Сладкая дрожь предвкушения пробежала по спине, когда мужчина осторожно накрыл своим телом маленькую чаровницу. Ощутив движение, та невольно раскрыла глаза – и замерла, не в силах отвести расширившиеся зрачки от исказившегося лица пылавшего вожделением Клода.

- Нет, нет!.. – отчаянно забилась эта пойманная изголодавшимся котом ласточка, однако веревка и тяжесть прижавшего ее к перине монаха не оставляли ни единого шанса вырваться.

- Тсс, тише, красавица, - низким от страсти голосом прошептал архидьякон, с трудом сдерживая желание. – Успокойся. Я постараюсь быть нежным, дитя…

- Развяжи меня, - едва сдерживая слезы, взмолилась несчастная.

- Если пообещаешь не противиться мне, - чуть помедлив, ответил Фролло, мягко обводя большим пальцем черную бровь.

Не в силах вымолвить ни слова, плясунья лишь кивнула, закусив нижнюю губку, чтобы не расплакаться.Только ощутив свободу затекших рук, она почувствовала себя капельку лучше – хотя бы от этого унижения ее избавили.

- Помни, ты обещала не сопротивляться, - шепнул священник.

Однако, опасаясь новой выходки непокорной дикарки, он поспешил завершить начатое и, не дав той времени опомниться, неловко завозившись, вошел в девственный сад. Цыганка вскрикнула и заметалась, пытаясь отдалить от себя источник острой боли, упершись в покрытую жесткими завитками темных волос мужскую грудь. Напрасный труд: перехватив тонкие запястья, Клод вжал девушку в постель, не позволяя вывернуться из-под него, и начал медленно двигаться, пытаясь сдержать рвавшую на части похоть и дать им обоим время привыкнуть к новым ощущениям. Эти благие намерения, однако, так и остались лишь намерениями: несколько мгновений спустя священник уже овладевал красавицей со всей неутолимой жаждой, которая непрерывно терзала его на протяжении многих месяцев. По счастью, пытка эта продлилась для Эсмеральды не слишком долго: едва ли прошло больше минуты, когда мужчина глухо застонал, впиваясь в смуглое плечо поцелуем, больше напоминающим укус:

- Ведьма!..

Никогда прежде архидьякон не испытывал наслаждения столь острого, почти болезненного, ослепительного. Сладкая дрожь, пробежав по телу, сконцентрировалась в мужском естестве, чтобы через миг взорваться блаженным облегчением. Это было лучше, чем он когда-либо мог вообразить; приятнее, чем способны описать сухие буквы. Фролло обессиленно упал на тихо плакавшую под ним пленницу.

- Прости, дитя, прости за эту невольную боль!.. – переполненный счастливой благодарностью, успокоенный, мягкими поцелуями он стирал с ее лица соленые капли. – Но ты, наконец, стала моей, только моей… Эсмеральда, молю тебя, не плачь: твои слезы пронзают мою душу тысячей кинжалов. Я люблю тебя, девушка, слышишь? Люблю! Безумец, я пытался бежать от этого – о, разве способна пчела пролететь мимо ярчайшего, ароматного цветка, сочащегося сладким нектаром?! А ты – ты, маленькая колдунья, обладающая неведомой силой, только что превратила несчастнейшего из смертных в счастливейшего небожителя, познавшего Рай на земле!

Священник покрывал поцелуями лицо и плечи изливавшей свое горе плясуньи, однако касания эти были почти невесомыми, наполненными тихой нежностью. Поднеся к губам тонкие пальчики, он тронул устами каждый из них, пытаясь выразить переполнявшее его светлое чувство. Теперь, когда жгучая похоть была утолена, на передний план выступило нечто совсем иное – звенящее, легкое, струящееся, точно горящий в лучах весеннего солнца ручей. Клод чувствовал себя не то что сбросившим десяток лет враз, а скорее заново родившимся, словно сгорел только что в собственном пламени жестокий и жалкий безумец, и вместо него воскрес некто совершенно иной. Даже лицо его неуловимым образом изменилось: суровые черты смягчились, тень умиротворенной улыбки блуждала по тонким губам, бархатный баритон сделался мягким, обволакивающим:

- Не плачь, дитя, не надо, - тихо успокаивал мужчина, поглаживая розовую щечку. – Это должно было случиться: так было предначертано, таков был неумолимый рок, столкнувший нас под этим небом. О, если бы ты только умела читать сердца с той же легкостью, как иные цыганки читают линии на руках, ты бы простила, ты бы пожалела меня, прониклась бы той великой любовью, которую я готов положить к твоим ногам! Пути назад нет, мы связаны вовек: ты погубила мою душу, я сорвал цветок твоей невинности… Служитель церкви, презрев священные обеты, слился в страстном порыве с цыганской ведьмой!.. О, как страшно и как маняще это преступление! Каким сладким, каким восхитительно-порочным кажется наш союз!..

Опьяненный этими мыслями, все еще ощущая под собой податливое девичье тело, Фролло почувствовал новый прилив желания. Поскольку он по-прежнему не выходил из обагренного девственной кровью лона, Эсмеральда также ощутила нараставшее в нем возбуждение. Красавица в ужасе раскрыла глаза – и натолкнулась на затуманенный вожделением взор возвышавшегося над ней смуглого, широкоплечего архидьякона. Его горящий взгляд лишил бедняжку всякой воли к сопротивлению. Она не могла больше даже плакать: побежденная, покорная, подобно горлице в когтях ястреба, лежала она в его могучих объятиях, ожидая возвращения боли. Ее, однако, на сей раз не последовало.

Клод двигался очень осторожно, не отводя пристального взора от заплаканного, но по-прежнему прелестного личика. Он опасался вновь увидеть искаженную мукой гримасу и очень ободрился, когда этого не произошло. Значит, хотя бы физических страданий юная чаровница от его действий больше не испытывает. Священник до мельчайших подробностей помнил, как льнула смущенная, раскрасневшаяся смуглянка к молодому капитану, какая сладкая истома вперемешку со стыдливостью отражалась в ее блестящих черных глазах… О, как бы ему хотелось воспламенить ее, чтобы и на него она взглянула так!.. Но откуда целомудренному до сего дня служителю Бога было знать, как заставить женщину трепетать от плотского желания, как возвести ее на вершину блаженства?.. Он старался лишь не причинить ей новой боли, усмиряя свою неистовую жажду, не позволяя прорваться необузданной похоти.

Когда бушующий в чреслах пламень стал невыносимым, Фролло легко выскользнул из горячего женского лона и, дрожа от вожделения, припал губами к манящей смуглой коже. Он надеялся немного остудить охвативший его жар, сдерживать который, овладевая прекрасной цыганкой, становилось невозможным. Поцелуи распаленного архидьякона были требовательными, руки настойчиво ласкали каждый дюйм безупречно вылепленного тела, однако он все же старался не терять остатки самообладания и действовать предельно мягко. Так, повинуясь лишь природе, сумел он найти то хрупкое равновесие между животной страстью и человеческой нежностью, которое одно могло пробудить чувственность в юном девичьем теле.

Когда томный вздох, столь тихий, что различить его было способно лишь чуткое ухо влюбленного, невольно прорвался сквозь сомкнутые губы чуть расслабившейся красавицы, мужчина сначала не поверил собственному слуху. Тем не менее, не отрывая горячих губ от лебединой шейки, продолжая бережно ласкать сухой ладонью маленькую грудь, он вскоре явственно различил новый вздох, похожий больше на беззвучный стон. Неужели она все-таки ответила на его страсть?! Боясь спугнуть неосторожным действием эту впервые пробуждающуюся женскую чувственность, архидьякон продолжил одаривать плясунью настойчивыми ласками, напряженно прислушиваясь к сбивавшемуся по временам тихому дыханию, стараясь уловить, какие его действия наиболее приятны ей.

Наконец, из груди сломленной этой нежной осадой Эсмеральды вырвался вполне явственный негромкий стон. Оторвавшись от темного соска, превратившегося под его губами в твердую горошинку, Клод взглянул в лицо своей обворожительной пленницы. Стоило оборваться сладкой пытке, прелестница распахнула подернувшиеся поволокой темные очи и встретилась взором со своим палачом, до безумия влюбленным в жертву. Всегда напряженные черты лица его смягчились, обычно сурово поджатые губы были чуть приоткрыты от частого дыхания, в глазах светились мольба, немой вопрос и бесконечное обожание. Первой мыслью цыганки было, что он не так уж уродлив, как ей казалось, однако она тут же прогнала прочь эту незваную гостью, разозлившись на себя и на него за эту слабость.