- Ты, дядя, зазря приперся, - паренек вытащил руку из кармана.

…вышел ежик из тумана… вынул ножик…

…не ножик – кастет самодельный, клепаный, из тех, что для тихой охоты самое оно. Это только дураки с пукалками ходят или вот с ножами. С ножом-то немалое умение надобно, чтоб не изгваздаться в кровище, а вот кастет… приложишь к головушке беспутной, и глядишь, подобреет клиент, осознает, что мир сей несправедлив, а заодно уж и решит несправедливость оную исправить путем отторжения личного движимого имущества в пользу сирых да убогих.

Проходили.

- Отчего ж? – Себастьян заметил еще двоих, которые в тени держались, но поперек вожака не лезли. Верно, не воспринимали мужичонку, по незнанию забредшего в лихие кварталы, за достойного противника.

- Оттого… - паренек рукой по руке шлепнул.

…а где охрана, спрашивается?

…или получено распоряжение не лезть, пока вовсе не прибьют?

- …деньгу гони.

- Эту, что ль? – Себастьян вытащил кошелек и на ладони подкинул. – А ты борзый…

- Сам борзый, - обиделся паренек. – Не кишми!

- Не буду…

Кошелек Себастьян на коготь подцепил.

А кошелек хороший был.

Чуть потертый, видно, служил давно верой и правдой. Позолота местами поистерлась, бока растянулись, подсказывая, что внутри его лежит немалая сумма, даже если медью.

Паренек сглотнул.

Кошелек покачивался, гипнотизируя.

…в темноте что-то зашуршало, и гопарь очнулся.

- Ты это… гони давай!

- Куда? – поинтересовался Себастьян со всей возможной вежливостью.

- Сюда!

- Сюда не хочу…

Гопарь запыхтел, пытаясь найти пристойный повод для удара, но чужачок держался вежливо, спокойно… слишком уж спокойно для залетного придурка, которому вздумалось разгуливать ночью не в том районе. И мелькнула нехорошая мыслишка, что каплунок-то засланный, что тронешь такого и скоренько возникнут пред тобой, как в сказке, двое да из ларца, одинаковых с лица. Только желаний исполнять не станут, но подхватят под ручки белые да и в ларец свой уволокут, отчетность улучшая да раскрываемость повышая.

Вона, давече аккурат писали, что новая резолюция на сей счет вышла…

- Ты… - денег хотелось.

Нет, деньги – вещь такая, что их всегда охота, но…

…третью неделю на мели. Всю медь из карманов вытрясли, еще немного и вправду на завод пойдешь, за медяки сущие корячится, а Варька колечко требует. Видала в магазине и дуется, носом крутит, того и гляди к Косому переметнется, тот-то, даром что честным пацаном себя считает, да только все знают – трусоват он.

Фарцовщих хренов.

Но при деньгах… бабы деньги любят, и еще чулочки шелковые. За чулочки и будут терпеть, что кривую рожу Косого, что жирок его, что нудный норов и привычку на жизнь жалиться. Вот с Кашней весело, это и Варька признает. Он-то, когда звенит в карманах, не жмется.

Колечко?

Да запросто!

Мороженое? Синема, которую в Доме культуре крутят? Со всяким удовольствием. И портвейну. И к портвейну, и всего, чего только душенька пожелает. Да только кто ж виноват, что звенит в этих карманах не так часто, как Варьке хотелось бы…

…но уйдет.

…девка горячая. И хрен бы с ней, небось, к Косому многие девки бегают, да только редко какая выдерживает дольше пары недель. Косой-то сперва ласковый, горы золотые обещает, а как девка ноги раздвинет, так и переменяется. Становится зануден, придирчив, и деньгу жмет. Что ему тратиться, если получил свое? И ведь загадочная бабская натура, на Закосках все про Косого знают, но не успокаиваются, каждая думает, будто переделает, ага… силою любови… любовь у Косого только к золотишку и переделала его так, что дальше некуда.

- Я, - каплунок залетный кошелечком помахал, приманивая. И вправду борзый… но… будь, может, Кишма один, он бы не стал связываться, чай, не последние мозги отбили, но в тенечке ж Жужель с Быком притаились. Смотрят, стало быть. А Жужель еще когда слушок пустил, будто Кишма только за шкуру собственную и трясется, нет в нем куражу пацанского.

Трепло.

Скажи он в глаза это, так мигом бы Кишма ему разъяснил бы, что про кураж, что про законы пацанские, да только…

- С-сука, - сказал Кишма.

- Где?

Вот же ж…

Каплунок оглянулся. Плечами пожал и кошелечек подбросил. Мол, бери, коль духу хватит. Этакого вызову и жупель навроде Косого не снес бы. И Кишма решился.

Ноги у него быстрые.

Места он знает.

Ежель чего, то…

Он ударил, не додумавши, и урод этот – а как можно назвать того, кто над честными людьми издевается, в промысле разбойном помехи создавая – уклоняться не стал. Кишма в какой-то момент даже испугался, что зашибет, он-то от души бил, надеясь, что каплунок этот не только языком болтать гораздый… а мокрухи до сего дня за Кишмой не числилось…

…и не будет.

Что-то хрустнуло.

Крепко так хрустнуло. И руку Кишмы будто кипятком обдало, а с этого кипятку верная свинцовка, самолично крученая да отлитая на старом капище – пацаны знающие сказывали, что так оно верней – вдруг взяла и развалилась. А мужичок ничего, как стоял так и остался стоять.

Кошелечек вот уронил.

- Хорош, - сказал он, лоб почесывая, на котором будто бы шишка росла… то есть, сперва Кишма так подумал, а после увидал, что не шишка это. Шишки, они не так скоро растут. Эта ж прям на глазах вытягивалась… и слева другая… и после что-то да захрустело, и за спиною мужика черным плащом распахнулись крылья.

- Мамочки… - пискнул Жужель и, голос обретши, завопил на все Выселки. – Хельм явился!

- Ага, - подтвердил крыластый, когтем рог поскребывая. – Лично по твою, заметь, душу…

Этакого издевательства Кишма вынести не смог.

Он закрыл глаза.

И препозорнейшим образом рухнул во тьму.

…нет, все ж слабоватый в Хольме народец. Помнится, во времена стародавние, когда случалось Себастьяну развлекаться подобным от незамысловатым образом в Познаньске, лиходеи чувств-с не лишались, но хватались за ножи… а этот…

Себастьян склонился над павшим героем, который лежал недвижим и бледен.

…а костюмчика-то и не жаль.

Неудобный.

Себастьян хлопнул паренька по одной щеке.

По другой.

И когда веки дрогнули, левый глаз приоткрылся.

- Кайся, - велел Себастьян.

Паренек сглотнул и уточнил на всякий случай:

- В чем?

- А в чем есть, в том и кайся…

…Кишма осознал, что прямо сейчас жрать его не станут. Нонешний демон, к слову, уже не гляделся таким уж огроменным, как в первые мгновения. Нет, он был изрядно велик и могуч, - иных демонов и не бывает, - но мелковат.

С другое стороны, чем мельче собака, тем поганей норов, может, оно и с демонами так?

И Кишма, смирившись с тем, что рассвета он не увидит – а ведь говорила маменька, чтоб учился, что учебою в люди выбиться просто, он же ж не слухал, от и влип, - принялся сказывать о жизни своей нелегкой да подвигах всяко-разных. И закралась мыслишка, что, неужто его, Кишмы, делишки до того переполнили чашу терпения Хельма, что тот за Кишмою цельного демона прислал.

- Интересно, - демон же уселся на камень и ногу за ногу закинул.

А копытов нет.

И серой от него не пахнет, а пахнет одеколоной, про которую Варька сказывала, что люди интеллихентные ею обливаются. И однажды самого Кишму пшикнула, он после розовою клумбой цельный день вонял. Пацаны ржали.

- Очень интересно… но не то, друг мой, все не то, - демон щелкнул когтищами.

…и кончик хвоста его в горло Кишмы уперся.

- А скажи-ка, милый друг, не случалось ли в ваших местах людям пропадать?

- Я не мокрушничаю, - Кишма хвоста не испугался.

Напротив.

Чем дольше он лежал, тем смелей становился. Может, с того, что демон не спешил пламя изрыгать или грозиться всякоразными муками смертными, а может, с того, что лежать было неудобственно. Холодно. И мокровато – снежок от тепла Кишмового тела подтаивать начал. А еще в спину уперлось что-то твердое и ледяное. Этак всю требуху отморозить недолго.