— А мне? — почти обиделась она.

— Иногда, — он хитро улыбнулся.

— Ну и дурак ты тогда. Я тебя, между прочим, никогда не обманывала, — Ханаби показалось, что вставить эту фразу будет очень к месту, несмотря на то, что это, конечно, было абсолютной ложью. Как минимум, она лгала ему о тонкостях посещений ей его палаты в больнице. — И во что же ты веришь?

За следующие несколько секунд молчания его взгляд расфокусировался и подёрнулся дымкой. Глядя куда-то сквозь Ханаби, он наконец проговорил:

— В то, что когда-нибудь всё будет так, как должно быть.

Створка брони на мгновение приподнялась, и под ней промелькнул кусочек настоящего Обито.

Ханаби изнывала от нежности. Пришлось мысленно сделать пометку продолжить этот разговор позже.

Напряжение достигло пика.

Ханаби вцепилась в него так, будто падает со скалы и только так может удержаться.

— Я скучаю по тебе, — жарко прошептала она в капюшон, делая температуру тела Обито почти невыносимой.

Её запах, её странная тяга к нему… Как же приятно это ласкает покалеченное самолюбие — ощущать себя желанным.

В Обито опять шевельнулось непривычное, давно позабытое чувство. Стремление защищать. И, конечно, оно всколыхнуло лежащие рядом пласты с самым дорогим, самым жгучим — подвергая его самой страшной на свете пытке. Чтобы справиться с этим, Обито пришлось сделать несколько глубоких вдохов и расцарапать себе ногтями ладонь до крови. Когда начинаешь бороться с ним вовремя, оно не успевает поглотить тебя полностью.

Она осторожно протянула к нему руки и сдвинула повязку на лоб, мягко обхватив голову. Обито к этому времени окончательно пришёл в себя и даже едва удержался, чтобы не порисоваться и не открыть глаз сразу же с активированным мангёкё.

— Тебе ведь это больше не нужно теперь? — с такой обезоруживающей нежностью произнесла она, что стало непривычно уютно.

— Нужно, — Обито сорвал повязку с головы и так и оставил, в руке.

Ханаби прижалась к нему. Обито уловил ставший уже знакомым запах. Он идентифицировался как такой привычный, что дарил ощущение дома. У Обито уже много лет не было места, которое он мог бы назвать домом. Скорее он чувствовал себя черепахой, нося везде самое дорогое с собой — в своих мыслях. Где оно, к сожалению, с некоторых пор только и могло обитать. Ему больше ничто не было нужно. Точки в пространстве не имели для него значения, он ни к чему не привязывался. Обито владел пространством. Но оно для него было абсолютно безжизненным. Пустая до гулкости, бездушная система координат. И единственное ценное — неуловимо, нематериально. Не коснёшься. Как ни вой, как ни вырывай это из себя.

Это было одной из причин, по которым у Обито были сложные отношения с прикосновениями.

Он едва выпутался из паутины эмоций, сначала разматывая осторожно, а потом и вовсе обрывая.

— Ханаби. Нужно идти.

И даже не увидел — почувствовал — как в уголках её губ горько запеклось сожаление.

Было бы живописно, если бы граница Страны Рек совпадала бы с окончанием стены дождя и наглядно делила бы мир на хмурый и светлый, подумал Обито. На деле между этими странами пролегала болотистая пустошь, которая благодаря сухим и корявым, но раскидистым деревьям умудрялась выглядеть ещё более сумрачно и угнетающе, чем Страна Дождя. Эта какая-никакая преграда была на руку жителям Амегакуре, которые вечно страдали от набегов со всех сторон. Не то чтобы Деревня Скрытая в Долине была кровожадной, но и там хватало стремящихся поживиться за счёт ослабшего соседа. А так, благодаря отсутствию надёжной опоры как на верхнем ярусе, так и на нижнем, без особой необходимости сюда никто не совался. Не то чтобы это было проблемой для того, кто обладает чакрой, но передвижение существенно замедляло, поэтому почти все выбирали более удобный путь через часть территории Страны Ветра или Страны Огня, несмотря на то и дело возникающие проблемы с пересечением границ.

Идеальное место для тренировки. Особенно когда твои дзюцу не требуют перемещения в пространстве.

Отыскав подходящий клочок земли, Обито объявил Ханаби, что у них привал. И тут же, вопреки своим собственным словам, вскочил на ближайшее дерево, проверяя его крепкость и устойчивость. Как ни странно, оно оказалось вполне годным. Обито сложил печать концентрации и сосредоточился на запечатлённом шаринганом изображении фамильной плиты Учиха. После пробуждения мангёкё и проникновения его незамеченным в Коноху секреты Сусаноо и аматерасу стали доступны к прочтению, однако не к воплощению в жизнь. Обито тогда не понадобилось много времени, чтобы опытным путём выяснить, что для пользования этими техниками нужны оба глаза. Ещё пара экспериментов показала, что при этом они оба должны иметь модус мангёкё.

Что-то подсказывало, что овладеть мощнейшими техниками Учиха быстро не получится.

Даже научиться управлять камуи оказалось не так просто.

После возвращения тогда в пещеру Мадары Обито отчаянно не знал, о чём нужно подумать, чтобы сделать ту или иную часть тела нематериальной и повторить трюки, проделанные им в битве с ниндзя Тумана. Откровенно говоря, он помнил события на поляне очень смутно, отрывисто и, чёрт возьми, лучше бы вообще не помнил.

Спиралька восхищённо рассказал Мадаре о том, что вытворял Обито и каким потенциалом тот обладает.

Таким образом, до тех пор камуи активировалось им всего дважды в жизни, и оба — в состоянии сильнейшего стресса. Нужно было подтолкнуть его к использованию нематериальности в повседневности и, в идеале, довести эту способность до автоматизма.

Однако способ был подобран стариком не слишком гуманный.

Чуть только восстановленная вновь после эксперимента с разрушением стены правая рука набрала мышечную массу и начала быть похожей на левую, ещё не до конца оправившееся от всех травм тело Обито вдруг оказалось привязанным к кровати мощными древесными плетьми. Было ощущение, будто состоящее из корней ложе внезапно решило им позавтракать.

Затем к нему подковылял Мадара и принялся делать с ним странные вещи, никак не объясняя их цель. Похоже, он мог концентрировать в ладонях чакру природы огня, нагревая их до совершенно невыносимой температуры, примерно так же, как Какаши делал с молниями. Эти ладони поочерёдно опускались на тело Обито в самых неожиданных местах и оставляли мучительные ожоги. Клетки Сенджу, будь они прокляты, быстро восстанавливали кожу, давая возможность жечь её ещё и ещё. Мадара делал это достаточно медленно, чтобы Обито сохранял рассудок. Оставалось не ясно, откуда у этого ходячего трупа вообще хватало чакры на такие фокусы.

Пытка длилась долго, боль почти не успевала отпускать. Сначала Обито мужественно терпел, лишь изредка мыча и по-прежнему недоумевая, чего добивается от него эта древняя рухлядь, потом клял Мадару вслух на чём свет стоит, а после дыхания вообще перестало на что-то хватать и он стал захлёбываться в собственных вскриках: они падали обратно в горло и душили.

От отчаяния Обито уже стал пытаться смириться с болью, представить, что ему нравится это ощущение, что это всего лишь очень сильное тепло. Во всяком случае жжение в мышцах после тренировки, каким бы оно ни было сильным, всегда казалось ему приятным, закаляло. Обито им по-настоящему наслаждался, даже если от безжалостного перенапряжения накануне утром было сложно встать с кровати.

Однако привыкнуть к этой боли оказалось невозможно: слишком она была жестокой и неестественной.

Стало ясно, что просто перетерпеть тоже не получится: старик явно не собирался останавливаться. Пришлось сосредоточиться на том, куда он в следующий раз опустит руку, чтобы постараться хоть немножечко извернуться. Шаринган легко считывал не слишком быстрые движения старика. Между тем чёртовы ветки не давали совершенно никакого простора для манёвра. Но Обито уже был настолько измучен, так затравленно ожидал очередного ожога, что тело среагировало само. Он только успел зажмуриться перед очередной вышибающей все мысли из головы болью, но… ничего не почувствовал. Осторожно открыв глаз, он увидел довольное лицо Мадары. Теперь тот потянулся куда-то к шее Обито — и снова не смог причинить никакого вреда. Обито направил всю чакру на формирование, как ему казалось по ощущениям, защитной прослойки воздуха между ним и рукой Мадары. При этом часть тела, к которой старик в очередной раз тянул руку, будто парализовывало, Обито не мог ей шевелить и совершенно переставал ощущать. Но самое главное — боли больше не было. И не было ужасного запаха, привыкнуть к которому он тоже так и не смог.