Несмотря на все рассказанное, в общем и частностях, жил я тогда безалаберным шалопаем – и до появления Люцифера и после – пока однажды утром раннего лета не отправился на городской пляж на берегу реки Невы, на которой, собственно, и расположен Санкт-Петербург. Таблички «Шалопаям вход на пляж запрещен» не было, и я расположился на песке, где со мной произошло событие, изменившее всю мою жизнь. Купаться было рано, вода в Неве нагревается только к концу лета, поэтому я расстелил плед и улёгся загорать. Научившись медитациями в кун-фу добиваться отрешённого состояния сознания, я разогнал самые шумные мысли и почти бездумно лежал, впитывая задержавшееся в весне, ещё не жаркое солнышко. И тут, просто, без затей, без грома и молний, меня посетил Господь Бог. Вы ухмыльнётесь, я же скажу, что на то Он и Бог, чтобы не соблюдать условности. Под закрытыми веками вдруг вспыхнул необыкновенный голубой свет. Сияние голубого цвета невероятной, изумительной чистоты затопило мое сознание, наполнило все моё существо. Самое удивительное ощущение – одухотворенная, душевная теплота, которую нёс этот свет. Он излучал доверие и нежность. Не было никаких сомнений, что свет пришёл именно ко мне. Он обнял меня, как соскучившийся отец обнимает своего ребёнка. С любовью и нежностью Он высветил вдруг во мне глубины, о которых я и не подозревал. И я узнал Его. Я узнал Бога. Я поверил сразу – на всю жизнь, как позже для себя сформулирую: «как любая бабушка в церкви». Мысленно я произнес: «Благодарю Тебя, Господи! Верую в Тебя!». И как был, лёжа, с закрытыми глазами, впервые в жизни перекрестился, как сумел. Растаяв, свет покинул меня, но во мне появились надежда и вера, что он вернется, что когда-нибудь я увижу его вновь.

Домой я возвращался другим человеком. В моей жизни появился смысл. Я его видел, я его ощущал. И теперь его следовало найти. Я уже твердо знал, кем хочу стать. Я хотел стать священником. И я решил стать священником.

Ну что же, как известно: «Благими намерениями вымощена дорога в ад»…

* * *

Напомню, что в те годы в СССР церковь в государстве существовала, но была невидима, то есть, вроде она есть, а вроде её и нет. И начал я свой поиск Бога через поиск духовной семинарии, где учат на священника.

Тогда я еще не знал, что искать Бога не надо. Бог всегда ждет тебя на одном и том же месте – том самом месте, где ты сейчас находишься…

На следующий день я стоял у дверей Ленинградской духовной семинарии и академии. Нужно заметить, что в юности я умел располагать к себе людей за счет того юношеского нахальства, когда ты уверен, что все должны тебя любить, и умеешь заразить этим энтузиазмом окружающих. Этой своей способностью я беззастенчиво пользовался всю жизнь. Только вот сила её иссякала по мере того, как мне открывалась правда о том, что любить меня, в сущности, не за что, а иногда даже и вредно…

В фойе семинарии, потратив несколько минут на ознакомление с правилами набора студентов, я с завистью рассматривал молодых людей в длинных черных рясах, проходивших в саму семинарию – куда мне вход был закрыт. «Пока» – мысленно загрузил я в себя любимую установку и внезапно обнаружил рядом с собой симпатичного молодого человека с длинными волосами, лучистыми глазами и одетым в одну из таких черных ряс, которые я с вожделением рассматривал как атрибуты небожителей. Для меня почти всегда большие происшествия и события начинаются с ничего не значащих мелочей, вот как, к примеру, эти рясы (потом я узнал: правильно их называть – подрясники). Молодой человек первым заговорил со мной, и, забегая вперед, скажу, что он принял живейшее участие в моей дальнейшей судьбе, уже примеривающей на себя чёрный подрясник семинариста. Звали его Михаил Царьков, учился он на втором курсе семинарии, и через полчаса мы стали добрыми приятелями. Мы гуляли по парку Александро-Невской лавры, где расположена семинария, разговаривали о вере, и, узнав, что я не крещен, Миша предложил свою помощь: у него есть знакомый архимандрит в одной из церквей и, если я согласен, то в ближайшее воскресенье меня можно будет окрестить. Я с радостью согласился и, не буду вас утомлять подробностями, вскоре был крещен в лоне нашей Святой Православной Церкви. Михаил стал моим крестным отцом. Ничего особенного, когда меня крестили, я не почувствовал – так, некоторое волнение от торжественности момента. Мы с Мишей тепло попрощались, договорившись о новой встрече, и я, не догадываясь, что делаю первые шаги в новой жизни, отправился в тот воскресный день в гости на дачу к своему хорошему приятелю, знакомому по общим занятиям спортом.

На дачу приятеля я ехал впервые, договоренности о встрече не было, и я отправился на «авось», без приглашения. Да-да, я ещё застал те времена, когда русские люди ходили друг к другу в гости без приглашения, вваливаясь поближе к ночи с бутылкой водки и радостным воплем «А вот и мы!..» А ведь и вправду было весело… Сейчас уже этого нет – в нашу жизнь вошли европейские правила этикета, и, кажется, из жизни ушла частичка её радости, и не самая худшая, если к радости можно применить этот эпитет. Но я отвлекся.

На дачу я приехал, но дома была только жена моего приятеля. Она сообщила, что хозяин вот-вот должен вернуться и предложила мне подождать на веранде. Я сел в кресло у большого круглого стола, накрытого скатертью до самого пола, и стал ждать. Дверь на веранду была приоткрыта, но внезапно она распахнулась, и неожиданно для меня через неё протиснулся огромный лохматый пёс зверской наружности. Не дав мне времени испугаться, он направился прямо ко мне и, махнув головой с хороший арбуз, ткнулся носом в колени, приглашая почесать за ушами. Что я с удовольствием и проделал, припомнив слова одного американского писателя: «Когда я вижу огромную, мохнатую и ласковую собаку, она производит на меня впечатление ангела, окутанного облаком. Она страстно желает быть хорошей»³. Получив от меня желаемое, этот «ангел», чуть не снеся меня с веранды вместе с креслом дружеским толчком, забрался под стол и занялся любимым собачьим делом – задремал. Скатерть его полностью скрыла. Через пару минут на веранду вбежала запыхавшаяся жена приятеля и сообщила: что она закрывает дверь, чтобы я «ни в коем случае не выходил из дома», потому что «она забыла, что у них с цепи спущен злющий пёс», что «он кроме хозяина никого не признает», «чужих вообще на дух не выносит», «перекусал уже уйму народа», что «я сама его боюсь – хожу по стеночке», «и вообще, на цепи ему самое место». «Вы не про эту собачку говорите?» – спросил я, приподнимая край скатерти. Последовавшая немая сцена могла быть достойна кисти Гоголя. Приехавший хозяин был изумлен не меньше жены, когда я бесцеремонно трепал пса за уши, демонстрируя «чудеса дрессировки».

Во время моего крещения священник сказал, что актом крещения с человека волею и милостью Господа смываются все наши предыдущие грехи и человек вступает в новую жизнь – жизнь христианина – с чистого листа. Позже я прочитаю, что к святым отшельникам, праведной жизнью обретшим чистоту души, из леса выходили и принимали из рук пищу не только олени, но и волки и медведи. Птицы лесные слетались к ним на ладони за крошками. Вот и я получил необычное лохматое подтверждение акту своего крещения.

* * *

Эстония, середина 1980-х.

При следующей встрече мой новый друг и крестный семинарист Михаил Царьков предложил мне поехать с ним от семинарии поработать в женский православный Свято-Успенский монастырь, расположенный на территории Эстонии (тогда – республики СССР) в поселке Куремяэ (или Пюхтицы). Я и не предполагал, что такое возможно, но Михаил обещал замолвить за меня словечко как за будущего семинариста и добавил, что за работу еще и хорошо заплатят. Летом работа заключалась в заготовке сена для скотного двора монастыря, а зимой на рождественских каникулах семинаристы ездили в монастырь на заготовку дров. Уговаривать меня не пришлось, и очень скоро я вместе с семинаристами пересаживался в городке Усть-Нарва из таллиннского автобуса в маленький рейсовый автобус до эстонского поселка Куремяэ.