- Я снова причинил тебе боль, дитя, - с мукой в голосе проговорил Фролло. – Почему ты не можешь принять меня добром?.. Ты не любишь меня – пусть так. Но прояви же хоть каплю сострадания!.. Сегодня ты и сама познала горечь неразделенной страсти – меня же она терзает вот уже год. И больше нет сил бороться… Невозможно противиться тому чувству, что влечет меня к тебе, маленькая ведьма! Не вини меня за то, что я родился мужчиной: всю жизнь я сдерживал малейшие порывы своей человеческой природы. Но твой образ не смогли вытеснить из моей головы молитвы; наука больше не приносит отдыха измученному разуму; и даже потеря брата, моего дорогого Жеана, этого беспутного шалопая, которого одного я любил и растил с самых юных лет, не смогла вырвать из сердца твой лик!.. Я не могу, не хочу больше противится этому влечению. Взгляни на меня: в тридцать пять я почти старик, хотя до встречи с тобой не выглядел на свои лета. Бессонные ночи, наполненные сладострастными видениями, кои никогда прежде не задерживались в моей голове, иссушили и душу, и тело. Скажи, что же мне делать?!

Девушка молчала, исподлобья кидая на исповедующегося монаха настороженные взгляды. Не дождавшись ответа, тот встал и, прохаживаясь по комнате, нервно оглаживая лысину, продолжил:

- Знаю, тебе нет дела до моих терзаний. Не то я говорю… Вот только что тебе следует уяснить:я люблю тебя, и ты будешь – должна! – принадлежать мне. И сегодня же, слышишь!? У нас был уговор, к тому же. Пойми, красавица: я не хочу причинять тебе боль, я хочу быть нежным, хочу любить тебя. Ты, однако, не позволяешь мне этого. Так знай: если ты не перестанешь противиться судьбе, что так неумолимо столкнула нас и отдала тебя в мои руки, мне придется тебя связать – иначе, боюсь, этими кошачьими кульбитами ты сама себе навредишь. Никогда прежде не знал я плотской любви и не хочу причинить тебе боль неосторожным движением… Я не знаю, как заставить девушку затрепетать, как воспламенить ее. Сцена, свидетелем которой я стал в каморке проклятой Фалурдель – самое откровенное, что довелось мне увидеть в своей долгой жизни… О, какой сладкой, болезненной пыткой были для меня те минуты!..

При этом воспоминании расплавленный свинец снова закипел в жилах вместо крови, и священник вновь приблизился к юной прелестнице, отступавшей от него до самой стены.

- Прошу, не отталкивай меня! – простонал мужчина, всем своим существом приникая к задрожавшей Эсмеральде.

Некоторое время она покорно терпела его ласки, усмиренная пугающим обещанием. Но едва Клод приподнял край рубашки, обнажая колено и страстно сжимая мягкое бедро, как почувствовал удар, нацеленный ровно туда, куда целиться ни в коем случае не стоит и куда красавице уже доводилось попасть, тем самым спасшись. По счастью, на сей раз остренькая коленка угодила только лишь во внутреннюю сторону бедра; однако намерение было очевидно. Выведенный из себя этим последним происшествием, архидьякон отскочил, точно обжегшись, от тяжело дышавшей цыганки, сверкнул очами и с перекошенным от ярости и вожделения лицом бросился вниз по лесенке. Не успела несчастная выдохнуть от облегчения, как он уже вернулся, сжимая в руках – о, ужас! – крепкую веревку.

- Я догадывался, что она может пригодиться, - процедил священник, и по губам его пробежала бледная тень искаженной улыбки. – Я ведь предупреждал тебя, маленькая ведьма, но ты не послушала!

С этими словами одним молниеносным выпадом, который трудно было от него ожидать, Фролло прижал забившуюся плясунью лицом к стене и начал стягивать с нее сорочку – единственное, что еще прикрывало наготу. Эсмеральда отчаянно сражалась за этот последний бастион своего целомудрия, однако несколько минут спустя все же оказалась побежденной, дрожащей от стыда и страха, совершенно обнаженной. Но мучения ее на этом не закончились: легко удерживая руки ослабевшей девушки над головой, мужчина крепко связал их между собой. Лишь после этого он отпустил несчастную, которая не смела даже поднять глаз, онемев от смущения и унижения и неловко пытаясь прикрыть грудь связанными ладонями.

- Боже, как ты прекрасна!.. – выдохнул Клод, падая на колени, с восхищением обхватывая крутые бедра, снизу вверх глядя на предмет своих мечтаний и вожделения.

Ни одна греза не могла сравниться с представшим ему в скудно освещенной маленькой комнатке зрелищем. Изящные, почти аристократические, руки, округлые плечи, небольшая грудь, узкая талия, плоский животик, широкие бедра и длинные, стройные ножки, словно специально вылепленные для танца.В тот миг архидьякон окончательно предпочел Деве Марии, которой столь усердно служил все эти годы, языческую богиню, которой готов был поклоняться, будто святой, и с которой желал постичь все тайны запретной любви.

Горячими устами приложился он, точно к святыне, к впалому животику, медленно поднимаясь выше. Благоговейно провел дрожащими пальцами по аккуратной девичьей груди. Одарил жаркими ласками плечи и шейку, крепко прижимая к себе тонкий стан. Наконец, бережно подхватил цыганку на руки и опустил на низкое ложе. Чуть помедлив, Фролло привязал свободный конец веревки к спинке кровати, лишив несчастную последней возможности сопротивления. Обреченно вздохнув, она лишь прикрыла глаза, сжавшись, подобно пойманному в силки зверьку при приближении охотника.

- Моя!.. – хрипло прошептал мужчина и, быстро скинув подрясник, скользнул в постель.

Он не спешил теперь, зная, что пути назад нет, что грезы его осуществились. Впервые познавая женщину, священник испытывал некоторую робость, которую не могла до конца заглушить даже сладость воплощения запретной мечты. Он аккуратно поглаживал гибкое тело, нежно касаясь теплой, мягкой кожи, стараясь уловить малейшее изменение выражения лица. Девушка, однако, оставалась бесстрастной, застыв в напряженном ожидании.

- Эсмеральда, - тихо окликнул Клод, осторожно отводя упавшую на лицо прядь волос, - позволишь ли ты мне любить тебя?..

Прикрытые веки чуть дрогнули, но ответа не последовало. О, как хотелось ей закричать в тот момент: «Никогда!..» Только что бы это изменило?.. Развратный монах все равно овладеет ее телом, и мысль эта была настолько непереносима, что плясунья старалась не обращать внимания на то, что происходит с нею. Она сконцентрировалась на словах старинной испанской песни, знакомой с детства, смысла которой не понимала, вернее, понимала его по-своему, сердцем. Твердила куплет за куплетом, точно молитву, а потом начинала сначала, и так до бесконечности. Это помогало отвлечься и почти не обращать внимания на похотливо блуждающие по обнаженному телу чужие руки, на обжигающие, все более настойчивые поцелуи, на неразборчиво что-то нашептывающий голос…

- Дитя, знаешь ли ты, насколько восхитительна?.. О, ты ввела бы в искушение даже святого – что и говорить о несчастном грешнике, угодившем по твоей милости в ад?! Но ты же подарила мне райское блаженство, не познанное доселе: ласкать тебя, чувствовать рядом прерывистое дыхание, видеть обнаженное тело, достойное греческой богини красоты – разве существует что-то большее в этом мире? О, позволь мне любить тебя, не отвергай мою страсть!.. Ты не знаешь, какое желание терзало меня все эти месяцы! Это пламя самой геенны, от которой кровь вскипает, подобно смоле; это сотни бессонных ночей, когда лишь тощая подушка глушит отчаянные стоны плавящегося в собственном грехе преступника; это сердце, разбитое на сотни осколков, с каждым ударом вонзающихся в беззащитную плоть. Эта дикая жажда сильнее меня, пойми – я не могу больше противиться ей! Сжалься же, девушка: лишь в твоей власти усмирить этот пробудившийся вулкан – или позволить ему взорваться и погубить нас обоих…

Архидьякон склонился над своей жертвой и припал к ее сомкнутым губам в долгом, жадном поцелуе. Цыганка, казалось, не слышала страстных речей, не чувствовала нетерпеливых касаний – настолько непроницаемым было ее прелестное личико. Однако когда Фролло, замирая, трепетно коснулся жемчужины ее женственности, он ощутил на пальцах влагу. Это ни о чем не сказало священнику-девственнику, однако, пока головка Эсмеральды была занята, а мысли витали далеко от крохотной темной комнатки, юное тело бессознательно ответило на расточаемую ему ласку.