— Всё к черту, — едва слышно отвечает он, прикрывая глаза и переводя дыхание, — на его месте должен был быть я, именно я должен сейчас лежать в холодной земле в проклятом ящике, Фил.

— Эй! — выкрикивает старший брат захмелевшего Рауля, — Не смей так говорить!

Младший де Шаньи только отмахивается и опрокидывает в себя еще один стакан коньяка. Ему и впрямь становится чуть легче, но тяготящая горечь никуда не уходит, а, напротив, охватывает его с новой силой от столь живых воспоминаний. Вина сжирает изнутри его душу, жестоко царапает опустошенное сердце, а слёзы снова подступают к глазам Рауля, так уставшего от боли.

***

Тоска. Страшной силы грусть охватывает Карлотту. Прошел всего лишь день, а она уже безумно скучает по дорогому сердцу Пьянджи. Она знает, как тяжело ему сейчас, но искренне не понимает, почему он не позволяет ей разделить с ним всю эту боль, помочь преодолеть это страшное препятствие.

Телефонный звонок отвлекает её от мрачных мыслей, вынуждая ответить. Она всей душой жаждет увидеть на дисплее родное имя, но там мерцает такое неуместное сейчас «Фил».

— Да, Филипп? — отвечает она нехотя через некоторое время.

— Послушай, — говорит он мягко, — не бросай только трубку, прошу. Я лишь хочу сказать, что очень по тебе скучаю. Конечно, я был слишком навязчив, не могу отрицать, но я не мог иначе…

— Не надо, пожалуйста, — стонет она устало, — только не сейчас. Пойми, уже слишком поздно, я теперь с другим. Прости, но к тебе я больше не вернусь.

— Мы же созданы друг для друга! — резко восклицает Филипп, — Позволь мне вновь встретиться с тобой, доказать, что ты не права, что у нас не все потеряно… Ты поступаешь слишком несправедливо со мной.

— Зачем? Что ты теперь можешь? Я полюбила Пьянджи, — разъясняет она ему, словно маленькому ребенку, — я не могу пойти против сердца, как бы ты не просил.

Не силясь большего его слушать, Карлотта бросает трубку. Она правда очень виновата перед ним. Она приняла его предложение, его любовь, несмотря на собственную измену, — в её голове тогда никак не могло уложиться, что они с Убальдо вообще могут быть вместе.

Ей, безусловно, неизвестно о том, что сейчас Филипп торопливо собирается ехать к ней, что никакие доводы пьяного брата его не тормозят, что он отчаянно желает бороться за их счастье.

Пока Карлотта, решившая отвлечься на готовку, суетится на кухне, у её дома оперативно паркуется тонированный джип старшего де Шаньи. Пристроившись, наконец, на свободное место у многоэтажки, он быстро покидает автомобиль и направляется к нужному подъезду.

Пронзительный звон домофона заставляет Карлотту выронить из руки миксер и раздосадовано взвизгнуть. Проклиная всё на чем стоит свет, она спешит открыть дверь незваному гостю и застывает в коридоре квартиры в его ожидании.

Дверь тихонько скрипит, пропуская внутрь взъерошенного Филиппа с пышным букетом андских роз, поражающих своей красотой. Приняв трепетно собранный, должно быть, лучшими флористами Парижа букет, она тяжело вздыхает, отчужденно на него глядя.

— Я скучаю, — повторяет он вновь и делает осторожный шаг вперед, чтобы взять её бережно за руки.

— К чему все эти старания? — спрашивает она, даже не пытаясь сопротивляться его касаниям, — Я не изменю своего решения, Фил. Что я могу?

— Дать ещё один шанс, — шепчет он, преданно глядя в её миндалевидные, изумрудные глаза, — молю тебя… Ты только вспомни! Вспомни наши вечерние прогулки по центру Парижа, вспомни волшебные ночи в Провансе, вспомни нашу первую встречу. Неужели ты была несчастна со мной? Неужели правда желаешь отказаться от моего предложения?

— Это было прекрасно, знаю, — мягко отвечает она, всерьез боясь его ранить, — и с Убальдо, конечно, ничего подобного меня не связывает, но, пойми… полюбила я именно его. И это не изменится.

В его взгляде так и застывает неверие. Он не верит в то, что всё действительно кончено, не верит, что единственная женщина, которую он оказался способным полюбить, так просто теперь от него отказывается, не верит, что эта встреча может стать последней для них двоих.

Порыв заставляет притянуть её в свои осторожные объятия и легонько поцеловать в пухлые, алые губы. Последний раз. Коротко и нежно. Незабываемо.

Оторвавшись от сладких губ, он напоследок заглядывает в такие любимые им глаза и отступает. Больше слов не нужно. Он резко разворачивается к двери и торопливо покидает растерянную женщину. Она же так и остается стоять одиноко в своем пустынном коридоре.

***

Чувство вины тяготит душу, больно полощет ножом по опустошенному сердцу, сжигает нутро едкой кислотой — Рауль обессилено падает на пол их с Филиппом гостиной, сгибаясь пополам, и отчаянно хватается пальцами за скользкий паркет. Он задыхается от сотрясающих его слёз, от беззвучных, безутешных рыданий.

Веселый детский смех разносится эхом по огромному особняку семьи именитого политика де Шаньи, заполняет каждый уголок пустынного дома. По высокой лестнице быстро сбегают один за другим два взвинченных мальчишки, старательно уворачиваясь от рук друг друга.

— Теперь ты догоняешь! — восклицает паренек с большими голубыми глазами и забавными веснушками, касаясь легонько плеча друга.

— Ну, держись! — восклицает второй мальчик, расплываясь в улыбке и срываясь в погоню за первым.

Солнце уже торопливо спускается за горизонт, когда они дружно покидают особняк и бегут к небольшому озеру, расположившемуся неподалеку.

— Стой! — окликает темноволосый мальчишка друга, старательно восстанавливая сбитое дыхание, — Я сдаюсь!

— Дори, — выдыхает сын де Шаньи, медленно подходя к нему, — в чем дело? Ты в порядке?

— Да-да, — пытается улыбнуться он, — я просто совсем выдохся…

— Идём, — отвечает Рауль, — передохнем немного и по домам.

Дориан рассеяно кивает другу, и они синхронно падают на прибрежную влажную траву. Небо обретает огненные оттенки, когда солнце скрывается за деревьями, окружающими такое чистое озерцо.

— До чего же тут красиво, — завороженно шепчет Дориан, вглядываясь в пламенный закат, — и так не хочется, чтобы ты снова уезжал…

— Но следующим летом я ведь вернусь, — старается утешить друга Рауль, мягко толкая его в бок, — и мы опять будем гулять и играть, как прежде. Время пролетит незаметно, я уверен.

— Для тебя, возможно, — печально усмехается мальчик, прикрывая свои малахитовые глаза, — но я тут совсем один.

— Это не правда, — возражает де Шаньи, приподнимаясь на локтях, — у тебя всегда есть я, и это не изменится!

— Ты обещаешь? — спрашивает он с нескрываемой надеждой.

— Я обещаю, — кивает Рауль, искренне улыбаясь.

В этот миг им неизвестно, что это лето является последним для их крепкой дружбы, что спустя год уже ничто не будет как прежде, что Рауль больше не вернется в эту чудную деревушку под Парижем, а мэр де Шаньи и вовсе продаст загородный дом…

Воспоминания из детства слишком отчетливы — Рауль готов поклясться, что помнит даже запах той самой прибрежной травы, помнит голос маленького Дориана, пропитанный грустью и отчаянием, помнит каждый оттенок заката, за которым они тогда трепетно наблюдали.

Он тогда солгал. Солгал самому близкому человеку, что был у него, что был у него всегда. Солгал Дориану, который был для него роднее брата.

Он дал обещание. Дал слово, но так за него и не постоял… Он предал.

— У тебя всегда есть я… — надломлено шепчет Рауль.

Обещания не даются просто так, их необходимо выполнять. Ведь де Шаньи всегда держат слово, всегда стоят на своём. С трудом Рауль поднимается на ноги, крепко удерживаясь пальцами за край столешницы. В глазах нещадно плывет. Он делает наугад несколько шагов и едва не падает.

— Где же ты спряталась? — заплетающимся от алкоголя языком бормочет де Шаньи, на ощупь пробираясь в ванную.

Он смутно помнит то, что аптечка должна быть где-то здесь. Вяло опираясь о край широкого джакузи, он добирается, наконец, до небольшого зеркального шкафчика и резко его открывает, едва не вырывая хлипкую дверцу.