— Попов! Выдели ему двадцать гранат, десять бутылок и трех человек. Быстрее! — приказал Колобов. — Анисимов, за мной!

Он побежал на позицию Застежкина, но через несколько десятков метров столкнулся со связным от Фитюлина.

— Товарищ лейтенант! Немцы как одурелые прут. Дот отбили и человек двадцать в траншею прорвались между Козловым и нами…

— Анисимов! — подозвал ординарца Николай. — Срочно отыщи летчика. Он где-то возле НП с ручным пулеметом должен быть. Вдвоем прикроете раненых в землянке. И чтобы ни на шаг оттуда. Понял? Будут спрашивать — я у Фитюлина.

Он хотел было бежать к южным позициям напрямик, но едва высунулся над бруствером, тут же отпрянул назад, остановленный ударившей рядом автоматной очередью. Приказав связному не отставать от него, побежал по ходу сообщения. Миновав землянку, Николай заметил слева от себя два тяжелых немецких танка. Они ползли по снежной целине в сизой, подкрашенной поднявшимся над горизонтом солнцем дымке на юг.

«Значит, Застежкин не устоял, — подумал он. — Нужно передать Козлову и Фитюлину, чтобы тоже отходили к землянке. Иначе их немцы отрежут и перебьют всех по частям».

— Шевцов, — Николай повернулся к остановившемуся за его спиной связному. — Беги к Козлову, пусть срочно заворачивает свой левый фланг к землянке с ранеными. А правым пусть ударит навстречу Фитюлину. Может, с двух сторон удастся вышибить немцев из траншеи.

Дальше он побежал один, держа автомат наготове. Где-то совсем близко впереди раздавались отрывистые автоматные очереди и взрывы гранат. Николай настороженно приостанавливался у каждого поворота траншеи и, лишь убедившись, что очередной отрезок свободен, рывком преодолевал его до следующего поворота. Наконец увидел перед собой малорослого и проворного бойца. Тот время от времени резко высовывался за изгиб траншеи, посылал одну-две короткие очереди из автомата и также стремительно откидывался назад.

— Шубин, ты? — Колобов узнал одного из бывших штрафников.

— Прорвались, падлы! — прокричал, не оборачиваясь на голос, Шубин. — Вы не думайте, что мы драпанули, товарищ лейтенант. Нас из всего отделения трое осталось. — Он послал за изгиб траншеи еще одну очередь. — Только все равно они, гады, не пройдут здесь!

— Они поверху тебя обойдут.

— Хрен им с маслом, а не поверху, — опять прострочив из автомата и торопливо меняя рожок, обозленно-уверенно заявил Шубин. — Правее меня наши двое с ручным пулеметом остались. Пусть попробуют высунуться из траншеи.

— Все равно долго один ты здесь не выстоишь, — сказал Колобов, лихорадочно стараясь найти выход из создавшегося положения.

— Сколько надо, столько и выстою, — зло отозвался Шубин. — У меня в карманах пять рожков полных и в вещмешке еще восемь…

Говоря это, боец периодически все так же стрелял вдоль траншеи, а оттуда кто-то стрелял в него. Пули глухо ударяли в левую стену изгиба, не принося никому вреда. Видно, засевшие за другим поворотом немцы израсходовали все свои гранаты. Иначе они давно бы закончили этот затянувшийся поединок. И если дело обстояло так, то немцев не могло быть много.

— Прорываться к своим нужно, Шубин, — принял решение Николай. — У тебя гранаты есть?

— Нет, ни одной не осталось.

— Держи, — он сунул ему две «лимонки», третью сам поудобнее зажал в правой руке. — Давай так: ты ударишь сейчас по ним из автомата, я выскакиваю вперед, кидаю за тот поворот гранату и падаю на дно. Ты бежишь следом и тоже кидаешь туда гранату, а я прикрываю тебя из автомата из-за того поворота.

— Может, лучше я первым побегу? — нерешительно возразил Шубин.

— Не на базаре, делай, как я сказал, — прервал его Николай и, вырвав предохранительную чеку, крепко прижал скобу к корпусу гранаты.

Шубин, выглянув из-за поворота, дал очередь, и Колобов, рванувшись вперед, бросил гранату за ближайший угол траншеи. Распластавшись на дне, он дождался взрыва и тут же почувствовал, как через него перескочил Шубин и тоже метнул свою гранату. Не задерживаясь ни на мгновение, Николай вскочил, перепрыгнул через упавшего перед ним Шубина и сразу же за взрывом второй гранаты ударил из автомата по следующему изгибу траншеи. Оттуда никто не ответил, и когда рассеялся дым, Колобов увидел в нескольких метрах от себя трех убитых немцев.

— Шубин, за мной! — крикнул Николай и бросился дальше по траншее на звук стрелявшего где-то неподалеку «дегтяря».

Он пробежал уже три поворота, когда на крутом изгибе с ходу налетел на сухопарого немецкого офицера, осторожно пробиравшегося во главе цепочки автоматчиков навстречу. Колобов не успел даже поднять автомат, когда ему прямо в глаза ударила ослепительная молния, вылетевшая из тонкого дула «парабеллума». Слепящая вспышка в сознании Николая мгновенно превратилась в непроницаемую тьму, но он еще слышал стремительно удаляющееся от него татаканье своего автомата, хотя и не чувствовал уже пальца, нажимавшего на спусковой крючок. Не почувствовал он и боли, со всего размаха ударившись лицом о закаменевший на морозе кусок земли. Лишь когда ему на спину рухнуло отяжелевшее и неподатливое тело обер-лейтенанта, его пронзила невыносимо резкая боль от переносицы в темя.

…Сколько времени он находился без сознания, Николай не знал. Словно медленно выплыв из черной бесконечности, он вдруг услышал, а может, ему это только показалось, едва различимый рокот танков, стрельбу и крики «ура». Потом нос и губы его ощутили тепло стекающей по ним крови. Он будто плыл в каком-то мутном и зыбком, почти неощутимом мире. Попробовал открыть глаза и они вроде бы открылись, но все равно ничего не видел.

А потом вдруг к нему все сразу вернулось — память, ощущение тяжести. Взрыв испуга и боязнь исчезнуть, умереть заставили Николая с такой силой рвануться из-под давящего многотонного пресса, что он услышал, как надломленно хрустнул позвоночник и треснули суставы рук, метнувшихся откуда-то сверху, от затылка вниз. И так же, как тогда, в сентябре, он опять явственно увидел перед собой лицо жены. Но на этот раз оно было все в слезах и быстро удалялось от него.

Гул в голове исчез, и он уже не чувствовал боли. Одно за другим в нем меркли какие-то неясные ощущения и, наконец, все погасло, исчезло, и он полетел куда-то в слепящую бесконечную тьму.

Выдвинутым немецким командованием подкреплениям со стороны Синявино удалось-таки прорваться к своим отступавшим от Шлиссельбурга частям. Они соединились как раз на участке оказавшейся в окружении советской стрелковой роты. Однако победа эта досталась гитлеровцам слишком дорого — около трехсот автоматчиков и одиннадцать танков остались на заснеженном поле, окаймленном незамерзающим болотом, заброшенными огородами, молодым сосняком и березовой рощей. Да и призрачной оказалась победа — остатки расчлененной роты сумели соединиться на совсем уже маленьком «пятачке» и снова занять круговую оборону.

…Батальон старшего лейтенанта Пугачева, усиленный танковой ротой, прокладывал себе путь в снежных заносах к Рабочему поселку № 5. Противник откатывался вдоль насыпи узкоколейки на юг.

К землянке с ранеными прибежал ординарец комбата-три Юрий Шустряков. В душе он был обижен на Пугачева, отправившего его сюда со строгим приказом выяснить судьбу рот Колобова и Дудко.

— О Колобове узнай все досконально, — наказывал Шустрякову комбат. — Если ранен, то куда отправлен, если убит — принесешь мне его документы и личные вещи.

Первым, кого Юра увидел на «пятачке», был мертвый Пашка Васильков. Достав из полевой сумки тетрадь, Шустряков сделал первую запись: «Боец Павел Васильков погиб смертью храбрых 18.1.43 г.». Пока добрался до землянки, в его тетради набралось больше трех десятков таких записей.

У входа в большую землянку с ранеными лежал забинтованный по самые глаза летчик в порванной меховой куртке. Рядом с ним Шустряков увидел сидевшего на разостланной плащ-палатке Анисимова. Правая рука его, толсто обмотанная бинтами, была подвязана к груди под расстегнутым полушубком.