В приёмном была суматоха. Раненых было столько, что никто не обращал на него внимания. Они были везде — у стен, на каталках, стульях, даже просто на полу. Обито уже смирился с тем, что умереть ему здесь, так как очередь до него точно не дойдёт. А между тем уже не было сил даже стоять. Чтобы ещё хоть на секунду сохранить равновесие, он прислонился лбом к стене. Прохладно, приятно.

К счастью, девчонка, похоже, отнеслась к своему долгу даже ответственнее, чем нужно. Она решительно подёргала своего подопечного за штанину (спасибо, что не за многострадальное плечо), отчего мокрый лоб Обито едва не соскользнул со стены. Провожатая потащила его куда-то сквозь толпу, явно зная нужное направление. Обито уже не видел, куда шёл, голова раскалывалась, он старался хотя бы не рухнуть прямо на раненых и не привлечь к себе этим ненужное внимание.

Толпа перестала стискивать с боков.

Последним, что он слышал, было: «Осторожно!..» — и громкий удар его собственного тела об пол.

Глаза сильно щипало. И один гораздо сильнее другого.

Точно: проклятый риннеган.

Не спеша их открывать, Обито сделал несколько глубоких вдохов. Дышать было всё ещё больно, умопомрачительно больно.

Пришлось разлепить веки, терпя яркий, режущий свет: проверить обстановку было важнее. Этот свет отражался от белых стен. Первым, во что уткнулся взгляд, был какой-то человек — тоже в белом, — он поспешно развернулся и вышел в дверь. Раздались торопливые шаги и приглушённый дверьми голос:

— Пришёл в сознание. Анестезию? Иначе выключится.

— Нет у нас лишней! Своим не хватает! — Второй голос был женский, командный.

«Узнали?.. Чёртов я идиот! Шаринган. Будто Учих не по пальцам пересчитать. И риннеган. Конченый я идиот», — с обречённой злостью заключил Обито.

Между тем женский голос продолжал:

— Если Сакура не занята, поручите ей. И пусть охрана глаз не сводит.

Только тут Обито осознал, что его руки и ноги чем-то плотно зафиксированы. Пошевелить ими не удавалось. Молодцы, обезопасились. Сил на камуи, разумеется, ещё долго не будет.

Похоже, кровь остановили — по бокам больше не текло. Да и голова работала чуть получше. Вот только всё тело адски ныло, а на груди как будто вовсе не было кожи — чудовищное ощущение.

Прошло не меньше двадцати минут, — по вечность каждая, — прежде чем появилась знакомая на вид девчонка в белом халате и со шприцем в руке. Похоже, упомянутая Сакура.

— Давно не виделись. — Взгляд её метал огонь, рот кривился едкой усмешкой.

— Мм, — было единственное, что Обито мог выдавить, прежде чем задохнулся от боли.

Задеты лёгкие — вот почему так сложно говорить и дышать, — дошло до него.

Кажется, увидев, как страдальчески исказилось лицо пациента, Сакура несколько смягчилась и проглотила следующую заготовленную издёвку. Её взгляд обеспокоенно заметался по его груди, собственные руки она пока не использовала.

— Где больнее всего? — скорее машинально, профессионально коротко бросила она, чем из жалости. Её голос был уже чуть мягче, но строгость никуда не делась.

Обито неопределённо кивнул на грудь.

— Посередине? Выше? Ниже? Если не можешь говорить, на пальцах покажи.

Не без труда Обито разогнул два пальца на левой руке — туго зафиксированной, как и все остальные конечности, и прямо показать ею нужное место было невозможно. Правая же и вовсе всегда слушалась хуже.

— Значит, верхняя треть.

Даже не останавливаясь, чтобы примериться, девушка профессиональным движением перевернула шприц, ввела иглу в большую мышцу груди, чуть выше левого соска, и быстро, совершенно не больно, выпустила лекарство. «Почти в сердце», — подумалось Обито.

И что же это было, если не анестетик?

— Глаза слезятся и, насколько я могу судить, воспалены. Предполагаю, от перенапряжения. Хотя лучше бы они вообще не открывались. Никогда. — В её голосе звякнул металл. Сакура хмурилась и как будто сама смущалась своей грубости одновременно. — Но раз уж я здесь, осмотрю. — Она неуловимым движением извлекла из кармана халата небольшой фонарик и приблизилась к лицу Обито.

В первое мгновение её брови дрогнули: жалость — одна из двух эмоций, которую видел Обито при первом прямом взгляде людей на своё лицо. Вторая — страх. Либо жалость, либо страх. А чаще — сначала страх, затем жалость. Отклика это никакого внутри не вызывало. Просто подобная информация помогала делать выводы о том, что представляет собой тот, кто перед ним.

Отдать должное Сакуре — это выражение возникло всего на долю секунды и мгновенно — профессионально — сменилось серьёзной сосредоточенностью. Страха не было: она повидала всякое.

Обито поддался осмотру, Сакура ненадолго ослепила его фонариком. Сначала шаринган. Риннеган смотрела дольше. У Обито затекла шея, он поёрзал — и внезапно осознал, что боль частично отступила. Больше не хотелось умереть во время каждого движения. Вероятно, им пришлось-таки выделить на него дефицитное обезболивающее ради возможности устроить долгий допрос.

Зато благодаря этому теперь Обито мог поднять голову и посмотреть, что с ранами. Почти весь торс был перебинтован, больше половины бинтов уже опасно сырые, красные.

Всё время с момента завершения осмотра глаз и пока он себя разглядывал, хмурая Сакура напряжённо и задумчиво вглядывалась в его лицо. Казалось, она пытается принять какое-то решение и прикидывает варианты.

Обито прервал её размышления:

— Почему я… ещё жив? — Глотка пересохла, он совсем охрип. До одури хотелось пить.

«Раз ты до сих пор не по­пытал­ся сбе­жать, зна­чит, с чак­рой по­ка проб­ле­мы», — раз­мышля­ла Са­кура. Про­цесс при­нятия ре­шения был за­вер­шён.

— Ска­жи спа­сибо, но не мне. В лю­бом слу­чае, ра­но ра­ду­ешь­ся. Сей­час я сде­лаю пе­ревяз­ку и пос­мотрю, что там. Нас­коль­ко я знаю, ран ник­то не про­мывал, так что, вероятно, осталось тебе недолго.

Он на удивление тер­пе­ливо пе­ренёс сня­тие бин­тов, хоть Са­кура и не це­ремо­нилась. Со­бытия на по­ле боя всё от­чётли­вей прос­ту­пали в её па­мяти. Впер­вые в жиз­ни ей хо­телось не об­легчить стра­дания па­ци­ен­та, а уси­лить. А ещё луч­ше — свер­нуть ему шею. За всё, за всех.

Но по­ка бы­ло нель­зя.

Сде­лав глу­бокий вдох, Са­куре приш­лось взять се­бя в ру­ки.

Ра­ны выг­ля­дели пло­хо. Глу­бокие V-об­разные бо­роз­ды ши­риной с пол-ла­дони: две на гру­ди, од­на на жи­воте, — тя­нулись от пле­ча до пле­ча и на глазах наполнялись кровью, за ис­клю­чени­ем бе­лой по­лови­ны тела. Поч­ти та же кар­ти­на была на спи­не, толь­ко всюду въелась земля, мешалась с кровью. Последней было столь­ко, что не удавалось понять, есть ли инфекция. Но опыт подсказывал, что не могло не быть.

«На­вер­ное, труд­но это тер­петь», — не­воль­но по­сочувс­тво­вала Са­кура, на мгно­вение за­быв, что пе­ред ней убий­ца. Убий­ца многих и многих шиноби, её друзей. Но только на мгновение. Встрях­нув го­ловой, она сно­ва воз­ро­дила в се­бе злость.

С по­мощью губ­ки и металлической чаши с во­дой Са­кура на скорую руку смы­ла столь­ко зем­ли, сколь­ко смог­ла, ос­таль­ное сма­зала ан­ти­сеп­ти­чес­кой смесью, втирая прямо в сочащуюся кровью взрыхлённую плоть. За­пах­ло мя­той.

Голова кружилась от усталости и недосыпа, через её руки прошло за эти сутки столько тяжёло раненых, что никакой чакры уже не хватило бы, чтобы даже просто чуть замедлить кровотечение с помощью дзюцу.

Поэтому Сакура просто перетянула све­жие бин­ты потуже.

На про­тяже­нии всей об­ра­бот­ки и пе­ревяз­ки Оби­то шум­но ды­шал, скри­пел зу­бами и один раз да­же сор­вался, зас­то­нал, — чего совсем не хотел и чем наверняка порадовал Сакуру. Но деваться было некуда: не­щед­рая анес­те­зия почти совсем не из­бавля­ла от бо­ли.

Обито устало закрыл глаза. Вдруг острая странная мысль кольнула сознание: «Интересно, что с Какаши?» Зачем ему вообще это знать? С сомнением посмотрев на Сакуру — стоит ли что-то спрашивать — Обито решил, что не известно, насколько плохо он будет соображать, когда обезболивающее отойдёт. Поэтому лучше было сейчас.