- Перестань мучить меня, - сердито произнесла девушка подрагивающим голоском.

Священник, с надеждой ждавший от нее хоть одного доброго слова, вздохнул и понуро опустил взгляд. Мгновение спустя лицо его приняло привычно-непроницаемое выражение. Не говоря ни слова, одним мощным движением Фролло резко вошел на всю глубину, получив в награду приглушенный стон, вырвавшийся из уст плясуньи скорее от неожиданности. От былой осторожности не осталось и следа: он двигался размеренно и быстро, погружаясь в познанный им сегодня сад на всю глубину, неосознанно желая тем самым наказать строптивицу за жестокие слова. Эсмеральда, однако, напротив, несколько минут спустя закусила нижнюю губку, чтобы сдержать одолевающую ее ответную страсть. Тело предательски порывалось начать двигаться в одном ритме с надругавшимся над ним насильником, стремясь к чему-то неизведанному, в неконтролируемой жажде усилить быстро нарастающее удовольствие.

- Обними меня! – не терпящим возражений тоном прорычал с силой вонзившийся в нее мужчина, легко прочитав на подвижном, почти еще детском личике следы этой утомительной борьбы с природой.

Смуглянка подчинилась, признавая себя побежденной. Тонкая ручка обвилась вокруг широкой спины, другая с силой сжала плечо, стоило архидьякону вновь начать двигаться. Теперь у цыганки не осталось шанса остаться безучастной: вскоре она уже подстроилась под быстрый ритм, чуть заметно подавая таз навстречу пронзающей ее плоти. Не сдерживаемый более стон прорвался из приоткрывшихся губ. Все мысли вылетели из головы, уступив место всепоглощающему стремлению как можно скорее избавиться от жестоко сковавшего, стремительно растущего напряжения.

Стоило Клоду чуть ускориться, чувствуя приближение уже изведанного им этой ночью неземного блаженства, как юная чаровница под ним приглушенно вскрикнула и впилась острыми ноготочками в окаменевшие мышцы. Доведенный до неистовства этой сладкой болью, священник с громким стоном излился в самую суть женского естества, успев почувствовать перед этим, как обмякла затихшая девушка.

- Колдунья!.. – горячо прошептал он в самое ухо распростертой под ним красавицы, стискивая с нечеловеческой силой тощую подушку и пытаясь прийти в себя после ослепительного взрыва наслаждения.

- Слезь с меня, - некоторое время спустя потребовала Эсмеральда.

Фролло покорно исполнил эту просьбу, с удовольствием укладываясь рядом и притягивая к себе попытавшуюся было отодвинуться цыганку. Крепко прижав к груди маленькую дикарку, он, блаженно вздрогнув, ощутил гладкость кожи ее смуглой спины. Укрывшись шерстяным одеялом, архидьякон, помедлив немного, взволнованно произнес:

- Скажи, дитя, ты ведь тоже… тебе было хорошо сейчас, правда?..

Эсмеральда молчала.

- О, не мучь меня, девушка!.. – взмолился мужчина.

- Как мне может быть хорошо, когда я лежу в объятиях палача, насильника, вероотступника?! – чуть не плача, ответила сжавшаяся в клубок плясунья. – Не думай, что я когда-нибудь прощу тебя, гнусный монах!

И дернул его черт задавать столь глупый вопрос этой строптивой девке!.. Клод прекрасно понимал, что смуглянка получила в его объятиях свою порцию удовольствия, однако гордость никогда не позволит ей признать это. И все же священнику так хотелось услышать из ее уст хоть одно ласковое слово, что он не смог сдержаться и промолчать. Что ж, в следующий раз будет умнее. А эту непокорную девицу он еще заставит кричать от страсти, заставит молить о любви в порыве неутоленного желания – в этом архидьякон теперь не сомневался. О, ему, как никому другому, отлично было известно, что вожделение способно свести с ума, столкнуть в пропасть безумия и безрассудства даже самого стойкого человека… К тому же, Клод уже начал постигать азы науки плотской страсти и останавливаться на достигнутом вовсе не собирался.

========== xii ==========

- Когда ты меня отпустишь? Ты обещал помочь бежать из Парижа!

Вот уже пять дней, с самой первой их ночи, Фролло ждал и боялся этого вопроса. Каждый вечер возвращался он в укромное жилище на задворках столицы и предавался наисладчайшему греху с прекрасной язычницей, чтобы с наступлением утра вновь вернуться в собор, к жизни сурового аскета и ярого борца с ересью.

Почти не надеясь на успех, мужчина пытался задобрить плясунью знаками внимания, никогда не появляясь с пустыми руками: в благодарность за первую их ночь преподнес гордо отвергнутую золотую брошку, которую, однако, все равно оставил на столике на случай, если девушка смягчится. В другой раз, смерив изящную ножку спящей красавицы, заказал швее удобные, легкие туфельки, которые как раз сегодня были готовы. Кроме того, священник приносил лишенной в детстве сладостей цыганке то марципаны, то груши, то вафли или облатку и к ним – кисточку сладкой мальвазии. В его присутствии девушка никогда не притрагивалась к этим лакомствам, однако к следующему вечеру десерт, как правило, исчезал.

Что же касается жарких ночей, то в любви Клод оказался не менее, а возможно даже и более усердным, чем в прочих науках. С энтузиазмом, свойственным всем страстным натурам, он изучал женское тело, отыскивая все новые источники наслаждения маленькой чаровницы с тем же упорством, с каким прежде искал философский камень. Рвение его было вознаграждено: каждую ночь ему удавалось доводить свою строптивую пленницу до вершины наслаждения, и стоны ее доставляли радость едва ли не большую, чем собственное удовольствие. Цыганка по-прежнему почти не разговаривала с ним, но, кажется, почти перестала бояться. Архидьякон Жозасский, получив долгожданное удовлетворение своей безответной страсти, перестал быть внушающим ужас безумцем, превратившись в заботливого, хотя по-прежнему властного и не терпящего отказов, мужчину.

- Как только у тебя начнутся женские недомогания, мы покинем Париж. Обещаю.

Эсмеральда разочарованно вздохнула: больные дни только-только закончились, когда монах выкрал ее из Собора Парижской Богоматери и притащил сюда, а значит, ждать следующих не приходится еще дней семь или даже десять. Мерзкий поп желает наслаждаться ее телом до последней возможности!.. «Впрочем, - горько напомнила она сама себе, - даже красавец-Феб, как оказалось, говоря о любви на самом деле подразумевал только лишь похоть… Если и прекраснейшие из мужчин таковы, чего можно ожидать от преступившего обеты монаха!»

К несчастью для Фролло, цыганка была не права. Его надежда, что наваждение развеется, стоит лишь овладеть юной плясуньей, разбилась точно так же, как прежде – вера в то, что вынесенный ей смертный приговор рассеет чары. Священник с ужасом понимал, что с каждым днем водоворот неведомых прежде чувств засасывает его все глубже: похоть уступала место щемящей нежности, страсть обращалась обожанием; он готов был поклоняться цыганке, точно Пресвятой Деве, бросить к ее ногам все, что имел, отречься от прошлой жизни, бежать хоть на край света, лишь бы только остаться рядом с ней. Он не знал, как сможет жить дальше без нее. Кроме того, мужчина осознал, что плодом их – его! – любви вполне может стать ребенок. И если усилием воли он еще сможет заставить себя отпустить девушку одну, чтобы потом мучительно умирать от одиночества – да, архидьякон был готов сознательно обречь себя на эту искупительную муку за все то зло, что причинил возлюбленной, за все данные Богу и поруганные обеты, – то позволить ей уйти с его – их! – ребенком он не может! Вот почему Клод решил дождаться того дня, когда станет окончательно ясно, что либо все для него кончено, либо каким-то образом должна начаться новая, совершенно иная, быть может трудная, но бесконечно желанная жизнь.

- Но ведь сегодня еще не этот день, правда? – пробормотал Фролло, привлекая к себе слабо упирающуюся цыганку и целуя ее в висок. – Я хочу любить тебя, девушка!

- Ты не любишь, ты лишь используешь мое тело! – она сделала очередную бесплодную попытку вырваться из крепких объятий. – Я ненавижу тебя!..