С любовью моим ушедшим друзьям –

Максиму Крейнину и Николаю Юдину

ПОСВЯЩАЕТСЯ

«Но есть Один; Он держит все падения с безмерной нежностью в своей руке»

Рильке

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Перед вами, дорогие читатели, истории из моей жизни, где все написанное – совершеннейшая правда. Эти удивительные события, подчас веселые, подчас страшные, уверяю вас, происходили на самом деле. И сочинять ради сомнительных аплодисментов не лежит, поверьте, душа. Да и нет в этом надобности: моя история – тот случай, когда правда оказывается фантастичнее вымысла.

Хочу предупредить: я не собираюсь – да и не в моих силах – исследовать глубины человеческой психики и мотивы человеческих поступков. Желающих отсылаю к Достоевскому или Фрейду, и иже с ними. Про коллективное сознательное и ваше бессознательное написаны груды книг. Да и плохо я в этом разбираюсь. Как выяснилось во время семейных скандалов – гораздо хуже своей жены. Поэтому я просто расскажу вам свою историю.

Как говорил Чжуан-цзы: «Я тут вам просто так расскажу, а вы уж просто так послушайте…»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Откуда и почему, я не знаю, да я тут и ни при чём!»

Моцарт

СССР, Ленинград, 1980-е годы.

Не подумайте, что я забыл опохмелиться – я тогда вообще не пил. Раннее летнее утро. Я проснулся и, что для меня не характерно, тут же открыл глаза. Минуя обычную стадию, в которой пытаюсь поймать шлейф ускользающего сна и примиряюсь с тем, что начать новый день можно только открыв глаза. Переход от сна к бодрствованию был непривычно резок. Еще запомнилось: я почему-то не удивился. На фоне большого окна моей старой петербургской квартиры был отчетливо виден силуэт Люцифера. Не выше среднего человека, чуть склонив голову с закрученными назад козлиными рогами, он стоял вполоборота ко мне, стоял совершенно неподвижно. И хотя через него просвечивали утренним светом оконная рама и двор-колодец за окном, его неподвижность была живой, пусть и не в том смысле, которое вкладываем мы – люди. Потом, вспоминая, я ощутил его ожидание – Люцифер ждал… И почти сразу же, не понимаю почему, я заснул. Когда проснулся вновь, в комнате никого не было. Я поднялся с кровати, размышляя о том, приснился мне неожиданный гость или нет, и… увидел на простыне чёткий грязный отпечаток раздвоенного козлиного копыта. Я представил, как сатана ставит ногу на мою кровать и, опираясь о колено, склоняется над спящим человеком…

Простынь я отдал в стирку, и не тогда, и не в течение последующих двадцати лет, не очень-то задавался вопросом, что же это было. Событие заняло свою нишу в памяти, и лишь изредка я вспоминал о нём, рассказывая друзьям или знакомым, что называется «к слову» – в беседах о мистике и привидениях. Было мне тогда двадцать лет, после этого происходили и другие удивительные события, но только теперь, спустя многие годы, стало очевидным, что то первое мистическое событие в моей жизни было и первым фрагментом Мозаики странных происшествий, сопровождавших меня на протяжении жизни. Эта загадочная Мозаика на сегодня приняла уже видимые, но еще не законченные очертания. Отчего-то у меня предчувствие, что собрана эта Мозаика будет тогда, когда я поставлю последнюю точку в моей истории, – истории, в которой я собираю таинственные фрагменты удивительной Фрески, острыми осколками рассыпанные по моей памяти. Возможно, это также будет означать мою смерть.

Прошли годы, но тот отпечаток копыта на простыне до сих пор стоит у меня перед глазами…

Я – пленник в гулком пространстве моей памяти, пленник ещё не найденного мною Слова… пленник во сне зачитанного на эшафоте приговора, эхом звучащего во мне, хотя я уже проснулся…

* * *

Итак, мне тогда шел двадцать первый год. Умён, красив, талантлив, впереди удивительная, интересная и непременно счастливая жизнь – так мне казалось. То есть, перед вами на булавке – «идиот молодой обыкновенный»: самовлюбленный в той степени, когда эпитет «эгоист» лопается, как мыльный пузырь от перенапряжения; глупый, потому что умный; и, наконец, похотливый настолько, что старина Фрейд на том свете наверняка не раз из-за меня вносил коррективы в свою теорию. Это я теперь так о себе том думаю, а тогда… Тогда я был вполне заурядным молодым человеком, у которого только и есть, что шанс стать незаурядным, есть желание, чтобы все любили тебя и тобой восхищались – при неосознанном отсутствии на то оснований, и патологическая лень, которая с годами переросла в чувство комфорта и стала моим «alter ego»¹. Правда, у моей лени есть очень полезное свойство: когда я чем-либо увлечен, неважно, физическая это или умственная деятельность, моя лень удивительным образом перевоплощается в свою прямую противоположность – колоссальную работоспособность. (Наверное, по закону компенсации энергии – «печному» закону сказочного богатыря Ильи Муромца). Но только до тех пор, пока я действительно увлечен процессом. Так что вполне возможно, роман этот я не закончу, он никогда не будет напечатан, и, соответственно, вы его никогда не прочтете. А уж шансов, что по нему будет снят кинофильм, и того меньше. (Когда роман был всё-таки закончен, один человек сказал про него: «Это – Нобелевская премия по литературе». Этим человеком был мой папа. И романа он не читал).

Пожалуй, мне надо попросить тебя, мой читатель, потерпеть несколько страниц бытописания моей непутевой юности. Мне как-то неловко вываливать на тебя ворох мистических приключений, не познакомив с тем, с кем они происходили. Я, собственно, предпочел бы обойтись без этого, но еще никому не удалось собрать Кубик Рубика, не взглянув на него.

К началу моей истории я несколько лет как окончил школу, в институт не поступил, и, усыпив свое ленивое тщеславие тезисом «пока», болтался по стране, уверяя себя, что набираюсь жизненного опыта, столь необходимого для моего блистательного будущего. Само собой, никакого представления о том, каким должно быть это будущее, я не имел, равно как и о сопутствующем ему опыте. Страна моя Россия тогда называлась СССР, мой родной город Петербург – Ленинградом, до перестройки оставалось еще несколько лет, да и будет ли она, тогда, собственно, никто и не знал.

Родители мои развелись, когда мне было четырнадцать лет, и я с ними тоже развелся, потому как с пятнадцати лет у меня появилась возможность жить одному, в оставленной мне комнате в коммунальной квартире. Так что последние два года школы я жил самостоятельно – отец, служивший военным врачом во Владивостоке, присылал деньги по почте.

Свобода от родителей сыграла со мной в свою собственную игру, и я до сих пор не знаю, кто из нас выиграл. Под надзором «стариков» я хорошо учился, и в перспективе жизнь моя должна была стать сытой и уважаемой, как раньше говорили: «примером для подражания». Влиятельные родственники в Москве ждали окончания мною школы, далее – поступление в уже определенный, «закрытый» (в те годы) элитарный институт, и предопределенная карьера, в которой успех зависит не столько от способностей, сколько от связей; в общем, я был «маменькин сынок», что говорится «на выданье». Да и невесту мне тоже наверняка попытались бы подобрать, есть у клановых семейств такое хобби. Нет, не подумайте, я не против такой жизни… для кого-то. Меня в ней совершенно не устраивает то, что это уже не твоя жизнь. Любое событие обсуждается кланом, одобряется или не одобряется, и жизнь превращается в непрерывный экзамен под «заботливым» всевидящим оком родственников.