не позвала меня по имени, Эсмеральда! А ведь рядом с тобой я только мужчина, просто Клод… Скажи только, что хочешь принадлежать мне – и твои мучения в ту же секунду прекратятся.

Стиснув зубы, плясунья молчала. Через минуту она снова начала дико извиваться, точно обезумев от разрывающих на части желания и противостоящей ему гордости. Тщетно: священник на сей раз не собирался уступать.

- О, будь ты проклят!.. – произнесла, наконец, чуть не рыдая от неутолимой страсти, дрожа всем телом, цыганка. – Да, да, я желаю тебя – и ненавижу себя за это!

- Так ты хочешь меня, маленькая колдунья?! – архидьякон возвысил голос, чувствуя удовлетворение победителя, понимая, что теперь она готова подчиниться любому его приказу, подтвердить любые слова – бедняжка снова не выдержала пытки, пусть на сей раз она и была столь сладостной. – Скажи так, чтобы я поверил тебе; позови меня по имени!..

- Прекрати же, терзать меня, палач!.. Да, я хочу тебя!.. Клод… Хочу, чтобы ты овладел мной! – несчастной казалось, что она вот-вот умрет или, по крайней мере, лишится чувств, если не получит немедленного освобождения. – Хочу почувствовать, как ты входишь, как берешь меня, хочу ощутить тяжесть твоего тела… Клод, пожалуйста!.. Я больше не вынесу этого…

Одним быстрым движением мужчина возвысился над задыхающейся жертвой и в ту же секунду овладел ею, мягко и глубоко проникнув в сочащееся соком женское лоно. Громкий стон облегчения вырвался из уст красавицы, одинокая слезинка за собственную слабость скатилась по алевшей в свете свечи щечке.

- Обними меня своими стройными ножками, дитя, - страстно шепнул Фролло. – Тогда я смогу проникнуть в тебя еще глубже, и подарить нам обоим ни с чем не сравнимое блаженство. Как ты восхитительна, моя Эсмеральда, как я люблю тебя!.. Ты богиня, ты само совершенство!..

Эти слова неприкрытого обожания, этот наполненный бесконечной теплотой голос смягчили унижение предыдущей сцены: девушка больше не чувствовала себя оскорбленной. Послушно подчинилась она этому мягкому приказу, ощутив, как заполняет ее мужская плоть.

Такого огня плясунья еще не испытывала: первая волна удовольствия накрыла ее почти сразу, заставив закричать. Обмякнув, она на какое-то время перестала принимать участие в происходящем, позволяя архидьякону делать с ней все, что тот пожелает. Однако вскоре с удивлением ощутила, что новая волна жара неумолимо накатывает на нее, грозя стать еще более ослепительной, нежели предыдущая. В попытке вскарабкаться на эту вершину, с которой так приятно низвергаться в пучину наслаждения, цыганка неосознанно пыталась заставить Клода двигаться быстрее, крепче обхватывала гибкими ножками его талию, впивалась ноготочками в каменную спину…

- Тебе ведь нравится эта преступная страсть, этот сладкий блуд… - лихорадочно шептал тот, повинуясь немому приказу, ускоряя темп, остервенело вонзаясь на всю глубину. – Ты сводишь меня с ума, маленькая ведьма!.. Любовь моя; проклятье мое… Если только ты ответишь на мою любовь, я сделаю для тебя все, слышишь?! Все, что ни попросишь…

Наконец, священник со стоном излил свою страсть, впиваясь жестоким поцелуем в округлое плечико, вжав в смятую постель распростертую под ним девушку. Через секунду она вторила ему своим низким от вожделения голосом, сотрясшись в жестокой судороге: этот взрыв, действительно, оказался ярче предыдущего.