О, как же теснила грудь тоска по оставляемой отчизне, такой особенной, такой яркой в сравнении со скучной Европой. Но решение было принято, причем бесповоротно. Впереди другая жизнь. Мэри пыталась представить себе эту новую жизнь, поправляя черные узорчатые кружева на рукавах, но воображение все время нещадно возвращало ее в прошлое. Как она может дальше быть кем-то дальше, если часть души ее осталась в могиле с родителями, сердце же было похоронено во время событий Недели призыва. По частичке забрали Дэйзи, Скрипач и все те, с кем разлучили ее обстоятельства. Да что уж, внутри девушки была настоящая дыра, такая, какую может оставить осколок пушечного ядра. В ее якобы светлом будущем не было никого из тех, кого она знала и любила. Только тетя, встречавшаяся с ней один раз за все годы. И Мэри уходила в свою каюту, чтобы люди не видели слез на ее лице.
Шли долгие месяцы ее жизни в Англии. Болезнь прошла вскоре после приезда, но все равно Мэри не ощущала себя такой жизнеспособной, как раньше, что было вполне закономерно. В Йорке никто, к счастью, не знал о ее американском прошлом. Тете она рассказала лишь самое необходимое о себе, та, хоть и была одинокой, скучающей женщиной, не хотела раскапывать подноготную своей племянницы, за что последняя ее уважала.
Мэри перестала носить корсеты. Она пробовала на первых порах, но потом поняла, что ей это просто ни к чему. Так как она стала ходить в основном в черном, редко, в качестве исключения на какие-нибудь праздники надевая цветную темную материю, девушка сказала родственнице, что она вдова, ее скорый брак, заключенный втайне, распался, потому как муж ушел на войну и погиб. Тетя как-то спросила, что стало с его семьей, на что Мэри ответила: «Он был единственным оставшимся в живых, как и я», и миссис Баррингтон, сама вдовая, не стала расспрашивать дальше. Женщина в принципе она была достаточно деликатная, вежливая и образованная. В обществе ее любили и ценили.
Мужа миссис Баррингтон потеряла несколько лет назад, он упал с лошади. Кобылу хотели убить, потому что после смерти своего бывшего хозяина, графа, она не подпускала к себе никого и больно укусила его жену, оставив уродливый шрам на руке. Мистер Баррингтон вступился за животину, решил во что бы то ни стало приручить преданного другу зверя, любимицу графа, чтобы не проливать крови чистокровной английской скаковой красивой караковой масти. Чудо случилось, действительно. Несколько дней после долгой и кропотливой работы, проделанной мужчиной для укрощения строптивой лошади, она действительно слушалась, но, когда ныне покойный, выпив большое количество вина, захотел показать своим гостям, как здорово у него вышло совладать с кобылой, та, может быть, учуяв запах спирта, потому что прежний ее хозяин не был охоч до выпивки, то ли еще по какой-то иной причине, неведомой людям, сбросила наездника, и удар копыта пришелся прямо по голове. Так нелепо окончил свой земной путь муж тети Мэри.
Мисс Грей упорно не понимала, в чем причина того, что она раздобрела. Вовсе не хотелось ей быть несчастной, да еще и толстой в придачу, потерять свою прекрасную талию. Тетя Констанция как-то подошла к Мэри, когда та читала очередную книгу, и задала достаточно странный вопрос:
— Мэри, ты ведь знаешь, что ты… ну… что ты носишь под сердцем ребенка? — спросила она робко. Девушка не услышала первую часть предложения, но на второй уже оторвалась от чтива и удивлённо переспросила.
— Что? Кто носит ребенка? Где?
— Ну, ты ведь была жената, Мэри, ты знаешь, как получаются дети. Наверное, твой бедный покойный муж…
— Подождите, тетя. Я не понимаю, о чем Вы, — резко прервала ее девушка, раздраженно махнув рукой и отложив томик в сторону.
— Ты беременна, Мэри.
— Да нет же! — воскликнула она в ответ, подскакивая с дивана. — Если я поправилась, это не повод называть меня беременной. Не надо травить душу, тетя.
— Ох, дитя мое, я не травлю тебе душу. Я уже давно подозревала это, но не была уверена. Ты ведь рассказывала, что тебя настигла морская болезнь, так вот это была не она. И теперь в твоем чреве ребенок, дорогая. Это великое счастье, которое подарил тебе Господь. Поверь мне, я знаю.
Мэри села обратно в кресло. Точнее, не села, а осела. Лицо ее покраснело, посинело, побелело и наконец приобрело нормальный цвет, немного более розовый, чем обычно. Смятение, отрицание, страх, радость. Да, черт возьми, радость. Она, конечно же, в общих чертах знала, как дети появляются на свет, видела дам в интересном положении, но никогда бы не подумала такое про себя. Беременность казалась ей такой далекой перспективой, ставшей теперь недоступной. Но, значит, Бог есть на земле. Значит, все должно было сложиться именно так. Ребенок должен был стать для нее всем. И Мэри вспомнила последнюю ночь, проведенную с Биллом. Что же, именно тогда, накануне рокового дня должно было это случиться. Она со всей силы обняла свою тетю и прошептала ей на ухо, более чем уверенная в своих словах:
— Это будет мальчик.
========== Звезды ==========
Весенний ветер, холодный, но отрадный, предшествующий надвигающемуся лету, покачивал одинокие деревья, шуршащие молодой, едва зародившейся листвой, звенел вереск, заполнивший поля своим сиреневым цветом и пьянящим медовым запахом. На склоне холма стояли двое. Юноша и женщина, которую он мягко держал под руку. Женщина была стройной, хоть и немного суховатой, на десяток дюймов ниже своего спутника. Они стояли молча, долго, пока звучный мужской голос не прервал блаженную, почти божественную тишину:
— Мама, а кем все-таки был мой отец? Я так мало знаю о нем, но Вы говорите, что он был настоящим героем. Разве в таком случае он не заслужил того, чтобы я хранил память о нем? Четкий образ? — спросил молодой человек, немного склонив голову. Мать не ответила ему даже взглядом. Она все так же была погружена в свои мысли, как это часто бывало, смотрела в никуда, и взор красивых влажных глаз с легкой поволокой застывал, словно у античной статуи, навсегда заключенной в тюрьме одной эмоции. Ветер стих, замолкла природа, вторя терпеливому молчанию вопрошавшего.
Но каменная леди все же ожила и, коротко вздохнув, сдвинула брови, сомкнула веки, ресницы ее задрожали. Затем она повернулась к сыну и окинула его оценивающим взглядом. Кажется, момент и правда настал. Но нет, не совсем. Мэри смотрела на своего мальчика и видела в очах его блеск, говорящий о том, что юношеская бурная энергия только недавно заиграла в нем. Нет, все говорить нельзя, покачала она головой сама себе. Какой же все-таки красивый был Джеймс-Эштон-Уильям Грей, ее единственный обожаемый наследник. Голубые, украшенные густыми ресницами, глаза матери, правильный, немного удлиненный овал лица, окаймленный волнистыми темными, почти черными волосами, длинный прямой нос, аристократически бледная кожа — молодой человек с такими внешними данными был просто грезой во плоти для большинства девушек, завидевших его, он, как ни странно, был вылитый британский лорд. Мать не могла не восхищаться своим дитем, часто баловала его и вообще отдавала все свои жизненные ресурсы его воспитанию. Мальчик с детства был одет во все самое модное и дорогое, голубые глазки цвета горного хрусталя сверкали весельем, вызванным очередным подарком старой миссис Баррингтон или самой матушки. Впрочем, характер его не слишком уж испортился под прессом ласок, хотя Джеймс вырос, пожалуй, излишне самоуверенным и горделивым, что, впрочем, могло пройти с возрастом, ибо подросткам свойственна некоторая гипертрофированность качеств, которым суждено было стать спутниками личности на всю оставшуюся жизнь. Мэри разомкнула губы, на ходу подбирая нужные слова, начала деликатно:
— Понимаешь, милый, мне больно вспоминать о нем. Я ведь говорила, что любила твоего отца безмерно, больше жизни. Послушай вот что. Он был настоящим патриотом, можно сказать, героем, ты это уже слышал. Бесстрашным, дерзким, свирепым в бою. Но ко мне он был по-особенному добр и внимателен. Он обладал огромной силой духа, настойчивостью, могущей двигать горы. Был верен своим идеалам, верен беспрекословно. Пусть у него было другое видение мира, чем у всех остальных, с кем ты привык иметь дело, да даже и у меня, у тебя, но он… он был достойным человеком, Господи спаси его душу.
