Наконец, когда уж солнце зашло за горизонт, Мэри встала, утерев оставшиеся слезы грязными от земли руками. Она посмотрела на природу вокруг совершенно другими глазами.
— Верно, сейчас закат, — обратилась девушка к себе и к окружающему ее дню. — Но солнце каждый раз возвращается, наступает заря, светлая и безбрежная, хранящая память о прошедшей ночи, — сказала она с предельной ясностью в голосе, так вдохновенно, будто эти слова некто вложил в ее уста, что Дэйзи, ошеломленная резкой переменой в девушке, посмотрела на нее так удивленно, точно мертвец только что воскрес из могилы. Она привыкла видеть скорбь: короткую, длинную ли, но чтобы из беспробудной тоски человек выходил спокойным, подобным самому Богу, было поразительно. И тогда Мэри обратила свой взор к ней.
— Простите меня, тетушка. Мне нужно было время попрощаться. Это надгробье не пойдет. Мы закажем другое. Я напишу там эпитафию, сама. Люди, зашедшие сюда, должны знать, кто здесь похоронен. И… надо поправить могилу священника Валлона. Я думаю, это будет справедливо. Временами, когда мне было совсем плохо, не знаю, сколько дней я так пролежала, я помышляла убить Амстердама, видела во сне, как душа покидает его тело. Его вина в том, что я потеряла Билла. И Дженни, ее тоже. Но сейчас я понимаю, что это просто нелепо. Его… его не вернешь. А ведь все было честно. И я, может быть, даже поблагодарила бы его за это, — Мэри указала на сколоченное надгробье, — но, Боже, у меня нет сил видеть их лица. Я могу не сдержать себя. Слишком много злобы во мне копилось. Еще, Дэйзи, знаешь, мне нужно оставить НьюЙорк. Возможно, навсегда. Я знаю, мне будет больно уезжать, но еще больнее будет остаться. Ты ведь поедешь со мной? Куда-нибудь? Может быть, в Британию к родне? Там живет сестра отца, она, кажется, хорошо ко мне относится.
— Мисс Мэри, подождите, пожалуйста. У меня ведь завтра поезд.
— Поезд? — гулко удивилась девушка.
— Да, Вы ведь сами говорили мне уходить. И потом, несколько недель назад я говорила Вам об этом. Вы тогда на все отвечали «да» и «хорошо». А потом, когда я решила уточнить, что Вы все слышали, Вы сказали: «Езжай, куда хочешь, мне плевать». Вот я и решила, что поеду в Вашингтон. Я слышала, там могли остаться мои родственники. Может быть, куплю себе домик, заживу, как человек. Президент ведь любит нас, негров. Он не хочет, чтобы мы были рабами. Я все это время копила деньги, но не хотела покидать Вас, но Вы стали так беспощадны ко мне, я и решила… простите…
Мэри, пораженная до глубины души и самой новостью, и пониманием того, как же жестоко она обращалась со старой Дэйзи, пока была увлечена своей двойной жизнью, вдруг смутилась. Ей стало стыдно до глубины души и, поддавшись душевному порыву, она заключила няню в крепкие объятия. Та даже обомлела, не решаясь пошевелиться.
— Это ты прости меня. Я вела себя недостойно и столько раз обижала тебя за зря.
— Что Вы, что Вы, мисс Мэри… Ой, я, простите, расплакалась, как старый крокодил. Я уж не ждала от Вас такого. Если хотите, я никуда не поеду. Останусь с Вами или уедем, куда там…
— Нет, — твердо ответила девушка, обернувшись, посмотрев на реку, чтобы не встречаться взглядом с Дэйзи, не показывать, как тяжело даются ей эти слова. — Я слишком долго использовала тебя, как вещь, хотя и называла служанкой. У тебя есть право на свою жизнь. Ты очень много сделала для меня и моей семьи, тетушка. И я никогда этого не забуду, однако, я больше не могу держать тебя. Поезжай в Вашингтон, все, о чем я могу просить, иногда пиши мне с чьей-нибудь помощью, чтобы я знала, что дела твои идут хорошо. А я как-нибудь справлюсь.
— Господи, мисс Грей! — на сей раз всерьез разрыдалась Дэйзи, шмыгая носом в плечо черного траурного платья, а преисполненная какой-то жизненной силой девушка стояла стойко, не проронив и слезинки, лишь улыбалась и рукой поддерживала своего самого преданного друга. Да что уж, единственного.
Конечно, она не хотела расставаться, особенно сейчас, оценив всю важность постоянной поддержки со стороны тетушки. Но, собравшись с духом, она приняла решение, которое казалось правильным. Дэйзи всегда была привязана к семье Грей, у нее не было своей жизни. И что же, нужно было продолжить таскать бедную наивную женщину за собой до тех пор, пока кто-то из них не умрет? Нет, это эгоистично и бесчеловечно. Хотя сама негритянка не очень понимала, как ее свободы все это время страдали, даже считала себя обязанной благополучием Греям, но наследница настоящей американской знати, все прекрасно понимая, должна была считаться со своей совестью. Вот Мэри и посчиталась. Впервые за долгое время.
Прошел месяц прежде, чем Мэри отправилась в путь. Она продала загородное имение, окончательно расправилась с долгами, отреставрировала не только две дорогие ее памяти могилы, но и выделила деньги на благоустройство всего кладбища. Какие-то свои вещи она раздала нищим, какие-то решила взять с собой, другие, наименее значимые, оставила в доме. Чтобы дом не пустовал, мисс Грей нашла благополучную семью арендаторов, переехавшую из своего имения, сожженного пожаром войны. Деньги и ценности обеспеченные граждане перевезли в НьюЙорк, почему и смогли позволить себе снимать такое дорогостоящее имущество.
Она встретилась с Леви, заказала у него красивый траурный наряд. И портной, по сути не специализирующийся на этом, выполнил работу на отлично. Черное платье из шерсти было прекрасно настолько, насколько простота иногда может быть гениальной. Кроме того, он подарил ей красивые черные перчатки с оторочкой из меха черно-бурой лисицы и поблагодарил за проявленную доброту. Грей, растроганная участливостью еврея, заплатила ему в два раза больше положенного и попрощалась тепло, как старым другом, поделившись своими планами. Тот понимающе кивал головой, слушая, а в конце сказал достаточно мудрую вещь: «Бог справедлив, мисс Мэри. Отнимая, он всегда дает что-то взамен, верьте мне, нужно лишь держать сердце открытым, чтобы не упустить подарок свыше, не замкнуться на своей потере». Слова эти хорошо сказались на самочувствии Мэри, она убеждала себя верить в их правдивость, не зная, правда, чем можно возместить такую тяжелую, жуткую утрату.
Как-то раз в районе порта она встретила Риган, но с горечью отвернулась, не захотев подходить. У Бестии было свое понимание правды, и ее правда восторжествовала на обломках разрушенного мира Птички. Ирландке со стороны победителя, конечно, было бы не трудно проявить сочувствие к тому, кто потерпел поражение, но Мэри не собиралась слушать соболезнования, подкрепленные самодовольством.
В последнее время девушка стала чувствовать себя дурно, ее временами мутило, а с утра она не ощущала в себе сил встать с кровати. Паром должен был отплыть в Англию уже завтра, и в душу к мисс Грей лезли самые разные тлетворные мысли. Так, она опасалась, что ее боли и слабость являются знаком зарождающейся болезни. Мэри прекрасно помнила, как Эленор, ее мать, начала жаловаться на слабость, тошноту и жар. Дочь, правда, не лихорадило, но человека, зацепившегося за такую страшную догадку, сложно успокоить. Тем более, успокоить было и некому. Дэйзи уехала, а светское общество не желало и слышать об изгнаннице. Потому разум становился все темнее, затуманенный угрюмыми догадками.
Она подумывала, что, может быть, стоит остаться здесь, на родине, чтобы умереть и быть похороненной на земле отечества, рядом с близкими ей людьми, а не за океаном. Но здравый смысл взял верх, Мэри все же не решилась отменять поездку, взвешивая, как много было сделано для того, чтобы ее организовать.
На корабле ее несколько раз вырвало за борт. Дамы, видевшие это, лишь со знающим видом покачали головой, морская болезнь, мол, плавали, знаем. Мисс Грей, любительница приключенческих книг, знала, что люди склонны страдать от укачивания, но авторы обычно наделяли этим свойством слабовольных, хилых героев. Она качала головой, глядя в унылую синеву морских волн. Где-то там позади оставался город, которому она была обязана всем.
