– Причём здесь он? – вопросительно пожал плечами Херсонов. – Он-то как раз в этом случае и не виноват. С него-то какой спрос? Его пригласили – он приехал… Зачем вообще брать такой материал в репертуар? Какая необходимость ставить в нашем театре откровенно плохую пьесу? Почему мы должны произносить со сцены текст, написанный автором в состоянии алкогольного или наркотического одурения?.. Таким сочинением трезвый и умный человек разродиться не может. Это, извините, не пьеса, а драматургический выкидыш!

– А меня вот что поразило больше всего… – Тявринин помолчал, связывая в общую мысль бродившие в нём обрывки эмоций и чувств. – Знаешь, Саня… Я когда одолел дома эту, прости господи, пьесу… я был абсолютно уверен что никто из наших на читке не будет вслух произносить матерщину, что как-то будем… нивелировать её, что ли… Но я ошибся. Практически все! И молодые и немолодые! И мужики и бабы!.. Женщинам-то вообще постыдно даже выговаривать это, но ничего, как-то справились. Даже и не покраснели. Молодцы.

– Репетиция – ладно, но дальше так дело не пойдёт. Я такой же творческий человек, как и режиссёр, и имею право на принципы. Подурачились и будет! – Херсонов даже покраснел от волнения. – Прислали сюда умника! Приехал учить нас культуре!.. Тут от своих учителей не знаешь, куда бежать!.. В какую щель забиться!.. Он у меня довыпендривается: пошлю его подальше при всём коллективе и объясню, что это не мат, а очень чёткая речевая характеристика актёра высшей категории Херсонова! Пусть потом разбирается в этой морфологии… – он в раздражении сплюнул.

Они помолчали, думая об одном и том же и каждый о своём.

– Гена Гутин меня убил, – опять заговорил Тявринин. – От него я вообще не ожидал такого. Умный, интеллигентный человек… Столько лет знакомы… Как люди иногда неожиданно раскрываются!.. Я уже не знаю, что ожидать от каждого из нас. Ладно – молодёжь – это ведомая публика, но взрослые, умные люди… Ничего не понимаю… Другое время… Время других ценностей, других отношений, других пьес.

– Я думаю, что ситуация ещё хуже: сейчас время других людей.

– Да… не вписываемся в формат, – согласился Тявринин и повторил. – Не вписываемся…

Перерыв закончился, и помощник режиссёра пригласила всех на продолжение репетиции.

Когда актёрская команда уселась за столы и затихла, Болотов объявил:

– Сейчас мы ещё раз прочитаем пьесу, только уже немного внимательней, и разделим её на эпизоды. Приветствую начало актёрского поиска в характерах своих персонажей… – он взял в руки первый лист. – Да!.. Читаем весь авторский текст. Весь.

– Вы этого требуете? – спросила Алтынская.

– Что вы?! – вежливо улыбнулся Антон Александрович. – Я просто предлагаю…

Олег Васильевич Латышев, преподаватель русского языка и литературы, возвращался из школы домой. Его правую руку оттягивал тяжёлый пакет, в котором, помимо методических предметных пособий помещалась объемная стопка классных тетрадей. Шестой «А» сегодня на уроке выполнял работу над ошибками, допущенными в сочинении на тему «Как я провёл лето».

Летние впечатления, оставленные школьниками в своих тетрадях, по сути, мало отличались от впечатлений тысяч их ровесников из тысяч других школ. Те же поездки к бабушкам и дедушкам, походы за грибами и ягодами, дачная жизнь за городом, речки, полянки, купания, загорания и прочие светлые безобидные удовольствия. Только один или, в лучшем случае, два ученика из класса могли с гордостью поведать о своей поездке с родителями куда-нибудь в солнечную заграницу.

Олег Латышев, тридцатишестилетний рядовой учитель, за границей никогда не бывавший и не рассчитывающий когда-либо туда попасть, с лёгкой грустинкой читал наивно-восторженные детские откровения. В том, что его собственная жизнь на сегодняшний день не особенно удалась, он не видел трагедии и никого в этом не винил, хотя каждому из нас нелегко прощаться с молодостью, здоровьем, надеждами и мечтами.

Около семи лет назад он приехал в этот город. За его приездом сюда угадывалась какая-то личная драма, в подробности которой он никого не посвящал. И за все эти годы праздному любопытству коллег так и не представилась возможность удовлетвориться хоть какой-то информацией об интимных подробностях жизни Олега Васильевича Латышева, учителя с четырнадцатилетним стажем, мужчины без вредных привычек и замкнутого одинокого человека.

Следующий урок русского языка у шестого «А» намечался только в понедельник, и с проверкой тетрадей можно не торопиться. Сейчас он придёт домой, и ничего не будет делать. После шести сегодняшних уроков затылок начал наливаться знакомой тупой тяжестью, постоянно возникающей после эмоционального переутомления и всегда заканчивающейся жестокой головной болью.

Он несколько раз глубоко вздохнул, надеясь условно свежим городским воздухом прогнать подкрадывающуюся мигрень. Однако тяжесть в голове засела прочно, давая понять, что отделаться от неё без таблетки вряд ли удастся. Ничего, сегодня четверг, осталось пережить завтрашние пять уроков, суббота – методический день, а воскресенье законный выходной. Учебный год только начался, а он устал и от этих детей, и от этой выматывающей профессии. Устал безнадёжно и давно, но на решительные перемены в своей жизни у него уже не хватало смелости и пока ещё не хватало отчаяния.

Латышев не был убеждённым холостяком, но так сложилось в его судьбе, что в своём зрелом возрасте он не был обременён ни семьёй, ни обязанностями, ни ответственностью. Несколько неудачных попыток в личной жизни ранили и разочаровали его, он решил более не экспериментировать и плыть дальше по течению. В непротивлении обстоятельствам и покорности судьбе есть своя сермяжная правда, и она до сегодняшнего дня Олега Васильевича вполне устраивала.

Латышев шел по тротуару, вдоль оживлённой улицы, не замечая умиротворяющего тепла чудного сентябрьского дня. Далее путь домой пролегал по аллее небольшого городского парка, разделявшего два соседних микрорайона. Жил Олег Васильевич в пункте А, работал в пункте Б, ежедневно совершая двадцатиминутные пешие переходы: утром – взбадривающие, а по окончании рабочего дня – успокаивающие.

Латышев дошёл до светофора, пересёк дорогу и, миновав небольшую площадь с установленной на ней стелой покорителям космоса, вышел к парковой аллее.

Несмотря на последние усилия догорающего лета, ярко-жёлтая осень уверенно вступала в свои права: по-хозяйски проредила листву деревьев, высветлила глубокую небесную лазурь и придала прозрачному воздуху неповторимый аромат увядания, который не спутаешь ни с летним торжеством расцвета, ни с весенней радостью пробуждения.

Олег Васильевич размеренно шагал по квадратам старых бетонных плит, которыми была выложена аллея парка. Стыки этих плит по периметру каждого квадрата поросли травою. По обе стороны аллеи двумя ровными шеренгами вытянулись ёлочки подростки, а далее зажатая микрорайонами площадь парка равномерно заполнялась свободными посадками берёз. Народа, перемещавшегося в суете своих дел и забот было немного, несмотря на конец рабочего дня. Латышев шёл по краю бетонного тротуара, вдыхая целебный хвойный запах и все ещё не теряя надежды обмануть раскатывающуюся головную боль.

Вдруг до его слуха донесся странный звук, напоминающий восклицание младенца. Не задерживая шага, Олег Васильевич оглянулся, но ребёнка ни у кого из прохожих не заметил. Звук повторился. Латышев остановился и, внимательно осмотревшись вокруг, увидел под молоденькой полураздетой берёзкой щенка. Из травы виднелась только его мордочка и крючок хвоста. Щенок с любопытством разглядывал мелькающих мимо него людей. Время от времени он пытался то ли скулить, то ли тявкать.

Заметив человека, обратившего на него внимание, собачонок притих. Его круглые глазёнки смотрели чуточку подозрительно. Олег Васильевич улыбнулся, умилившись этой картинке, ещё секунду постоял в раздумье и продолжил путь, но через несколько шагов снова остановился. Щенок притаился в траве и не сводил с человека глаз.