– Да–да, я вас понимаю,– поспешно ответил тот.–Но сколько сие будет длиться? Каков выход?

– Если бы я знала, Людвиг, если бы от меня что-то зависело! Я даже в собственном доме не хозяйка. Я не чувствую себя в безопасности. Кто меня защитит, король Прусский? Курфюрст Саксонии Вашей? Да я не могу ногой ступить за пределы слободы без разрешения царя. Вам сие ясно?

– Анхен, милая, Вы его любите?

Девушка зло хмыкнула:

– Любит ли узник своего надзирателя? Сие можно спросить, когда оба будут в равном положении и на свободе. Мне его иногда жаль, к нему просто не доходит, что он творит людям зло. У него жена, сын, а он спит, где придется и считает это нормальным.

– Почему бы вам не возвратиться домой? – предложил наивно посланник.

– А кто нас выпустит без разрешения? Здесь послы трепещут, а о нас, простых смертных, и говорить не приходится. Если бы я не попала царю на глаза, то, конечно, свободно бы уехали. Я и за вас боюсь – вы слишком часто у нас бываете, – Анхен внимательно посмотрела на Людвига.

– Вы думаете, царь может что-то сотворить с посланником курфюрста?– недоуменно спросил Кенигсек. Анхен горько хохотнула:

–Людвиг, Людвиг, вы видели Питера издали, а я его знаю намного ближе. Уверяю вас, сей человек ни перед чем не остановится, ежели будут задеты его интересы.

– Но ведь за нами Европа!– с пафосом воскликнул Кенигсек.

– За нами не Европа, Людвиг,– уже назидательно, как ребенку, ответила Анхен.– За нами тысячи верст русских лесов, болот и равнин. Европе царь скажет, что по дороге на Кенигсека напали разбойники, которых здесь пруд пруди, он пожалел денег на хорошую охрану и погиб смертью героя. К сожалению, ваш Август не пойдет войной на Россию из-за того, что здесь убили его посланника.

– Да, – печально согласился Кенигсек после раздумья. – Сие может быть предлогом, но причиной – нет.

– Зачем отец поехал в такую глушь,– ломая пальцы, сказала девушка.– Как теперь отсюда выбраться?

– А что, если я предложу вам руку и сердце?– вдруг предложил Людвиг, пытливо глядя на Анхен. Лоб его влажно заблестел– Вы из Баварии, Я из Саксонии. Неужто царь махнет на два государства сразу. Мой курфюрст будет просить за меня. Август принял Питера великолепно, пообещал новое оружие, приборы, инструменты.

– Махнет, еще как махнет,– сокрушенно сказала Анхен.– И потом, я не одна, Людвиг. Я не могу рисковать. Со мной мать, двое братьев, я о них тоже обязана думать.

– А если вас спрятать?– взволнованно спросил Кенигсек, обрадованный тем, что ему, по крайней мере, не отказали.

– Куда спрячешь четверо человек?– отмахнулась Анхен.– Ехать должно неделями, а спохватятся через день. – девушка вдруг, словно спохватилась, и кокетливо улыбнулась.– И потом, почему вы решили, что я соглашусь на ваше предложение? Я ведь еще не давала ответа.

Кенигсек смутился.

– Ну-у, – раздумывая, начал отвечать он.– Я предполагал, что главное для вас– выехать отсюда. Вот и предложил. Пусть сие будет фиктивный брак. А когда мы приедем домой, вы решите окончательно, принимать мое предложение или отвергнуть.

– Спасибо, Людвиг, ты замечательный человек,– сказала с чувством Анхен и положила ладонь на его руку.– Будем надеяться, что Питер разлюбит меня. Я для того сделаю все возможное.

После той памятной беседы Людвиг и Анхен стали чаще оставаться наедине, говорили на самые разные темы от качества швейцарских сыров до нравов французского двора и достоинств пьес Расина и Мольера. Позволял ли Кенигсек себе более, чем светские разговоры, осталось неизвестным, но по смыслу писем Анхен к посланнику можно заключить, что их отношения не ограничивались беседами под луной.

Все разом изменилось с возвращением Петруши. Он уже был Петр. Анхен сидела за вязаньем шерстяного шарфа, который она собиралась поднести Людвигу к дню рождения, когда стук колес коснулся ее слуха, она глянула в окно и обмерла: у ворот дома стоял знакомый царский возок, а внизу вскоре послышался звонкий, отрывистый, похожий на лай молодого кобеля голос царя. Вот он легко взбегает по ступенькам, ближе, ближе… Анхен не успела сообразить, как себя вести, а дверь уж резко распахнулась, и на пороге стоял царь, внмательно осматривая комнату, словно надеялся найти здесь кого-то. Но никого не было, кроме растерянной Анхен с клубком шерсти и пяльцами в руках.

– Не ждала?–добродушно спросил Петр, подходя вплотную к застывшей в изумлении хозяйке.– Да брось ты шерсть. Али не рада?

– Да что вы, Питер! Так неожиданно!– только и смогла сказать Анхен, а в голове пролетело– «Прощай, Людвиг, прощай спокойная, нормальная жизнь».

– Ну вот я, встречай, – Петр легко поднял Анхен, прижал к себе– пяльцы слегка кольнули шею– трижды по–русски смачно расцеловал, потом поставил на ноги. Анхен безвольно подчинялась. Петр вынул из кармана сюртука небольшой сверток. – Сие тебе, – сказал он торжественно. – Открывай.

Анхен развернула красный бархат. В нем лежал большой медальон с портретом Петра, усыпанный по всему кругу бриллиантами.

– Заказал в Амстердаме у лучших голландских мастеров,– с гордостью заключил Петр.– Носи по праздникам, по ассамблеям всяким, на торжественных выходах, да меня не забывай, – как всегда, его слова прозвучали в приказном тоне.

– Ах, какая прелесть,– с неподдельным восхищением воскликнула Анхен. Действительно, царь был представлен с благородным европейским ликом, как молодой полубог, как древнегреческий герой; алмазы струились пучками блестящих брызг и Петр казался в сверкающем нимбе, как некий святой.

– Да, да, конечно,– поспешно заверила Анхен, продолжая любоваться медальоном и не зная, что делать дальше. Но потом все-таки спохватилась, крикнула в дверь:

– Кристина, поди сюда.

Когда та явилась ни жива ни мертва, приказала:

– Приготовьте обед. Государь с дороги.– потом повернулась к царю.– Питер, вы можете дать мне переодеться, мне так неловко в затрапезном виде вас встречать.

Э, нет,– резко возразил Петр.– Так не пойдет.– Он подошел к двери, крикнул вниз:– эй там! Никого не пущать.– И стал раздеваться.

– Питер, прямо с дороги?!– ужаснулась Анхен.

– Нет, из бани,– ответил Петр, продолжая раздеваться.– Ты совсем меня за калмыка какого-нибудь принимаешь. Пока был за границей, корил себя и выговаривал Лефорту, что не подсказал взять тебя с собой. Пусть бы Европа посмотрела, какие женщины живут в Москве.

– Питер, как бы вам сказать– у меня сейчас дни не для мужчин,– все еще защищалась Анхен.

– Аня, не валяй дурака, – голос Петра потвердел. –У моей Евдокии никогда не бывает неспособных дней. Она из такого же теста, как и ты. Ты ничем не хуже. Или бережешь себя для кого-то. Поговаривают, что к тебе зачастил какой-то посланник– засранник. Голову оторву.–Царь не уточнил, кому он оторвет голову: ей или посланнику, скорее всего, обоим. Что сие может быть, Анхен нисколько не сомневалась.

Все пошло по-старому. Наезды, пьянки, кутежи продолжались. Единственное, что вымолила Анхен, так это не возвращаться после постели в пьяную кампанию. Она передала Кенигсеку, боясь за него, чтобы не ездил к ней. Людвиг, превозмогая страх, все же изредка наезжал, не имея сил долго не видеть подругу.

Когда началась Северная война со шведами, Кенигсек, как представитель союзного государства, обязан был находиться при войсках. Царь взял его в свое окружение, но всегда криво усмехался, завидя совсем не военную фигуру Кенигсека. Он уже знал, кто тот посланник, что заезжал к Анхен в его отсутствие. Вездесущий Меншиков, у которого остались приятели в Немецкой слободе, сообщили ему о слухах вокруг Анхен и Кенигсека. Царь за столом спросил у Лефорта, что ему известно по сему поводу, Франц предпочел отшутиться в том смысле, что измена любовницы – сие единственная измена, что не карается по закону.

Петр думал несколько иначе. После одной из попоек, устраиваемых царем, Кингисек пошел твердой походкой к себе в палатку, но до нее так и не дошел. Его нашли мертвым в ручье глубиной по колено. Саксонсому курфюрсту отписали, что посланник напился, переходил ручей по бревну, поскользнулся, ударился головой о камень и убился. Кингисека заспиртовали и отправили в кунсткамеру к прочим любителям переходить дорогу властителю России.