Профессор энергично замотал головой, старческие складки на шее колыхались по-петушиному:

– Нет, оно того стоило! Благодаря нашей уловке мы получили абсолютно объективное мнение, и только полный болван вроде Холленфельда может это оспаривать. Они судили роман как обыкновенный – вот и получили по заслугам, лицемеры.

– Считаете, сегодня победили стереотипы?

– Ха! Да ведь вчера они были почти единодушны! – заорал профессор, потрясая тростью перед носом собеседника, – все бегали по потолку, жали мне руки, звонили каким-то издателям… Воодушевились, в кои-то веки… И как все переменились в лицах, когда я утром выдал им факты! Хорошо, хоть тухлыми яйцами не закидали.

– Ну, вряд ли они с собой носят тухлые яйца, – с улыбкой покачал головой второй.

– Холленфельд может и носить, запросто, – пробормотал профессор, – старая сволочь… Как он вчера ко мне подлизывался в отеле, коньяк принёс, стихи декламировал! Все просил с вами познакомить. Подлец.

Старик замолчал. Он молчал долго, минут пять. Мимо шли разноцветные люди в шортах и топиках, молодёжь катилась на роликах, кто-то дребезжал велосипедным звонком. К ногам собеседников стали подбираться, косясь агатовыми глазками, несколько жирных голубей.

– Так что же скажете вы, профессор Боуэн? – терпеливо повторил молодой человек.

– Что я скажу… – проговорил профессор медленно, сразу как-то постарев, обвиснув лицом, растворив глаза в пустоте, – я скажу… Знаете, я могу и ошибаться. Каждый может ошибаться. Даже машина может ошибаться!

Он погрозил пальцем собеседнику.

– Но в данном случае мне плевать. Я слишком стар, чтобы бояться выглядеть нелепо. Я подобное многократно проходил, уже не волнует. Так вот, я скажу: это – роман тысячелетия.

Молодой человек приподнял брови:

– То есть…

– То есть, да, это вершина всей человеческой литературы за последнюю тысячу лет. Есть, конечно, Гомер или, скажем, Библия – но это же не вполне художественные вещи. Эти вещи вне конкурса, так сказать. Это мифы какие-то, святые писания, труды нескольких поколений. Краеугольные религиозные или этнообразующие тексты. И даже они… знаете, Шреба… Шерка…

– Щербаков.

– Знаете, Щербаков, даже Гомер не годится в подмётки вашему роману. Гомер все сделал гениально – если, конечно, вообще существовал как историческая личность – но он лишь интерпретировал события. Плюс несомненные заслуги талантливых переводчиков. А здесь… Здесь всё ново и всё прекрасно, мой русский друг! Я прочёл ваш роман от корки до корки, искал аналогии, я призвал на помощь весь имеющийся у меня опыт. Потом я отбросил этот опыт и прочёл ваш роман ещё раз, как неопытный школьник, как невежда. Я смотрел на него и так, и этак, пробовал и с начала, и с середины, и даже – думаю, вы не обидитесь – пропускал его через систему антиплагиата. Проверял, не своровали ли вы хотя бы кусочек сюжета. Задавал разные ключевые слова в параметрах поиска. Да, я стар, но не устарел, у меня тоже есть компьютер. Словом, я испытывал роман на прочность, и он устоял. Это великолепная вещь, мистер Щербакоу, с какой стороны ни укуси. Вы сами это понимаете?

Профессор резко, как нельзя было ожидать от его лет, развернулся к собеседнику и оценивающе оглядел его с головы до ног. Тот тихо улыбался, не выказывая особенных чувств.

– Сдаётся мне, что не понимаете, – покачал головой старик, – вы чересчур молоды для этого. Поймите, я не имею лично к вам никаких претензий, но нынешняя молодёжь просто не способна на такое. Иная эпоха, иные ценности. Джойс начал писать своего «Улисса» в тридцать два, закончил в сорок; Хемингуэй создал «Прощай, оружие» в тридцать; Сэлинджер задумал основы «Над пропастью во ржи» где-то в двадцать два… Впрочем, простите мне эти бессмысленные цифры. Главное, что я по вашим глазам вижу – вы ещё не осознали, что именно положили ко мне на стол несколько дней назад.

– Я догадывался, – просто сказал молодой человек, – и я много работал, чтобы получить такой результат.

– Возможно, возможно… – пробормотал старик, – но всё же вы не писали его. Это самое страшное в нашей встрече, мистер Щер… Щербаков. Как, вы сказали, называется эта интеллектуальная система?

– Пока только рабочее название, мы зовём её «Парадокс»… там ещё цифровые индексы, но это не существенно.

– «Парадокс»? Хорошо, парадокс. Я бы назвал иначе – «Апокалипсис», так точнее, – мрачно заметил профессор.

– Почему же?

– А вы не догадываетесь? – подозрительно прищурился старик, – Вот, простите, не верю в это. Кокетничаете?

Молодой человек простодушно развёл руками.

– Боже упаси.

– Ну как же, чёрт побери! Это же очевидно: теперь всему конец! Конец целой эпохе, целой литературной цивилизации. Если не всей цивилизации целиком. Вспомните, что случилось с шахматами, когда великие гроссмейстеры стали раз за разом проигрывать машинам? А потом и вовсе перестали выигрывать. Всё, угасли шахматы, нет больше шахмат…

– Так уж и угасли, профессор? Сотни тысяч людей продолжают играть на очень высоком уровне, насколько я знаю. Я вот, например, регулярно играю.

Боуэн сердито отмахнулся:

– Чепуха! Вы должны понимать, что я имею ввиду. Поигрывать, баловаться, даже увлекаться – это одно; а стать великим, первым, непобедимым, непознаваемым для всех остальных – это другое. Сейчас мерилом истины, высочайшим авторитетом в шахматах – и не только в них – перестал быть человек. Им стал искусственный интеллект. По нему сверяют ходы, с его помощью разбирают чемпионские матчи – это несколько унизительно для шахматистов, вы не находите? И вот, пожалуйста, ваш «Парадокс»…

– Я должен заметить, профессор, что машины и раньше писали тексты.

– Ну, тексты… Тексты эти я читал, годились они только на подтирку в отхожем месте. Любой студент-первокурсник может написать статью куда интереснее, чем суперкомпьютер из Алабамы. Откуда, вы говорите, ваша команда?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.