— Да, но… Постой, как раз в последние недели перед арестом я стала пить их чаще и больше. У меня голова трещала чуть ли не каждый час.

— А в тюрьме у тебя была необходимость пить таблетки? — спрашивает Катон. Я встаю с кровати и отхожу к занавешенным шторам.

— Я помню в первый день пребывания в тюрьме голова болела. Я сказала надзирателям, что я всегда в таких случаях принимала таблетки, но с собой у меня их не было. Мне обещали сделать заказ в Капитолий, но так их и не доставили. А ведь точно, — я резко поворачиваюсь. — Боль сама прошла и больше не повторялась. Я так была занята, что и не заметила. Голова не болит уже больше полтора года.

Катон разводит руками.

— Вот видишь.

— Неужели это все из-за моего чудесного спасения на Играх?

— Уверен, что так, — говорит Катон. — Теперь ты понимаешь насколько ты опасна для Капитолия? Они стали сразу тебя контролировать.

— Наверное, они думали, что я свихнусь, сделаю какой-нибудь опрометчивый поступок, и они спокойно смогут от меня избавиться. У них почти получилось.

— Зато сейчас ты свободна от них. Относительно. Стоит тебе победить в Играх, и вы будете квиты.

— Что-то я сомневаюсь в этом, — я возвращаюсь обратно на кровать.

— И зря. Капитолийцам ты очень нравишься. У них память рыбки — они уже не помнят, что ты убила ребенка. Для них это норма: они каждый год это наблюдают.

Я молча киваю.

— Ладно, спасибо за информацию, я пойду. Уже поздно, — я собираюсь встать, но Катон меня останавливает.

— Подожди, мне кажется, если ты рано выйдешь, это вызовет подозрения, — говорит Катон, при этом странно улыбаясь.

— О чем ты? — спрашиваю я.

— О том, что я твой хозяин, а ты моя собственность. И должна подчиняться всему, что я тебе скажу. И в данном случае, я требую, чтобы мы с тобой весело провели время.

Пауза.

— Ты понимаешь, что я буду сопротивляться? — строго интересуюсь я.

Катон усмехается и, не предупредив, запрыгивает через меня на кровать. Я от неожиданности вскрикиваю.

— О, это было кстати, — парень беззвучно смеется.

— Ты идиот, ну что ты делаешь? — он хватает меня и валит на кровать. Та отдается скрипом.

— Отлично. Нам с тобой надо изображать бурную деятельность, так что помогай, — Катон подпрыгивает на кровати.

— Необязательно для этого меня хватать.

И мы как маленькие дети начинаем скакать на кровати. Катон советует, когда и как это нужно делать. Я тихо смеюсь, когда он говорит, что я опять сбилась с ритма и слишком ускорилась.

— Давай перекаты с прыжками делать как в Академии, — говорю я.

Я переворачиваюсь на живот, упираюсь руками в кровать и в прыжке перемещаюсь на другую сторону кровати. В этот момент Катон перекатывается подо мной в противоположную сторону. И так по кругу.

Балуемся мы так довольно долго. Наконец, полностью вымотанная, я падаю на спину.

— О-ох, — стону я. — Я реально устала.

— Ага. Понравилось? — спрашивает Катон, укладываясь рядом.

— Прыгать-то? Да, а вот про остальное не знаю, — я вытираю лоб ладонь.

— Так давай проверим?

Я вместо ответа легонько бью его в плечо. Некоторое время мы лежим молча.

— В Академии тоже были скрипучие кровати. По крайней мере у нас, — тихо говорит Катон, глядя в потолок. — Помню, мы с ребятами издевались после отбоя над надзирателями. Кто-нибудь из воспитанников тихонько дернется, кровать скрипнет. Надзиратели потом голову ломают, не могут понять, кто из нас шалит. Бегают, вычисляют. Забавно было…

— В приюте кровати были такими же. Правда мы не смели шуметь, а даже если бы это вдруг случайно произошло, никто из надзирателей не стал бы даже выяснить, кто конкретно это сделал. Били бы всех одинаково.

Они говорили, что мы должны спать тихо, будто находимся в засаде. Никого не волновало, что во сне тяжело себя контролировать.

— Я слышал, что в приюте тяжко, но, чтобы вот так… У тебя были там друзья?

— Нет, — отвечаю я, но знаю, что это ложь.

В приюте у меня была подруга — Дея. Мы попали с ней в приют одновременно. Ее родители погибли под завалами в горах, других родственников у нее не было. Когда я первый раз попала в немилость у надзирателей, Дея была единственной, кто подошел ко мне и успокоил. После этого мы стали общаться и по-настоящему дружить: этого никто не запрещал. Мы обе были маленькими и щуплыми и нас стали сразу готовить на «молний». Как-то, уже и не помню при каких обстоятельствах, мы придумали интересную забаву, за которую нас могли не то чтобы высечь, а элементарно расстрелять.

Забава заключалась в том, чтобы незамеченными надзирателями и миротворцами пробраться на стену, отделяющую учебный комплекс от остального мира. Мы очень рисковали и в любой момент могли получить пулю в голову. Но это была своеобразная и неофициальная проверка наших качеств. Забравшись на самую высокую точку, мы смотрели на город, горы и Улицу победителей, которая с этого места была очень хорошо видна.

И вот нам исполнилось по десять лет и вскоре мы должны были проходить отбор в Академию трибутов. И вот именно за день до отбора, ночью, мы полезли на стену, по пути украв у заснувших постовых пару яблок.

Мы добрались наверх без приключений. Свесив ноги и взяв по яблоку, мы стали глазеть на Улицу победителей.

— Когда-нибудь мое имя будет там.

Я кивнула в сторону огромного рекламного щита, на котором было изображение Энобарии Голдинг. Этот шит виден всему городу и присутствие на нем является одним из бонусов, который предоставляет Дистрикт-2 своим победителям. Рядом с ее именем было написано: «Ею гордится Дистрикт-2». Изображение сменяется и вместо него появляются все наши победители. Они гордо демонстрируют свой профиль, а внизу появляется надпись: «Войди в историю, стань одним из нас».

— Ну-ну, ты сначала в Академию пройди, — насмешливо сказала Дея и откусила большой кусок от яблока.

— А вот и пройду! И буду стоять на главной площади перед Дворцом правосудия и все мне будут аплодировать, когда я вернусь с победой.

— О, если так случится, то я буду первая, кто тебя поздравит.

А на следующий день меня забрали в Академию. Дея дальше не пробилась. Что с ней стало после приюта, мне неизвестно. После 74-х Голодный игр я так погрузилась в собственные проблемы, что не удосужилась расспросить о ней. По идее, ее должны были отправить в горы, так как она была одной из тех, кто успешно сдал вступительные экзамены в Академию. Если это так, то искать информацию о ней все равно, что иголку в стоге сена.

— Я тоже ни с кем старался не связываться, — голос Катона возвращает меня в реальность. — Энобария говорила, что это лишнее. — Останешься со мной до завтра? Обещаю, приставать не буду.

Я поворачиваю к нему голову.

— Нет. Раз уж мы с тобой играем, так давай играть до конца, — я встаю с постели, поправляю одежду. — Ты мой хозяин, я — твоя вещь. Ты меня завлек, использовал, получил, что хотел. Зачем тебе со мной еще до утра возиться, правильно?

— Логично. Думаю, тебе нужно порвать футболку.

— Казенное имущество портить? — передразниваю я голос Лесли Смит. — Ну уж нет. Спокойной ночи.

— До завтра, — говорит Катон.

Я открываю дверь и выхожу в зал. Тишина полнейшая, впрочем, от церберов иного ждать не приходится.

Все-таки то, что я была под каким-то веществом, не отменяет того факта, что убийство Розали совершила я. Хотя в глубине души, я надеялась на чудо. Я никогда не жалела и сейчас не жалею о смерти девчонки, но все-таки это все равно пятно. Очень надеюсь, что на Играх я смою его до конца.

***

Эта ночь прошла на удивление спокойно. Не знаю, что тому причина: то ли ночные игры с Катоном, то ли факт моей косвенной непричастности к смерти Розали. Настолько спокойно, что проснулась я около одиннадцати часов дня. Я уже собралась выскочить в одной пижаме в зал и наорать на Катона за то, что он меня вовремя не разбудил, как понимаю, что сегодня тренировки нет и я ничего не пропустила.