— Я сказал им, что она остановила меня, но я не мог объяснить, как. Она же не могла поговорить и просто покачала головой, и со временем я сам начал сомневаться… а покачала ли? Она дрожала и замерзала до смерти, а у меня был приступ астмы. Я всегда что-нибудь видел, я всегда думал, что оборотней я тоже видел. Так правда ли она покачала головой, когда я пытался уйти, или я просто придумал себе это? Может, она просто лежала, умирала в моих руках, и не могла говорить, и гадала, какого черта я просто сижу и жду, пока она умрет, вместо того, чтобы…

— Хватит, — твердо говорит Лиам, опустив руку ему на предплечье. — Не надо. Она покачала головой, ты видел это. Я верю тебе.

Тео на мгновение встречает его взгляд, а потом вновь отворачивается.

— Они не поверили.

— Я верю.

— Они никогда не говорили этого мне в лицо, но я видел. Они не были злы ко мне, но иногда они так смотрели на меня, и я видел, что они пытаются понять, как я мог просто сидеть и позволять моей сестре умирать. В семнадцать у меня была первая фотосессия, и как только я собрал достаточно денег, то съехал. — Тео вздыхает и наконец-то поворачивается, чтобы посмотреть на Лиама. — Они звонят и все такое, но я вижу, как они рады, что им не приходится видеть меня каждый день.

Лиам не может этого понять.

Но при этом Лиам не может заставить себя открыть рот и сказать то, что Тео ожидает от него услышать, да и кто знает, чего он ждет, — точно не Лиам. Он не скажет ему, что это была не его вина, потому что, судя по его опыту, если кто-то чувствует потребность вслух сказать тебе, что ты в чем-то не виноват, то ты, вероятно, виноват. Поэтому Лиам все детство слышал что-то вроде «ты не виноват, что постоянно злишься» и никогда не слышал ничего вроде «ты не виноват, что твой отец ушел еще до того, как ты родился». Когда это действительно не твоя вина, люди не хотят постоянно напоминать тебе об этом. Вот почему Лиам чувствует огромное желание напомнить Тео, что он не виноват, — потому что конечно он виноват, каким-то образом, даже если он не хотел этого.

Вместо этого Лиам молча сжимает его руку и опускает голову ему на плечо. Он рядом — не важно, кто был виноват, — и это все, что он по-настоящему может сделать.

Лиам вполне удовлетворен тем, как он справился с ситуацией, пока затянувшееся молчание не напоминает ему о том, что рано или поздно ему все-таки придется что-нибудь сказать, иначе они будут сидеть здесь вечность. Тео вообще знает о том, что Лиам на самом деле поддерживает его, не говоря вслух, что он не виноват? Он понимает значение его молчания, или он просто предположил, что у Лиама упал сахар в крови и поэтому он потерял сознание на его плече? Но у него же открыты глаза, так что… о боже, неужели Тео думает, что он умер? Ему нужно пошевелиться, сказать что-нибудь прямо сейчас и дать Тео понять, что он жив. Но что именно он должен сказать? Не то чтобы он может просто заговорить о погоде после…

— Хватит паниковать.

— Я не паникую, — раздраженно врет Лиам. Откуда он знает? У него что, теперь есть глаза еще и сбоку? — Я думаю.

Тео неожиданно поворачивается лицом к нему, и голова Лиама соскальзывает с его плеча. Удачно, что она была прикреплена к его шее, потому что иначе она бы уже валялась на земле.

— И о чем же ты думаешь?

Он говорит это так самодовольно, будто Лиаму не позволено думать. Его брови поднимаются до линии волос.

— Я думаю…

Лиам крайне оскорблен, что его способность думать ставится под сомнение, поэтому хочет сказать что-нибудь блистательное и немыслимое. Он думает о бесконечности космоса и возникновении времени, думает об осьминогах и смысле жизни — именно в таком порядке, потому что может.

— Я думаю, что она беспокоилась о твоей астме, когда умирала, — вместо этого говорит он, но это не ложь, потому что он и правда так думает. — Я думаю, что она любила своего братишку и ей было плевать, что он был слишком мелким и тощим, чтобы ее спасти. Я думаю, она была бы рада увидеть тебя сейчас. Не прямо в этот момент, но сейчас, понимаешь? — Он неопределенно жестикулирует рукой, которая по-прежнему зажата между ним и Тео, внутри гнезда из толстовки. — Я думаю, она бы хотела видеть тебя счастливым, Тео, покачала она головой или нет. Я думаю, она бы хотела, чтобы ты сейчас улыбнулся.

Лиам не собирался доводить его до слез и чувствует себя виноватым за это. Но на губах Тео улыбка, пусть и мокрая, и он нежно целует ее.

— Эй, горячая подушка? — шепчет он через какое-то время, прижимаясь лбом ко лбу Тео.

— Мм?

— Я люблю тебя.

Он слышит у себя в голове голос Мейсона, вопящий, что месяц — это слишком рано, но не может заставить себя волноваться об этом, потому что это правда. Это единственная правда, которую Лиам может дать Тео, поэтому он так и делает.

Тео удивленно расширяет глаза и задерживает дыхание, а потом смеется и качает головой — вау, грубо, — но при этом в его взгляде есть искра радости, так что, может быть, Лиаму не стоит хоронить себя прямо сейчас.

— Ты правда впервые сказал мне «я люблю тебя» из-за того, что я поведал тебе свою слезливую детскую историю? — Тео выглядит чересчур веселым для того, кто плакал буквально только что.

— Ты серьезно будешь сейчас на это жаловаться? — раздраженно фыркает Лиам. Что это за реакция? Вот что ты получаешь, когда влюбляешься в горячих незнакомцев в поездах, принято к сведению. В будущем такого не повторится. — Можешь просто принять это?

— О, я приму, определенно. Просто указываю на твой нелепый выбор времени, — широко ухмыляясь, пожимает плечами Тео.

— Мой выбор времени безупречен, ясно? Я сдерживался целый месяц, потому что по какой-то глупой причине не принято говорить это на первом свидании, но сейчас…

— Ты сказал это и на первом свидании тоже, — замечает Тео, по-прежнему улыбаясь.

Лиам уже готов его ударить.

— Ну да, пожалуй, но в тот раз я не имел это в виду.

Тео приподнимает брови.

— О, так ты не имел это в виду.

Лиам тоже приподнимает брови, даже лучше, просто чтобы доказать свою точку зрения.

— Да, это было наше первое свидание, понятное дело, что я не имел это в виду.

— Тогда откуда мне знать, что ты имеешь это в виду сейчас?

— Потому что я буквально пошел за тобой в темный лес ночью?

— Сейчас четыре часа дня.

— Все равно темно, — упрямо настаивает Лиам. Ух ты, сейчас только четыре? А у него такое чувство, будто он целую юность провел в этом лесу. — Потому что деревья заслоняют солнце, понимаешь?

Он ожидает, что Тео придумает какой-нибудь нелепый ответ, отрицающий очевидную правдивость слов Лиама, но он вдруг просто хватает его сзади за шею и крепко целует. Честное слово, это ужасно бесит. Он думает, что может выиграть любой спор, попросту засунув язык Лиаму в рот, и он прав.

— Я тоже, — шепчет он, когда они отстраняются друг от друга. Его сердце не пропускает удар, и Лиам облегченно улыбается. Из его плеч лишь сейчас уходит напряжение, о котором он и не подозревал. Он сказал это в ответ. Он вел себя как мудак и дразнил его, но он сказал это в ответ.

— Что, ты тоже дерево? — все равно ухмыляется Лиам, потому что так ему и надо, и локоть Тео тут же врезается ему в ребра.

*

Путь обратно к пикапу долог и полон препятствий. Когда они падают во второй раз, потому что Тео, черт возьми, не знает, что означает «сейчас мы поворачиваем налево», Лиам понимает, насколько сильно прогулка по лесу в одной толстовке может повредить отношениям. Он смутно осознает, что в какой-то момент ему придется задуматься о том, что значит быть оборотнем по отношению к тому, что ему рассказал Тео, и что бы это ни значило — это нехорошо. Но когда он наконец-то плюхается на удобное пассажирское сиденье пикапа, то невольно думает, что если они каком-то образом смогли добраться сюда, не убив друг друга и не порвав толстовку в клочья, то у них все будет нормально.

— Улыбнись, — приказывает он, когда Тео тоже забирается в пикап, и поднимает телефон, чтобы они оба влезли в кадр. — Мейсону нужны доказательства, что у нас все в порядке.