Дело обстоит иначе, если зависть институционализирована в социальной структуре. Зависть легче институционализировать, чем радость или желание. Мы соблюдаем дни национального траура и празднуем национальные праздники, но вряд ли возможно придать статус института какой-либо иной эмоции, кроме зависти. В качестве примеров зависти, проявляющейся в социальных формах, можно привести крутую шкалу прогрессивного налога, конфискационный налог на наследство и соответствующие этому обычаи у примитивных народов, например институт муру у маори.

Зависть – это почти полностью психологический и социальный феномен. В концептуальном отношении она гораздо сильнее отличается от других или похожих на нее психологических процессов, чем вытекающие из нее процессы, которые сегодня науки о поведении используют в качестве концептуальных субститутов зависти. Агрессия, амбивалентность, враждебность, конфликт, фрустрация, релятивная депривация, напряжение, трение – все эти термины оправданны, но их не следует использовать для того, чтобы скрыть или замаскировать базовый феномен зависти. До конца XIX в., даже в поколении наших родителей, большинство тех, кто писал об этой стороне человеческой природы, были хорошо знакомы с завистью как с четко очерченным феноменом. Не во всех культурах есть такие понятия, как «надежда», «любовь», «справедливость» и «прогресс», но почти все народы, включая наиболее примитивные, сочли необходимым определить ментальное состояние человека, который не может терпеть того, что другой обладает каким-то умением, вещью или репутацией, которой нет у него самого, и поэтому радовался бы, если бы другой потерял свое преимущество, несмотря на то что он сам от этого ничего бы не выиграл. Кроме того, все культуры воздвигли концептуальные и ритуальные механизмы, предназначенные для защиты от тех, кто склонен к этому состоянию.

Большинство концептов и их последовательностей, с помощью которых мы, современные люди, члены больших и сложных обществ, регулируем наши общественные дела, необъяснимы для члена примитивного племени, но наше стремление не разжигать зависть и ситуации, которые вызывают зависть, доступны его непосредственному пониманию, и он в состоянии сочувствовать нашим проблемам. Это совершенно очевидно из данных этнографических исследований.

Крайне любопытно отметить, что в начале нашего века ученые, прежде всего специалисты по социальным наукам и моральные философы, начали все больше и больше проявлять тенденцию к вытеснению концепта зависти. Я рассматриваю это как подлинный пример вытеснения. Для политических теоретиков и критиков социального устройства зависть становилась все более неудобным концептом для того, чтобы использовать его в качестве объяснения или при ссылке на тот или иной социальный факт. В отдельных случаях, да и то в качестве вспомогательного аргумента, зависть упоминалась современными авторами как нечто очевидное, но даже тогда они практически всегда затушевывали ее роль. На нее могли сослаться, чтобы объяснить конкретный вопрос – например, почему некоторые узкоспециализированные критики не находят добрых слов для книги, предназначенной для широкой публики; однако концепт зависти не признается тогда, когда признание его в качестве элемента социальной реальности могло бы поставить под сомнение основные принципы социальной политики[4].

Указатели научных журналов на английском языке за последнее время весьма показательно демонстрируют отсутствие исследований концепта зависти. В предметных указателях следующих изданий ни разу не встречаются слова «зависть», «ревность» и «рессентимент»: American Sociological Review, Vols. 1-25 (1936–1960); American Journal of Sociology, 1895–1947; Rural Sociology, Vols. 1–20 (1936–1955); The British Journal of Sociology 1949–1959; American Anthropologist and the Memoirs of the American Anthropological Association, 1949–1958; Southwestern Journal of Anthropology, Vols. 1–20 (1945-1964). В действительности, там и сям в этих журналах можно найти отдельные статьи, в которых высказаны краткие, но очень проницательные наблюдения по поводу зависти в терминологически точном значении слова. Однако от составителей индексов термины «зависть/рессентимент» и «ревность» были настолько далеки, что они их не заметили. Несколько статей, в которых иногда упоминается зависть, попали под расплывчатую категорию «агрессия». В антропологических журналах несложно найти феномены, которые с концептуальной точки зрения должны были бы терминологически обозначаться как «зависть», если обратиться к категориям «ведовство» или «чародейство». Но, как это ни странно, термин «дурной глаз», сопровождающий зависть, тоже отсутствует в упомянутых указателях.

Здесь мы снова находим зависть и связанные с ней проблемы под завуалированными или вводящими в заблуждение названиями либо как часть рассуждений о чем-то другом; однако очень показательно, насколько часто исследователи избегают этого эмоционального синдрома. Почему же целое поколение исследователей избегало этой темы, хотя она затрагивает каждого человека? Глубинная психология уже давно научила нас в подобных случаях подозревать ее вытеснение. Многие хорошо подготовленные к анализу этой проблемы авторы ощущали, что она неприятна, отвратительна, болезненна и политически взрывоопасна. Многие приведенные далее примеры подтверждают такую интерпретацию.

Хотя я очень хотел бы согласиться с теми, кто тысячелетиями последовательно описывал и осуждал негативный и деструктивный аспект предоставленной самой себе зависти, я представлю данные, доказывающие, что человек не мог бы существовать в обществе без зависти. Утопия общества, свободного от зависти, в котором не будет для зависти никаких оснований, вряд ли сменится на полностью утопический план искоренения зависти из человеческой природы с помощью системы образования, несмотря на то что до сих пор социальные эксперименты людей по созданию общества второго типа были гораздо более успешны по сравнению с экспериментами, стремившимися создать общество равных и независтливых.

Каждый человек должен быть в небольшой степени склонен к зависти; без этого невозможно вообразить игру социальных сил внутри общества. Социально дисфункциональны только патологическая зависть в человеке, окрашивающая все остальные его эмоции, и общество, целиком построенное на принципе умиротворения воображаемых сонмов завистников. Способность к зависти создает необходимую в обществе систему предупреждения. Замечательно, насколько редко разговорная речь в разных языках позволяет прямо сказать другому: «Не делай этого! Это заставит меня завидовать тебе!» Вместо этого мы обычно говорим в абстрактных терминах справедливости, называя что-то нетерпимым или нечестным, или замыкаемся в обиженном молчании. Ни один ребенок не предупреждает своих родителей об их возможной ошибке словами типа «Если ты сделаешь/дашь/разрешишь это, я буду завидовать Джеку/Джилл». Табу на открытую декларацию зависти действует даже на этом уровне, хотя и верно, что и по-английски, и по-немецки можно сказать: «Я завидую твоему успеху/твоему состоянию», т. е. человек может говорить о своей зависти только тогда, когда ситуация между участниками разговора, по крайней мере ее «официальная версия», исключает возможности для настоящей, деструктивной, злобной зависти.

Странно, но по-немецки нельзя сказать даже «Я досадую на тебя». Такого глагола нет, а альтернативная конструкция (буквально «я испытываю досаду, т. е. рессентимент, по отношению к тебе») звучит так громоздко и помпезно, что ее никто не употребляет. По-английски можно часто услышать и прочитать выражение «I resent that» («Меня это возмущает») или «I resent your action, your remark» («Меня возмутил ваш поступок, ваше замечание») etc. Это указывает скорее не на рессентимент, а на чувство возмущения и неудовольствия от чьего-либо бездумного или неосторожного поступка, неразумного совета или оспаривания мотивов говорящего.