В ответ Кашмен приводил серьезные аргументы в пользу общей собственности: «Нам сейчас так надо строить, чтобы, если придется, не жаль было поджечь и бежать при свете зарева; богатство наше не в роскоши состоять будет, но в силе; если Бог пошлет нам богатство, мы употребим его на то, чтобы больше иметь работников, судов, снаряжений и пр. В лучших из ученых трудов говорится, что стоит где завестись роскошным домам и пышным нарядам, как общество клонится к упадку. …Похоже, что прибыль сделалась главной целью нашей; раскайтесь, иначе не следует и ехать, дабы не уподобиться Ионе на пути в Фарсис»[100].
Он к тому же полагал (ошибочно), что общая собственность «упрочит сплоченность» пилигримов. Ведя переговоры с инвесторами, Кашмен стремился заключить сделку. А инвесторы казались непробиваемыми. Поэтому Кашмен попытался убедить своих единоверцев не тревожиться о том, как в договоре решены вопросы собственности. Он не сумел убедить и склонить на свою сторону тех, кто еще был в Лейдене, но они уже ничего не могли поделать. Многие уже продали свою собственность в Голландии и поэтому больше не могли торговаться. Брэдфорд весьма определенно говорит, что условия были невыгодными. Их представители в Лондоне «взяли на себя договориться с купцами на этих новых условиях, кое в чем преступив свои полномочия и никого не предупредив; и даже утаили это, дабы избежать новых задержек; что стало впоследствии причиною многих раздоров»[101].
Все это важно подчеркнуть, потому что иногда говорят, что пилигримы в Массачусетсе создали колонию на основе общей собственности в подражание ранним христианам. Это не так. Действительно, чтобы оправдать подписание договора на невыгодных условиях, их агент Кашмен расчетливо использовал аргументы, которые должны были быть убедительными для христиан – в особенности, когда предостерегал об опасностях, сопутствующих зажиточности. Он, несомненно, был уверен, что лучше плохая сделка, чем никакой. Но и сами инвесторы думали только о своей прибыли, когда настаивали на общей собственности. Пилигримы же пошли на это, потому что у них не было выбора.
Даже если пилигримов «эксплуатировали», то намного большей тяготой были суровые условия Северной Америки. Это нужно подчеркнуть, потому что существует стремление рассматривать богатство США как плод «изобилия природных ресурсов», и равным образом ошибочная готовность представлять плавание «Мейфлауэра» и его пассажиров как некую привилегию.
«Мейфлауэр» причалил к Кейп-Коду в ноябре 1620 года, имея на борту 101 человека. Примерно половина из них умерла в ближайшие несколько месяцев – скорее всего, от цинги, пневмонии и недоедания. Среди умерших была молодая жена Уильяма Брэдфорда Дороти Мэй, которая то ли выпрыгнула, то ли упала за борт и утонула в гавани Провинстауна еще до того, как «Мейфлауэр» приплыл в Плимут. Морисон вместе с другими историками высказывает догадку, что она покончила с жизнью, после того как «в течение шести недель вынуждена была созерцать бесплодные песчаные дюны Кейп-Кода»[102]. Нам нелегко вообразить те трудности, с которыми столкнулись первые поселенцы в этой стране, даже в Новой Англии, где американские индейцы встретили пришельцев довольно дружелюбно. «Когда 11 ноября «Мейфлауэр» бросил якорь в Провинстауне, будущее поселения рисовалось в мрачном свете», – пишет Джордж Лангдон в книге «Колония пилигримов» и продолжает: «С борта корабля пилигримы смотрели на дикую пустыню, подходившую к самому берегу моря. Можно было только гадать, кто или что скрывается в этом сумраке, но они знали, что ближайшее английское поселение находится в сотне миль южнее и что никто не поможет им в предстоящей борьбе за выживание. У них не было домов, чтобы жить, не было крепости, в которой можно было бы укрыться, не было причала для выгрузки. Более того, хотя в пути умер только один пассажир, одиннадцать недель вынужденной скученности, скудная корабельная пища и постоянная сырость уже подорвали их здоровье. Многие из них кашляли, и за пять недель стоянки в Провинстауне четверо умерли, включая жену Уильяма Брэдфорда»[103].
Весной 1621 года «Мейфлауэр» вернулся в Лондон с одной лишь командой, но без груза для инвесторов. Вторая шхуна, «Фортуна», прибыла в Плимут в ноябре 1621 года и привезла 35 новых колонистов. Ее немедленно отправили назад с грузом бобровых шкур, но по дороге ее перехватили французские пираты. В феврале 1622 года она вернулась в Лондон пустой. В то лето в Плимутскую колонию пришли «Черити» и «Сван» с 60 новыми колонистами на борту. К весне 1623 года население Плимута не превышало 150 человек. Но колония все еще с трудом обеспечивала себя продовольствием. Как-то они обнаружили, что у них совсем нет хлеба – ничего кроме рыбы, омаров и воды. Тогда «стали подумывать, как бы вырастить побольше маиса, получать более обильные урожаи и не терпеть такой нужды», – пишет Брэдфорд в ключевом пассаже о собственности и продолжает (это полный текст, как он издан Сэмюелем Элиотом Морисоном): «Долго мы судили и рядили, а затем губернатор (по совету главных поселенцев) согласился, чтобы маис сеял каждый для себя и только на себя при этом полагался; а все прочие работы чтобы шли по-старому, сообща. Для этого каждой семье отведен был участок по числу душ на данное время (но без права раздела при наследовании), а юношей всех причислили к какой-либо семье. Это решение оказалось весьма правильным, ибо все принялись усердно трудиться и посеяли куда больше маиса, чем губернатору или кому-либо другому удалось бы добиться иными способами. Теперь женщины охотно выходили в поле сеять маис и брали детей с собой, тогда как прежде ссылались на недуги и неумение; а если бы их к этому принудили, назвали бы это тиранией и угнетением.
Опыт, приобретенный таким путем и в течение многих лет проверенный, притом на людях благочестивых и разумных, опровергает измышления Платона и других древних, поддержанные кое-кем и в позднейшее время, будто, лишив людей собственности и сделав все имение общим, можно привести их к счастью и благоденствию; словно они мудрее Господа. Ибо оказалось, что эта общность имущества (насколько она была введена) большую рождала смуту и недовольство и многие затрудняла работы, которые могли принести пользу и доставить удобства. Люди молодые и наиболее к труду способные роптали, зачем они должны тратить время и силы, работая безвозмездно на чужих жен и детей. Сильный и умелый получал при разделе не больше, чем слабый, не могущий выполнить и четверти того, что мог сильный; это почитали несправедливостью. Люди старые и почтенные, когда приравнивали их по части трудовой повинности, пищи, одежды и пр. к молодым и ничем еще не отличившимся, видели в том обиду и непочтение. А что женщинам приходилось обихаживать чужих мужчин, стряпать и стирать на них и др., это сочли за некое рабство, и многим мужьям было не по нраву. Постановив, чтобы всем и получать, и трудиться равно, полагали, что достигли равенства; а это если не нарушило связей, какие установил между людьми Бог, то во всяком случае немало повредило взаимному уважению, какое должно между ними царить. А среди иного сорта людей было бы еще хуже. Пусть не говорят, что причиною тут людская порочность, но не порочность самой идеи. Я отвечаю, что коль скоро порочность эта присуща всем людям, то Господь в мудрости своей указал им иной, более пригодный для них путь»[104].
Губернатор Брэдфорд, следовательно, сообщает, что при «совместной жизни» поселенцы страдали от нежелания трудиться, путаницы и недовольства, от утраты взаимного уважения и воцарившегося чувства рабства и несправедливости. И при этом речь шла о «благочестивых и трезвых людях». Поэтому земля была передана в частную собственность, и это привело «к очень большому успеху». Колонисты тут же стали отвечать за свои действия (и действия своих родных), а не за всех колонистов сразу. Замечание Брэдфорда о «стирке и стряпне» указывает на то, что приватизирована была не только земля. Зная, что плоды его трудов пойдут во благо его собственной семье, глава каждой семьи получил стимул трудиться более усердно. Появилась уверенность, что дополнительные усилия помогут тем, кто от него зависит. В условиях общественной собственности у него были все основания подозревать, что его дополнительный труд просто восполнит недостаточное рвение других. А эти «другие» вполне могли быть здоровыми и крепкими людьми, но только склонными использовать преимущества коллективной собственности, чтобы работать с прохладцей.
