Она позволяет себе вольность: приподнимает юбку, тянется к щекам хозяйки и стирает хотя бы малую часть её горьких слёз. Жемчужине вдруг приходит в голову странный вопрос: «Что случилось с Розовым Жемчугом?» Невозможно вообразить горе от потери своего Алмаза, тем более для Жемчужины. Скорее всего, её осколки валяются сейчас где-то на Земле, и Голубая не хочет думать, что Розовая вполне могла пойти на самораскол.

Жемчужные слёзы вторят Алмазным. Руки, сжимающие ткань юбки, дрожат; Жемчужина опускает их и отводит взгляд.

— Тоже скучаешь по ней? — очень тихо спрашивает Алмаз, и та слабо кивает. Голубая относится к ней мягче, чем к другим самоцветам, но она не злоупотребляет этим.

— Станцуй мне ещё раз, Жемчуг.

Прислужница спрыгивает с чужих рук на водную гладь. Она готова танцевать для Алмаза вечность, если потребуется, точно так же, как и остальные Жемчужины. Она готова расколоть свой камень, если так потребует Алмаз. Она готова совершить что угодно, если Алмаз захочет, и жизни без своей хозяйки не представляет.

Точно так же она не представляет, что может испытывать Жемчужина, потерявшая свой Алмаз.

Поводов отвлечься от мыслей о Розовой у Жёлтой появляется предостаточно. На Землю было потрачено слишком много ресурсов, которые теперь безвозвратно потеряны; несколько сотен самоцветов Родного мира попали под повреждающий луч, не успев эвакуироваться. Вложения в Землю абсолютно не оправдали себя.

Алмаз просматривает отчёты и таблицы; вокруг мелькают бесчисленные графики и диаграммы. Если продолжать делать самоцветы по старой схеме, получится неэффективно. Богатых ресурсами планет в зоне досягаемости пока нет, а рапорты разведчиков удивительно пусты. Жёлтой крайне не нравится сложившаяся ситуация, из которой она видит только один выход: намеренно создавать неполноценные самоцветы до тех пор, пока они не найдут хорошую планету.

Она направляет все необходимые файлы Белой, подпирает голову рукой и глубоко задумывается. Можно делать несовершенные самоцветы и улучшать их при помощи технологий, но насколько это оправданно? Не хватало ещё подстраиваться под каждого самоцвета отдельно.

На глаза ложатся чьи-то ладони — впрочем, Жёлтой даже гадать не нужно, чьи именно. На лице невольно расцветает улыбка.

— И чего ты хочешь этим добиться?

— Работа погубит тебя, драгоценная.

— Брось, я всего лишь…

— Всего лишь не вылезаешь отсюда уже два месяца.

— Ты же не вылезала из Зоопарка целый месяц, — парирует Жёлтая и тут же прикусывает себе язык. Не следует упоминать вещи, связанные с Розовой, в разговоре с Голубой.

Однако та не обращает на это внимания и целует сестру в щёку.

— Именно, и раз уж я вылезла из Зоопарка, то и ты вылезешь из своей диспетчерской.

Жёлтую уверенно поднимают с кресла и ведут за собой. У Голубой хорошее настроение — весьма редкое явление в последнее время. На панели мелькает сообщение от Белой, которое прочтётся, видимо, позже.

— И куда ты меня ведёшь?

— Гулять, — беззаботно отвечает Голубая. — По моей колонии или по твоей, мне всё равно.

====== Часть 15 ======

Розовый Алмаз всегда была немного эгоисткой. Ладно, не немного, признаётся себе Жемчуг. Розовая привыкла делать всё, что ей взбредёт в голову, Жемчужина хорошо её знает.

Увлечение мужчинами не становится для неё большой новостью. В свободное время Роза очень любила проводить время в человеческих городах, иногда находила крайне интересных людей, но Жемчужина знает, что та непостоянна. Слишком непостоянна.

Люди интересны Розе не более, чем любая другая органическая жизнь; просто они более сложные — оттого и более интересные, потому она уделяет им больше времени. Любая органическая жизнь недолговечна, поэтому Жемчуг не беспокоится: даже если Роза слишком увлечётся, век людей слишком скоротечен. Самоцветы вечны и бессмертны, и в этом её главное преимущество.

Жемчуг никак не может избавиться от философии Родного мира, не может забыть слов Голубого Алмаза: «Органическая жизнь забавная, но не более». Она не может в полной мере понять Розу, и потому становится немного стыдно.

— Разве сегодня не должен был зайти Ричард? — спрашивает Жемчужина, развешивая постиранные простыни.

— Нет, — легкомысленно пожимает плечами Роза. — Не хочешь прогуляться по берегу? Там такая восхитительная погода, Жемчуг!

Очередное доказательство того, что люди никогда не будут равны самоцветам. Она улыбается и кивает:

— Хочу.

День основания Родного мира совершенно не приносит радости, как это было прежде. Голубая старается выдавить из себя улыбку и прекрасно делает это на публику, но Жёлтую так просто не обмануть: она видит тоску в любимых глазах и боль, которая до сих пор не утихла. Сестра сбегает с праздника сразу же, как только выдаётся возможность, и она бежит вслед за ней, извинившись перед Белой, которой, судя по выражению лица, было глубоко наплевать.

Она ловит Голубую за руку ещё в коридоре, и та пытается безуспешно вырваться.

— Прошу, оставь меня в покое, Жёлтая! — срывается её голос.

— Станцуй со мной.

— Не хочу!

— Голубая!

Жёлтая прижимает сопротивляющуюся сестру к стене, удерживает её запястья и отчаянно пытается успокоить:

— Я понимаю, я всё понимаю, Голубая. Но сейчас ты уходишь в свою комнату, чтобы опять тонуть в горе.

— Да! — не отрицает Голубая. — Это так плохо?! Почему ты не хочешь просто позволить мне!..

— Помнишь, как мы танцевали с тобой в этот день, когда нам было по десятке тысяч лет? — тепло улыбается Жёлтая, чувствуя, как сестра слабо вздрагивает. — Я не понимала, к чему эти глупости, а ты вела меня за собой и говорила, что я слишком хмурая, что мне нужно уметь расслабляться.

Голубая молчит, упрямо сжав губы и опустив голову, однако вырваться из хватки уже не пытается.

— Тогда я едва выиграла последнюю битву и считала себя слишком слабой, недостойной быть Алмазом, — Жёлтая отходит назад и склоняется перед ней в изящном поклоне, заведя одну руку назад, а вторую протягивая ей. — Станцуй со мной. Прошу тебя.

Её горячей ладони робко касается холод чужих пальцев; Жёлтая приподнимает голову и сразу замечает искреннюю, пусть и слабую улыбку сестры.

— Почему ты не захотела потанцевать там? — интересуется Голубая, проходя в свои покои и подавая знак Жемчужинам остаться снаружи.

— Кто-то может пройти мимо, — Жёлтая обнимает её за талию, находит своей ладонью её и несильно сжимает тонкие пальцы. — Не хочу делить твою красоту с какими-то другими самоцветами.

Каким бы ни было платье, надетое на Голубую в дни торжества, в какую бы причёску ни были собраны её тяжёлые длинные волосы, — она всегда выглядит утончённо, величественно держит осанку и красиво складывает руки перед собой. По сравнению с ней у Жёлтой слишком широкие плечи; фигура, по её мнению, нескладная и голос — сталь, в отличие от бархатного шёпота Голубой; до подобного великолепия ей очень и очень далеко.

Невыносимо хочется защищать Голубую от любых напастей и любых врагов, по возможности даже от самой себя, но это вовсе не означает, что Жёлтая считает её слабой.

— Ты смущаешь меня…

— Значит, я на верном пути.

Музыка оркестра, играющего снаружи, доносится до их ушей тихой мелодией; Жёлтая начинает плавно вести за собой Голубую в танце, любуясь её лицом, не обременённым печалью и грустью.

Воспоминания о Розовой тяжелы и висят на их совести неподъёмным грузом, но Жёлтая находит в себе силы двигаться дальше, находит в себе силы вести за собой Голубую, если ей так сложно отпустить прошлое.

— Ты никогда не говоришь Голубой, что любишь её, а я говорю!

В горле словно застрял горький ком, и Голубая, заметив перемены на лице сестры, останавливается, тянется вперёд и касается её губ своими в мимолётном поцелуе. Жёлтая отвечает с остервенением, со свойственным ей воинственным напором, гладит голубые щёки пальцами, стянутыми жёлтой тканью перчаток.