Оставшись один и амбициозно перепутав свои желания со своим возможностями, движимый юношеским максимализмом я вышел на перрон из тамбура отправляющегося «поезда благополучия», битком набитого моими родственниками. Но может быть, меня подводит память, я себе льщу, и мне просто не достался на этот «поезд» билет. Иногда с потаённой грустью я возвращаюсь воспоминаниями в свою юность и думаю, а как бы сложилась моя судьба, если бы родители не развелись… Ну да ладно, это уже из области альтернативных Вселенных.

* * *

СССР, Владивосток, начало 1980-х.

Итак, в пятнадцать лет я оказался один на один с самим собой, точнее, с тем, кого за самого себя принимал. За два года оставшиеся до окончания школы я научился: прогуливать уроки, пить с друзьями портвейн, соблазнять девушек, иногда даже успешно, превращать дом в бардак, в общем, именно в такой последовательности тратить присланные отцом деньги на месяц за три дня… и совсем разучился учиться. Когда я внезапно понял, что до выпускных экзаменов осталось две недели, в моей голове гуляли такие сквозняки, каких не было, наверное, у флибустьеров эпохи вольного братства. Пришлось, как говаривал мой отец, применить принцип «чугунной задницы» и засесть за учебники. К моему удивлению и удивлению учителей, экзамены я сдал, и сдал неплохо. Это на всю жизнь приучило меня к эффекту «мозгового штурма», и привило стойкое неприятие басни Крылова «Стрекоза и муравей». Выходит, и классики могут ошибаться. Правда, жизнь быстро доказала, что если у тебя есть ум, это еще не значит, что ты умный. К сожалению, это уже не могло стереть прижившееся впечатление, и на многие годы определило мой жизненный стиль под девизом трех «великих» русских «А»: «Авось», «Аврал», и «А и хрен с ним!».

Как я уже упоминал, в институт я не поступил. Вместо Москвы я прилетел к отцу во Владивосток – поступать в Дальневосточный государственный университет. Наверное, мне казалось, что перелетев через всю страну, я наполню свою юную жизнь романтикой дальних странствий. Оказалось, что в университете меня не ждали, во всяком случае, им удалось произвести такое впечатление.

В школе на экзамене английского языка я нечаянно получил четыре балла (что у нашей учительницы было равносильно пятерке), а при поступлении на факультет восточных языков экзаменационная комиссия университета непринужденно доказала мне, что английский язык я вообще никогда не учил, и из милосердия поставила мне два балла, а не один, видимо, чтобы не травмировать не окрепшую юношескую психику. И это притом, что в Москве я, вообще-то, должен был поступать в Институт международных отношений, где готовят профессиональных дипломатов. Дааа… вот были бы лица у моих московских родственников! После провалившегося поступления в университет от меня уже окончательно отвернулась вся родня, включая моего отца. В их элитную «конюшню» требовались «породистые рысаки». Что же касается мамы, то она моими делами никогда особенно не интересовалась, предпочитая устраивать собственную жизнь.

Взаимное разочарование отделило меня от моих близких, и я остался один на один со своим будущим. Планируя поступать на следующий год на восточный факультет повторно, я устроился на работу «поближе к кухне» – в комитет комсомола университета. И хотя работал простым статистиком, мог свысока поглядывать на студентов – у меня был свой кабинет. В нём я перекладывал с места на место бумажки с фотографиями студентов, с оригиналов получал членские взносы на процветание комсомольского руководства и вяло отбивался от таких же вялых попыток университетского чекиста меня завербовать. Волевое лицо этого человека, испещрённое то ли шрамами, то ли оспой, позволяло предположить, что он писал свою чекистскую биографию в окопах тайной войны против империализма, а поскольку перебежать не выпало случая, то теперь дотягивал до пенсии в университете, ведая распределением выпускников восточного факультета в КГБ и разведку – Особый Отдел Штаба Флота. Когда он бывал у меня в кабинете и подолгу сидел, перебирая бумаги, я часто испытывал на тщедушном смазливом юноше, в теле которого я тогда временно находился, долгий пристальный взгляд, из чего и вывел заключение, что он пытается меня завербовать.

Там же, в университете, я познакомился и подружился с Александром – синологом – специалистом по Китаю. Александр учился на последнем курсе китайского отделения восточного факультета. С внешностью ещё не написанного Гарри Поттера, он располагал к себе мягкой, интеллигентной манерой общения, трогательно выглядевшей на фоне отражавшейся в его очках постоянной озадаченности, даже удивления, словно его звездолет разбился, а ему при падении слегка отшибло память, и теперь он недоумевает: что же он тут делает – на Земле, тогда как его ждут на другом конце галактики. Впрочем, к концу обучения на восточном факультете так выглядели почти все студенты. Встречаясь с ними взглядом, хотелось немедленно подсказать, где тут ближайшая стоянка звездолетов. Позже я найду для себя объяснение этому феномену.

Александр уже много лет брал уроки боевого искусства кун-фу у китайского мастера На Му Фаня. На момент моей встречи с Александром, На Му Фаню, живущему уединенно в тайге под Уссурийском, было восемьдесят три года. Александр и двое его друзей неисповедимыми путями попали к нему в ученики. После некоторых колебаний и ряда проверок на искренность намерений они допустили меня в свой круг и стали щедро делиться знаниями, не подпуская, впрочем, к Учителю. К тому времени я уже пару лет как занимался каратэ, легко переключился на кун-фу, и началось мое приобщение к культуре Востока, в которую я влюбился сразу и на всю жизнь.

Наши занятия не ограничивались силовыми единоборствами, они включали в себя изучение чань-буддизма и эзотерические практики. Движения, которые мы разучивали, были сопряжены со сложной дыхательной техникой, развивающей внутреннюю энергию «ци», а сами движения были наполнены медитацией и… поэзией. Вот несколько названий боевых «танцев», внешне направленных против нескольких противников, внутренне – на развитие энергетических чакр «посвященного»: «танец тумана – танец белоснежного замка, затаенного от первых лучей восходящего солнца», «танец слона – танец белого слона, открывающего врата великого города вечности на рассвете золотого дня», «танец волка – танец зеленого волка, великого стража лесных потаенных троп, ведущих в никуда», «танец рыси – танец оранжевой рыси, покровителя священных трав и говорящих тростников», «танец мыши – сила очарования в глазах воина простоты», танцы дракона и тигра, тайфуна и цунами, огня и ветра, свечения и миража и т. д. Сама линия боевого «танца», как в каллиграфии – написании иероглифов – бывает яростной и нежной, неистовой и спокойной, резкой и плавной, порывистой и обтекаемой. Ритм «танца» через дыхание и физическое движение воздействует на внутреннее движение энергии «ци», которая, как оказалось, не выдумана старыми китайцами, чтобы тыкать в нас иголками, а реально существует, и, если вам повезёт, – проснётся и будет заставлять вас искать способы с ней подружиться.

Пройдет много лет, прежде чем я почувствую, как при вхождении в «танец» мысли и чувства исчезают, мир начинает стремительно вращаться, а место пропавшего тела занимают пульсирующие потоки энергии, рождаемые гармонией выверенных движений и дыхания. Бушующий смерч исполняет завораживающий танец, рисующий в бешеном коловращении все мыслимые геометрические фигуры, словно в калейдоскопе множеством Мальденброта уходящие в бесконечность. «Танец» оканчивается, и мир внезапно останавливается, как замирает завершившая свой путь стрела, с гулким стуком входящая в центр мишени. Пославшая её тетива вибрирует, затихая, – ты вдруг находишь себя в состоянии покоя, и сила, которая только что звенела от напряжения битвы, стекает по твоему позвоночнику и прячется до поры, как прячется любая энергия взрыва. И так происходит до тех пор, пока сложность не поймет, что состоит из простоты, и тогда начинается следующая ступень посвящения и обучения, до которой я так и не добрался.