Он лежал перед ней едва не без сознания.

Ханаби осторожно протянула руку и положила ладонь на его левую щёку. Она ожидала, что Обито чуть отведёт голову назад — он всегда так делал инстинктивно, будто любое прикосновение к шрамам обжигало. Однако Ханаби знала, что дело в смущении, он просто не хочет, чтобы их касались. Но это не меняет… ничего не меняет. Её так сильно тянет к нему, особенно к уязвимым местам…

Кажется, он не почувствовал — не отстранился. Он был крайне бледен, совершенно вымотан, под глазами пролегли синие тени. Ханаби освободила его торс от плотной ткани плаща и обнаружила множество синяков и кровоподтёков на правой — его собственной — половине. Бьякуганом стало видно многочисленные переломы нескольких рёбер. Они очень медленно, почти не заметно даже с додзюцу, по миллиметру срастались. «Наверное, это больно», — с щемящим чувством внутри подумала Ханаби и решила лишний раз не прикасаться. Всего лишь прижалась губами к его виску — и вздрогнула, когда Обито вдруг взял её за руку. Он так и лежал, не открывая глаз и сжимая её пальцы, терпя боль и ожидая окончания регенерации. Ей хотелось что-нибудь спросить, но она почему-то чувствовала, что про бой он не расскажет.

Обито едва шевелился. Как же она хотела к нему прижаться! Это чувство всё больше ей овладевало — и вот ей было почти уже не важно, причинит ли она ему боль. Но что-то всё ещё заставляло сдерживаться. Чтобы дать хоть какой-то выход эмоциям, Ханаби заговорила:

— Не уходи больше, пожалуйста. Ты не представляешь, что я пережила, не зная, где ты и что с тобой. Жив ли ты вообще.

— Ханаби, — выдохнул Обито, морщась.

— Что?

— Ты должна вернуться в деревню, — казалось, каждое слово давалось ему с дьявольским трудом.

Но слышать это было и подавно невыносимо.

— С какой стати ты возомнил себя в праве решать за меня? Это моё дело, где мне оставаться!

— Нет, — голос звякнул сталью. Обито смотрел на неё именно взглядом человека, который привык всё решать один. И сейчас решение уже определённо было принято. — Ты же понимаешь, что я мог просто переместить тебя, ничего не поясняя?

Она снова поднесла руку к его лицу — и он привычно дёрнулся, как от горячего. Внутри кольнуло, хоть реакция и была ожидаема.

— В интересах миссии, о которой я тебе говорил, ты должна молчать о том, что хоть что-то о ней знаешь. Кто бы тебя ни спросил. Подчёркиваю: кто бы ни спросил.

— Мне не нужны твои дурацкие инструкции. Я никуда не пойду.

В конце концов, она будущая глава клана Хьюга! Она сама способна о себе позаботиться.

Он ведь не посмеет переместить её сейчас, без её согласия? Более того. Ему ведь нужно будет последовать за ней, чтобы выбросить её из того пространства — если она правильно понимает принцип его техники. А сейчас он, мягко говоря, не в форме.

Обито молчал. Долго. Казалось, даже воздух вокруг потрескивает электричеством от того, как он злится.

— Ханаби, зачем тебе всё это нужно?!

Да что он несёт, почему? Ханаби хотелось его заткнуть — кулаком ли, поцелуем…

— Видишь, ты уже хочешь меня ударить, — усмехнулся он. Как-то горько усмехнулся.

Шаринган неактивен. Обито не видит микросокращений её мышц, он её просто дразнит.

Но почему у неё создаётся ощущение, что ему не просто физически больно говорить эти слова, а… больно во всех смыслах? Что за странный приступ мазохизма?

— Я люблю тебя, — она прошептала эти слова быстро, чтобы он не успел ещё что-то сказать. И сама их испугалась.

Ухмылка на его лице раскололась и рассыпалась на кусочки.

Шаринган.

Мангёкё.

Нет!

Ханаби метнулась в сторону из-под его взгляда.

— Я клянусь, я всем расскажу, где ты, если ты отправишь меня в деревню! Я запомнила это место, я опишу его! Я скажу, что ты умираешь, и соберу команду для спасения! Не прогоняй меня, — сбито закончила Ханаби упавшим внезапно голосом.

Она наткнулась на его свирепый взгляд. Глаз снова чёрный. Вероятно, сил ещё мало.

— Да как ты не понимаешь, — прошипел он сквозь зубы, — со мной опасно! Я сам не знаю, в какой момент могу умереть! Я не смогу защитить тебя! Я уже не смог! Ты не представляешь, каково видеть, когда на твоих глазах умирает кто-то дорогой тебе! Я бы отдал и второй глаз, чтобы этого не произошло! Но что если третьего у меня в нужный момент не окажется!

Она… дорога ему. Он сказал, что она дорога ему.

Внезапно Ханаби осенило.

— Мне нельзя в Коноху! Меня будут допрашивать. Я ведь была похищена. Моему отцу нужно будет знать о похитителе всё. А что я расскажу? Неудачной ложью я могу подставить под угрозу твою миссию. Не думаю, что я так искусно смогу провести бьякуган отца.

— Скажешь, что была без сознания и ничего не помнишь, — немедленно огрызнулся он, — чтоб врать поменьше. Уж на пытки-то тебя папаша не отдаст.

Однако в его взгляде уже поселилось сомнение. Интересно, почему в последнее время он закрывает правую глазницу повязкой? Из соображений эстетики?

— И… лучше поставить под угрозу миссию. Чем тебя.

Ханаби испытывала странную смесь ощущений. С одной стороны она жалела о неуместной откровенности, вырвавшейся у неё против воли, она теперь чувствовала себя слишком открытой и уязвимой перед таким разозлённым Обито, особенно учитывая его странную агрессивную реакцию на её слова. С другой — разве не получила она в ответ аналогичную откровенность? Он признался, что она дорога ему. Что-то он говорил ещё про глаза, про смерть… Обито не был похож на человека, который будет в такую минуту сыпать поэтичными метафорами. Скорее всего, он имел в виду нечто конкретное. Похолодев, она непроизвольно схватилась рукой за горло. На долю секунды ей показалось, что она видит прямо перед собой нечеловечески белое лицо с жёлтыми глазами… Ханаби закашлялась.

Последняя его фраза и вовсе выбила её из колеи. Она не знала, что ей делать. Броситься ему на шею или замереть, не дыша, стараясь не спугнуть внезапное потепление.

Больше он с ней не говорил. То ли передумал, то ли ждал, когда восстановится чакра, давая ему возможность воплотить его намерение. Ханаби села на край балкона, свесив ноги вниз, под дождь, и не забывая бьякуганом сквозь затылок наблюдать за Обито. Перед этим она подложила ему под голову подушку и подтянула поближе постель, чтобы ему было проще при необходимости забраться.

Что за странная ситуация. Что вообще происходит в последние дни, как так вышло, что она оказалась здесь? Ещё совсем недавно она в той или иной степени постигала медицинское искусство, болтала с Хинатой, сердилась на чёрствого Наруто, боялась гнева отца… А сейчас она почти нукенин, беглый преступник, дезертировавший из родной деревни в такой сложный период. Пусть официально она и считается похищенной. Она их бросила. Только сейчас Ханаби ощутила, как сильно скучает по сестре. Они ведь её ищут, впервые осознала она, и ужас пробрал её до костей. Имеет ли она право находиться здесь? С человеком, которого знает… три дня? Месяц? Сколько она вообще о нём знает?

Ещё один чудом выживший Учиха. Почему в деревне тогда говорили только о Саске-куне и отступнике Итачи? Между тем об Обито могли не распространяться, если, например, он всё это время был членом АНБУ и его личность засекречена. И тогда это объясняет его… одиночество. У АНБУ не должно быть близких. Однако у него всё же были. Была. Разрешены ли у них такие отношения между собой?

Не оборачиваясь, Ханаби схватилась за кунай. Обито приближался сзади. Безоружен. И не используя додзюцу. Но что ему стоит просто толкнуть её вниз, раз уж он решил от неё избавиться?

О чём она думает? Он только что устроил скандал из-за того, что не хочет её смерти.

Лишь только он коснулся её, Ханаби резко развернулась — сработали рефлексы ниндзя. Кунай замер в сантиметре от виска Обито, блокированный его предплечьем.

— Эй, полегче. Я просто хочу поговорить.

Сквозь кажущуюся невозмутимость едва заметно проступала грустная улыбка.