Строй не шелохнулся. Генерал обвел взглядом ряды и продолжил речь:

— А через два месяца все вы будете восстановлены в офицерских званиях и правах.

Дружным «ура» ответил батальон на слова генерала. Алексей в эти минуты испытывал необыкновенное чувство радости и удовлетворения тем, что им наконец-то верят. Верит и этот умудренный опытом генерал с усталым взглядом воспаленных глаз, и далекий всезнающий Сталин, олицетворяющий Родину.

И только когда утихли крики и генерал направился к машине, в строю кто-то негромко сказал:

— Видишь, и этот не забыл про вину помянуть.

Эти слова больно кольнули Алексея, на душе остался неприятный осадок.

Еще до приезда командующего пронесся слушок: завтра наступление.

Тот, кто был на фронте, отлично знает, что в армии не существует более быстрого и надежного средства связи, чем «солдатское радио». Его сообщения всегда важны, всегда достоверны и с невероятной быстротой доходят до тех, кто их ждет. И в каких бы сейфах люди ни прятали планы предстоящего наступления, сколь тщательно ни скрывали бы его сроки с помощью шифров, сургучных печатей и магических слов «совершенно секретно» — все равно наступало время, когда задолго до первой команды, приводящей огромную махину войск в действие, все становилось известно.

Непосвященный человек в таких случаях склонен предположить, что источником слухов является все-таки начальство, потому что никто, кроме него, не должен и не может знать сроков наступления. Но в данном случае это не соответствовало действительности, потому что кроме генерала и еще двух-трех человек никто ничего не знал. Однако с того самого момента, когда колонна машин скрылась за деревьями, это уже не было слухом, хотя еще и не стало достоверным фактом.

Разумеется, об этом от ординарца услышал и Стрепетов. Майор не стал разубеждать его, потому что сам чувствовал, что «слух» каждую минуту может обратиться приказом. Это действительно произошло через несколько часов после отъезда командующего. В то время, когда Стрепетов стоял на поляне, уточняя с начальником штаба (на всякий случай) порядок выхода по тревоге ночью, на лесной дороге появилась машина. Из нее вышел затянутый в ремни старший лейтенант — офицер связи штаба армии — и подал пакет. А еще через час батальон покинул обжитую, ставшую такой родной поляну.

Солнце уже садилось, когда роты лесом, без дорог, вышли в ближайшие тылы 47-й дивизии. Здесь все говорило о том, что люди живут давно и так удобно, как это только возможно на войне. Землянки, попадавшиеся им, выглядели по-домашнему просто, словно хаты у заботливых хозяев: скамеечки у входа, место для немудрящего замаскированного костерка, протоптанные тропинки к навесам кухонь, аккуратно подвешенные и закрепленные провода.

— Ничего устроились, — ворчал кто-то, — в такой обороне только баб не хватает.

Батальон шел тихо и своим подтянутым видом и знаменитыми кирасами вызывал удивление у всех, кто встречался на дороге. Усатый пожилой ездовой, остановив лошадей, чтобы пропустить колонну, удивлялся:

— Гляди-ка, чего придумали! Зачем, ребята, такие железяки нацепили?

— Да вот идем тебе спокойную жизнь обеспечивать!

— Их в самом деле пуля не возьмет?

— А ты становись с нами — попробуешь!

Встречные солдаты тоже не оставались равнодушными:

— Какой дивизии, братва?

— Орденопросной, имени дяди Васи. Слыхал такую?

Сумерки сгущались. Сзади, словно сопровождая батальон, ползли тяжелые громады туч, а впереди, на светлом фоне неба, четко проецировалась гряда небольших возвышенностей. У их подножий уже стоял непроницаемый мрак, а за высотами стучали пулеметы, взлетали хвостатые ракеты, веера трассирующих пуль.

У подножия одного из холмов роты остановились. По колонне передали команду «Садись». Украдкой закурили. Командиры взводов и отделений исчезли в темноте. Алексей присел на холодную траву у дороги и оперся спиной на тяжелый вещмешок. Усталость медленно разлилась по телу, тупо заныли ноги. Он поерзал спиной, устраиваясь поудобнее, и тоже закурил. Разрозненные мысли, обрывки воспоминаний беспорядочно нахлынули на него, накладывались друг на друга, мешались.

Сначала он подумал, что завтрашний бой будет совсем не таким, как те операции, в которых он участвовал в партизанском отряде. При этом он почувствовал какую-то непонятную тревогу, даже боязнь. Но это прошло, как только вспомнил, что он не один. Потом неожиданно возникло милое лицо жены. Он поймал себя на мысли, что в последнее время почти не вспоминал о ней. Правда, воспоминания эти возникали, но он сам настойчиво гнал их от себя, чтобы не расслаблять волю, не бередить себе душу. А попав в батальон и поняв, что ему предстоит, Алексей сразу же решил, что не будет разыскивать ее до тех пор, пока не закончится это долгое и тонкое испытание. Вспомнился бритоголовый решительный Гончаренко, которого он уже теперь, пожалуй, не увидит и не объяснит ему, почему не выполнил его задания.

Память вернула его к речи командующего, к его словам о восстановлении в правах. Алексей подумал, что два месяца таких боев, о которых говорил командующий, слишком много для человека. Но он тут же прикинул, что в сравнении с той вечностью, имя которой «война», это ничтожный срок. И снова ядовито точил забытый вопрос: «Как же я сюда попал? В чем моя вина? Если защита Родины — священный долг, так зачем же превращать этот долг в наказание?»

Еще недавно теплилась надежда на то, что недоразумение по отношению к нему будет исправлено. Но после разговора с генералом уже ничего нельзя было изменить. «А что было бы, если бы сказал? — думал Алексей. — Ничего. Хоть и командующий, а дело не в нем. А в ком?» И сколько ни ломал голову, как бывало и прежде, подлинная причина всего происходившего с ним и его друзьями находилась где-то за пределами его представлений. Он убеждался только в одном: все то, что было до сих пор и что будет завтра, — это не искупление вины. Это испытание верности. И дело не в том, кого видит в тебе Швалев, а в том, кто ты для Родины: ее верный сын или изменник. К счастью, швалевы — еще не Родина. И не партия. И только тот, кто пройдя все это, сохранит веру в Отчизну, тот будет настоящим человеком. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» — вспомнилось ему. Он, видимо забывшись, произнес это вслух, потому что Валентин вдруг спросил:

— Ты что говоришь?

Алексей спохватился и невпопад ответил:

— Да так… — И повторил: — Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой. Хорошие стихи, правда?

— Гете. «Фауст». С чего это вдруг?..

— Да так… нахлынуло… — ответил Алексей. А Валентин, подождав минуту, спросил:

— А как ты думаешь, генерал мог решить твое дело?

Вопрос удивил Алексея: «Значит, для Вальки тоже не безразлично, как бы я ответил генералу?»

— Не знаю… Вряд ли.

— А я, признаться, думал, что ты заявишь жалобу. Была возможность напакостить Швалеву.

— А стоит ли? Да генерал, пожалуй, и не сделал бы ничего.

Валька помолчал, размышляя над ответом Алексея, и согласился:

— Тоже, пожалуй, верно…

Они замолчали. В темноте поблескивали огоньки цигарок, негромко, лениво переговаривались бойцы. Вскоре вернулись командиры, уходившие на рекогносцировку. Вполголоса передали команду:

— Оставить все, кроме оружия, панцирей и лопаток.

Подошел Шубин, начал объяснять задачу.

— Мы на самом левом фланге батальона. Левее нас только один станкач. Подбираемся без единого звука как можно ближе. Окапываться по всем правилам. Артподготовка начнется на рассвете и продлится два часа. Сигнал к атаке — красная ракета. Патроны и гранаты забирать все.

— Тогда вещмешок надо брать, — отозвался кто-то в темноте.

— Выбрось оттуда все лишнее и бери, — ответил Шубин. — Пошли!

Ложбиной они направились в сторону холма. Тучи сгустились еще больше, и только на западе, за возвышенностью, куда они шли, небо еще оставалось сравнительно светлым. Шубин повел их сначала по ходу сообщения, потом влево межой, справа от которой была полегшая рожь. Теперь стрельба шла совсем рядом, и каждый раз, когда раздавалась очередь, они невольно пригибались.