С этой минуты удача отвернулась от Филиппуса Ван дер Витта. Раз за разом метал он алмазные кости на стол, и каждый раз проигрывал отцу Игнасио. Вскоре тот отыграл все свои сокровища, но капитан уже не мог остановиться. Он поставил на кон сначала все свои деньги, затем драгоценности, а в завершение всего – свой барк. Но проиграл и его.

– У меня ничего нет, святой отец, – сказал он, вытирая ледяной пот со лба. – Только моя жизнь. Но зачем она вам…

– Ты прав, твоя жизнь мне ни к чему, ей грош цена, – согласился мнимый священник. – Но я предлагаю вернуться к нашей первоначальной ставке.

И на удивленный взгляд капитана он пояснил:

– Ты поставишь свою душу!

– Согласен! – ответил, не раздумывая, Филиппус Ван дер Витт.

И они бросили кости. Отец Игнасио выиграл.

– Моя душа ваша, святой отец, – произнес Филиппус Ван дер Витт и потянулся за мушкетоном.

Но перед Филиппусом Ван дер Виттом сидел уже не отец Игнасио, а тот, кем он был в действительности – сам Сатанатос, который наслаждался своей местью и собирался продлить мучения жертвы.

– Не так быстро, Филиппус Ван дер Витт, – прогремел голос, заглушивший гул моря, словно раскат небесного грома. – Я ждал долго этой минуты, но тебе придется ждать еще дольше своего смертного часа. Твои преступления в эту ночь превысили даже мою меру. Ты обрек себя до скончания века скитаться по морям и быть свидетелем того, как гибнут суда, слышать стоны и проклятия моряков. Где бы ни тонуло судно – ты будешь там. И проклянут тебя люди во веки веков, считая не свидетелем, а виновником своих бедствий!

– И ты не оставишь мне ни малейшей надежды? – содрогнувшись, вымолвил Филиппус Ван дер Витт.

– Ты прав, – усмехнулся Сатанатос. – Это было бы немилосердно. Если однажды твой корабль потерпит крушение, и кто-нибудь из капитанов проходящего мимо судна откажется помочь тебе – это будет час твоего искупления. А он займет твое место.

– Это не надежда, а еще большее проклятие, – поник головой Филиппус Ван дер Витт. – А что будет с моей командой? Они тоже обречены?

– Они не виновны, – ответил Сатанатос. – Поэтому они могут на шлюпках покинуть твой проклятый корабль. Но тот из них, кто доберется до берега, позавидует мертвым, если выскажет хоть слово сожаления о твоей участи.

– А Алдрик? Мой бедный Алдрик! Ведь ты можешь…

– Алдрик уже в раю, – ответил Сатанатос с нескрываемым сожалением. – И я бессилен что-либо изменить.

Он протянул свою костлявую руку, коснулся безымянным пальцем, на котором сияло кольцо с алым, как свежепролитая кровь, драгоценным камнем, лба Филиппуса Ван дер Витта, поставив на нем свое несмываемое клеймо, и произнес:

– А ты – да будь проклят во веки веков!

Так начались вечные скитания Филиппуса Ван дер Витта, которого люди прозвали капитаном-призраком проклятого корабля «Летучий Голландец»…

Грир замолчал, налил себе очередную добрую порцию виски в стакан, плеснул в горло. Он был доволен эффектом, который его рассказ произвел на слушательниц. Глаза Катрионы восторженно сияли, Арлайн загрустила.

– Вечное проклятие – это ужасно, – тихо произнесла она. – Как я его понимаю… Бедный Филиппус!

– Сам виноват, – возразила Катриона. – Так увлечься игрой, что проиграть собственную душу… Ну, знаете ли, это слишком!

– А я так думаю, что его вины здесь нет, – заявил Грир. – Если бы Сатанатос его не искушал, ничего бы не случилось.

– А собственная воля? – не согласилась Катриона. – А разум? А чувство долга? Если предположить, что все это просто слова, и стоит только духу зла щелкнуть пальцами – и ты начнешь плясать под его дудку, что тогда нам остается? Идти в монахини, чтобы молиться и проливать слезы раскаяния?

– Но ведь люди пляшут под волынки эльфов, стоит нам только заиграть, – усмехнулся Грир.

– Но эльфы не предают их за это вечному проклятию, – заявила Катриона. – Немного помучают – и все.

Грир рассмеялся.

– Возможно, Сатанатос думает так же. Разница только в деталях. В его распоряжении вечность, в отличие от нас, простых духов природы. И для него «немного» растягивается на чуть больший промежуток времени.

– Уж не хочешь ли ты, Грир, сказать, что мы, эльфы, ничем не отличаемся от Сатанатоса для людей? – с гневом воззрилась на него Катриона. – Да как у тебя только язык повернулся!

– Катриона! – Арлайн укоряюще покачала головой. – Как тебе не совестно так говорить.

– А ему? – возразила девушка.

– Грир совсем не то имел в виду, я уверена, – сказала Арлайн. – И, кроме того, он выпил столько виски, пока рассказывал, что его можно простить.

Бутылка на столе и в самом деле была почти пустой. Но Грир обиделся.

– И вовсе я не пьян, – упрямо заявил он. – И, кстати, так думаю не только я. Филиппус Ван дер Витт придерживается того же мнения. Он во всем винит Сатанатоса.

– Откуда тебе это знать?

– Он сам мне это сказал.

– Ты разговаривал с капитаном-призраком? – недоверчиво посмотрела на него Катриона. – Или это опять в тебе заговорило виски?

– Да, мы встречались, – небрежно сказал Грир. – И почему тебя это удивляет, Катриона? Многие моряки видели «Летучий Голландец». Правда, для большинства это было последнее, что они видели в своей жизни. Но были и такие, которых Филиппус Ван дер Витт просил передать послание своему банкиру в Антверпене. И тем удавалось спастись.

– Но как это возможно? – удивилась Катриона. – Ведь прошло уже несколько столетий, и все его современники давно стали прахом.

– Бедняга Филиппус! – насмешливо произнес Грир. – Он совершенно потерял ощущение времени, став призраком. И он надеется упросить своего банкира все его деньги, нажитые на игре в кости, отдать церкви на помин грешной души Филиппуса Ван дер Витта. Он думает, что это облегчит его участь.

– А если он прав? – голос Арлайн был едва слышен. – Если кто-то будет искренне молиться за него… Быть может, Творец услышит и простит капитана. Жаль, что я не умею! А то обязательно молилась бы за несчастного Филиппуса каждую ночь, начиная с этой.

– Мама, что ты такое говоришь, – недовольно заметила Катриона. – И как ты могла поверить? Ведь это все очередная выдумка Грира. Правда, Грир?

– А вот и нет, – упрямо помотал головой тот. – Клянусь лоном Великой Эльфийки! Это случилось где-то полвека тому назад, когда я проходил в районе Внешних Гебрид на своем пакетботе. Невдалеке от острова Эйлин Мор мы увидели барк, идущий встречным курсом. Его не было еще мгновение назад, и вдруг – он словно соткался из солнечных лучей. Шел под полными парусами, а ведь ветра не было. И на палубе барка мы не увидели никого из команды. Только на капитанском мостике одиноко стоял какой-то человек, одетый по забавной моде голландских моряков семнадцатого века. На нем были длинные штаны из тафты и бархатная куртка с большими плоскими серебряными пуговицами, грубые черные башмаки с золотыми пряжками, на голове – изящная фетровая треуголка с большим красным пером. А завершала этот нелепый наряд толстая, с мою руку, золотая цепь на шее. Барк поравнялся с нами и вдруг замер. И это несмотря на то, что все его паруса были туго надуты. Кто-то крикнул: «Летучий Голландец!» И в мгновение ока все три моих рарога спрятались в трюме, обезумев от страха. Рароги неустрашимые моряки, даже когда на море штормит так, что пакетбот, того и гляди, пойдет на дно. Но призраков они боятся не меньше, чем люди. Это как-то связано с их суевериями, я точно не знаю, да и не хочу знать. В общем, вся моя команда сидит в трюме, один я стою на палубе, гордо подбоченившись. Что мне какой-то призрак, когда я – эльф!

– Ты настоящий эльф, Грир, – одобрительно заметила Катрион. – Я бы тоже не испугалась! А что было дальше? Только не вздумай врать!

– Человек на капитанском мостике вежливо мне поклонился и попросил разрешения зайти на палубу моего пакетбота, – бросив на девушку сердитый взгляд, продолжал Грир. – Я, разумеется, разрешил. Он перебросил доску с борта на борт и прошел по ней, не покачнувшись, хотя корабли плясали на волнах джигу. Подошел ко мне и, еще раз поклонившись, протянул свернутый в трубочку и перевязанный черной шелковой лентой пергамент.