Актёры послушно зашуршали листами ролей.
– Конечно, – спохватившись, дополнил Болотов, – излишних резкостей, как я и обещал, в спектакле не будет, но… сейчас я предлагаю читать весь текст таковым, каков он есть.
– Вместе со словами? – поинтересовалась одна из актрис.
– Да. Вместе со словами, – мягко, но убеждённо подтвердил режиссёр.
– Для чего? – спросил Тявринин.
– Давайте прочтём пьесу, потом я всё объясню. Я специально попросил приготовить каждому из вас по экземпляру, так как считаю, что вы должны знать всю пьесу, быть в курсе того, что происходит в ваших сценах, при домашней работе над ролью. Я считаю, что пьеса на руках гораздо эффективнее надёрганных реплик… Итак, прошу.
Кашлянув, актриса Ева Свалова озвучила вступительную фразу будущего спектакля…
Когда дело дошло до первой ласточки, молодой актёр, читавший текст, даже не споткнувшись, одолел отчаянное выражение. Несколько юных актрис глупо хихикнуло, Дорофеев поджал губы, а профиль Алтынской стал совсем каменным.
Вторая ласточка в тексте стриганула так же смело, вызвав уже более непринуждённую коллективную реакцию. После этого общее напряжение упало.
Виталий Тявринин, принципиально пропускавший в своей роли «крылатые выражения», удивлённо и растерянно наблюдал за реакцией коллег; теперь уже каждая авторская непристойность встречалась взрывом общего, немного нервного веселья.
Помимо Тявринина литературный язык в тексте, вопреки автору, выдерживали Дорофеев, Алтынская и совсем молодая актриса Галя Ожегова. Уткнувшись хмурым взглядом в одну точку, эта четвёрка не поднимала глаз, чувствуя себя неуютно на первом в своей жизни празднике абсолютной свободы слова.
Наконец, пьеса была добита до конца. Болотов удовлетворённо улыбнулся.
– Ну?.. Что скажете?
– Может, сначала послушаем вас? – предложил Дорофеев.
– Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы.
– О чём пьеса?
– О любви.
Даже молодёжь дружно повернула головы и внимательно посмотрела на режиссёра.
– О чём? – переспросила Алтынская.
– О любви, – очень просто повторил Болотов.
– О любви к сквернословию? – уточнила Алтынская.
– Нет. О любви юноши к девушке, родителей к детям, детей к родителям.
– И где это всё вы здесь увидели, позвольте вас спросить?
– В пьесе. Это очень четко выписано.
Убеждённость режиссёра обескуражила заслуженных артистов, и им на выручку поспешил Тявринин.
– Извините, но… здесь совершенно невнятный сюжет; несколько линий героев и ни одна из них не доведена до конца; финала нет… Мне, например, в принципе непонятно, о чём пьеса. О любви – это общие слова. Можно раскрыть любой текст и, покопавшись в нём, найти всё, что угодно, включая любовь: к детям, родителям, Родине. Нам уже приходилось работать над плохими пьесами, но с хорошими режиссёрами. Мы прекрасно знаем, что в таких случаях результат зависит не от изначально заложенной драматургом мысли, а от режиссёрской фантазии, которая даже в убогом материале помогает найти подтекст, второй план, какую-то идею.
– Я уверен, что вы говорите не об этой пьесе, – улыбнувшись одними губами, вкрадчиво спросил Болотов.
У Тявринина не хватило духу идти до конца, а, может быть, он просто не увидел в этом смысла.
– Я говорю вообще…
– Вообще – принимается, но в данный момент нас интересует только эта история. Давайте говорить предметно.
– Хорошо, – опять вступил в разговор Дорофеев. – Тогда зайдём с другого бока. О чём будет наш спектакль?
Болотов удивлённо поднял брови.
– Ну, если пьеса о любви, тогда о чём может быть спектакль?.. Если вы обратили внимание, здесь очень хорошо прослеживается тема главных героев. Они вам никого не напоминают?
– Современную шпану, разговаривающую дурным языком, – сказал Дорофеев.
– Тепло, тепло, ну?.. Подсказываю: в пьесе идёт речь о взаимоотношениях двух семей, живущих на одной лестничной площадке. У них есть дети: его зовут Рома, её – Женя. Семьи, как это водится у соседей, не очень-то жалуют друг друга… Рома и Женя… Рома и Женя… А?..
– На что это вы намекаете? – резко спросила Алтынская, начиная понимать.
– Я говорю о классической истории, хорошо знакомой всем, даже людям далёким от театра. Я говорю о Ромео и Джульетте.
– Боже мой, да как можно сравнивать эти две вещи?!.. – возмутилась Алтынская. – Извините, но это с Шекспиром и рядом не стояло! Даже пытаться проводить какие-то аналогии в этих пьесах недопустимо и кощунственно!
– А вам нравится пьеса «Ромео и Джульетта»? – вдруг спросил Болотов.
– Мне? – растерялась Алтынская, пытаясь нащупать каверзу, скрытую за вопросом.
– Да, да, вам… – Болотов заглянул в блокнот. – Алла Константиновна.
– Конечно, нравится. Это одна из лучших пьес мировой драматургии… А вам она не нравится? – её вопрос прозвучал скорее как утверждение.
– Мне? – режиссёр открыто улыбнулся. – Скажем так: я не уверен, что это моя любимая пьеса.
– Чего в ней хорошего?.. Дети, секс, наркотики, убийства… – заговорил молчавший до сих пор Херсонов. – Ужасная пьеса.
Коллеги, улыбнувшись, на минуту расслабились, сбросив напряжение утомительно-серьёзной беседы.
– Нет, я не хочу сказать, что пьеса Шекспира плоха, – продолжал режиссёр. – Просто это не мой материал. А в данном случае эта же классическая тема, талантливо адаптированная автором к сегодняшнему дню, даёт нам помимо сюжета ещё и очень яркие, сочно выписанные характеры.
– Отчего же Ромео и Джульетта разговаривают на матах? – не унималась Алтынская.
Режиссёр философски развел руками.
– Если вы заметили, так в пьесе разговаривают не только Ромео и Джульетта.
– Да, этого трудно не заметить.
– Я уже говорил вам, что мат – это авторский приём, очень чёткая речевая характеристика.
– Так почему же эта речевая характеристика у всех персонажей абсолютно одинаковая?.. – громко заговорил Тявринин. – Лаются все! Без исключения!.. Автор мог бы и соригинальничать: хотя бы кого-нибудь из героев наградил бы нормативным сценическим языком. Вот была бы загадка режиссёрам и зрителям! Вот поломали бы голову – почему это один из персонажей разговаривает как человек?!.. Так нет же, автор, кроме матерщины, не удивил нас ничем.
Болотов на секунду задумался.
– Скажите… а вы не встречали в жизни людей, похожих на героев этой пьесы?
– Как вам сказать?.. – Тявринин тяжело перевел дух. – В жизни встречал всяких. В том числе и таких.
– Так в чем же дело?
– Но, знаете, в жизни есть ещё много и нормальных людей: с другой психологией, с другими интересами, с проблемами, которые касаются большинства и будут интересны большинству. Чем автора увлекла эта грязь?
– Ну, во-первых, не такая уж это и грязь, – не согласился режиссёр. – А, во-вторых, чтобы лучше показать светлое, необходимо оттенить его тёмным. И в искусстве театра имеет право на жизнь закон контраста. Как вы думаете, если на белую чистую простынь посадить чёрное пятно, что мы увидим?..
– Мы увидим испачканное белое, – тут же нашёлся Тявринин.
– Хорошо… Тогда так… Виталий?.. – Болотов ещё раз заглянул в блокнот. – Виталий Дмитриевич!.. Вы в жизни используете ненормативную лексику?.. Лично вы?
– Лично я?.. Случается.
– И часто случается?
– Случается, что часто.
– Вот видите.
– Пока не вижу ничего.
– Дело в том, что боязнь вынести на сцену какие-то естественные моменты, допускаемые нами в жизни, является, по моему глубокому убеждению, обыкновенным ханжеством.
Заслуженные артисты дружно хмыкнули. Тявринин растерянно проглотил неожиданный вывод молодого режиссёра.
– Интересная мысль, – заскрипел стулом Херсонов. – В жизни, например, мы ещё и ходим по нужде. Но при этом закрываемся в отдельных кабинетах и стараемся чтобы нас никто не увидел и не услышал за этим занятием. Может, имеет смысл это делать публично?.. Всем на глазах у всех?.. Ведь это самая естественная часть жизнедеятельности нашего организма… И боязнь вынести этот акт на всеобщее обозрение, не является ли печальным показателем нашего ханжества?.. – он взглянул на режиссёра. – Я просто рассуждаю.
